В середине сентября 1944 г. Здание на улице Панская 108 было сильно повреждено последними атаками. Танки, находящиеся за баррикадой на ул. Простой, практически полностью уничтожили флигель здания со стороны двора. Передняя сторона здания не так сильно повреждена. Из – за сожжённого здания рядом с баррикадой на ул. Простой, обстрел фронта здания со стороны ул. Вороньей стал невозможным. Только зажигательные снаряды вызывали многочисленные пожары, которые немедленно подавляли в зародыше весь экипаж и гражданское население, скрывающиеся в подвалах. Зато из гранатомётов уничтожили в довольно большом объёме помещения на третьем этаже, где находились наши посты от улиц Панской, Вороньей и Простой.
         На уровне третьего этажа, со стороны улицы Простой, в Торцовой стене пробили наблюдательное устройство размером 60x60 см. С этого места можно было без проблем наблюдать за передвижением врага вдоль улицы Простой вплоть до Грибовской и дальше. Мы также наблюдали за баррикадой на Простой, перейти до конца которую врагу не удалось. Рядом с баррикадой стояло пятиэтажное здание, в котором жил наш друг Зенек Суббота, который сражался в нашем отряде. Как это здание, так и другие вдоль улицы Простой были сожжены за первые дни восстания. С первого дня наши линии обороны находились на линии ул. Товаровой, однако удержать их было сложно, так как на второй стороне Товаровой располагалась незастроенная территория и враг безнаказанно обстреливал все объекты из пушек. Это была так называемая Сибирь... Итак линия обороны возникла вдоль улицы Вороньей, от Панской до Холодной. Здесь было легче удержать посты и защищать подверженные опасности участки.
         Несмотря на большие разрушения, наблюдательный пункт по-прежнему выполнял свои функции, однако надлежало сохранbть максимальную осторожность. Немцы любой ценой хотели уничтожить наблюдательные пункты.
         Именно из этого наблюдательного поста мне и „Монете” удалось спасти баррикаду, вовремя предупреждая об атаке танков и попытке разобрать маленькую баррикаду, загнанными силой штатскими. Предупредительные выстрелы заставили гражданское население отступить под стену здания. Никакие крики и команды эсэсовцев не смогли их принудить продолжить разборку. Немцы находились в очень затруднительном положении, спрятаться им было некуда. Все штатские упали на землю, притворяясь убитыми. Сначала мы с „Монетой” были в ужасе, думали, что убили беззащитных поляков. Тогда к бою присоединились немецкие фузилёры, спрятанные за двумя танками. Нам удалось остановить один из танков, подорвав гусеницу и поджигая его. C наблюдательного пункта мы смогли уведомить командование об опасности прорыва врага.
         Тогда не удалось разрушить наблюдательный пункт. Теперь, спустя несколько дней относительного спокойствия, начался ад. На улице Вороньей, рядом с улицей Луцкой встал танк и обстреливал наши посты на восточной стороне. Постепенно пристреливался в нашу торцовую стену. Расстояние было большим, а снаряды недостаточно мощными, чтоб пробить толстую стену. Обстрел вели систематически, с короткими перерывами на еду: завтрак, обед. Вся наша стена была сильно продырявлена. Они решили поступить с ней так, как с флигелем здания Панская 108, сначала взорвать сверху, а потом снизу, чтобы всё обрушилось.
         К счастью танк не смог подъехать поближе, так как стал бы сразу уничтожен нашими друзьями. Вылазки к танку проходили довольно часто. На Луцкой и Грибовской возникли трудности. Место было открытым, а стоящие там одноэтажные дома, сожжены.
         Мы всё время находимся на посту. Наблюдаем за танком. Когда видим момент выстрела с пушки, быстро уходим в ближайшую лестничную клетку, которая является безопасной и располагается совсем близко. Мы чётко видим, в каком направлении находится танковый ствол, особенно когда стреляют в одно место, желая разбить толстую стену. Над нашем наблюдательным отверстием снаряды постепенно пробивают дыру. Ситуация опасная, в любой момент нас могут убить. Однако мы не сдаёмся и беспрерывно передаём информацию о происходящем через двоих связных.
         Наступило затишье. Через бинокль следим за действиями врага. Подъезжает второй танк. Первый отступает, видно экипаж утомился или не хватило ему боеприпасов, о чём свидетельствует довольно длинный перерыв в обстреле. У нас с Тадеушом нет сомнений в том, что теперь одним выстрелом пробьют ослабленную стену. Нас удивляет, почему до сих пор снарядам не удалось попасть в наблюдательное отверстие. Вероятно, в начале они неправильно определили расстояние, потом им не захотелось вносить поправок, и в итоге били раз за разом в одно место...
         Скрежет гусениц. Слышно как передвигают ствол. Мы быстро удаляемся в безопасное место. Наступает взрыв, но снаряд падает рядом с нами, что мы и констатируем, возвращаясь на пост. Снова небольшая корректировка и скоро попадут по нам. Мы отступаем. Свершилось! Снаряд пробил ослабленную стену и развалил фронтальную между комнатами. Комната заполнилась пылью и щебнем. Невозможно было войти и оценить последствия разрушения. Каждую минуту падают новые снаряды. Пробивают всё глубже простенки, сея разрушение. Однако нам с „Монетой” нельзя оставить пост. Он является очень важным и выдвинутым наблюдательным пунктом.
         Несмотря на разрушения этот пункт, перенесённый позже на первый этаж, удержался вплоть до капитуляции восстания. Здесь с нами ещё много чего произошло.
         После разрушения фронтальной стены снаряды из пушки продолжали уничтожать дальнейшие комнаты вплоть до улицы Панской. Когда наступал перерыв, и немцы обедали, мы могли оценить разрушения и подкрепить пост, защищая себя от осколков дубовым шкафом. Мы поставили его рядом с толстой стеной. К сожалению, он немного осложнял наблюдение.
         Теперь мы могли рассматривать вблизи снаряды из танковой пушки, пролетающие через пробитое отверстие. Это было как очень опасное, так и интересное, и захватывающее зрелище. Это могли себе позволить только молодые парни. Однако оно не могло слишком долго продолжаться. Мы осознавали угрожающую нам опасность, так как не каждый снаряд пролетал рядом с нами, не трогая стен нашей комнаты. Когда осколки кирпичей начали нас ранить, мы отодвинулись. Решили спрятаться в большой, дубовый шкаф, который мог нас охранять от осколков и одновременно предоставлял возможность следить за событиями. Во время затишья мы с большими трудностями передвинули шкаф.
         Все наши наблюдательные пункты находились под контролем. Время от времени командование присылало офицера для контроля нашего поста, который после этого сообщал о его полезности. На этот раз на посту явился известный и опытный контролёр. Это был лейтенант „Аист” (неизвестная фамилия). Встал в дверной проём и внимательно осматривал пост. Мы медленно выкарабкались из шкафа и доложили ему о состоянии поста, а также о разрушениях, которые он сам тоже заметил. Мы объяснили, почему сидим в шкафу, боясь летящих по всей комнате осколков. Он не удивился этим.
         WВ этот момент мы услышали скрежет гусениц и почти одновременно подошли к пробитому отверстию посмотреть, что происходить с танком. Тот занимал позицию. Мы с „Монетой” стояли так, что неприятель не мог нас увидеть. С „Аистом” ситуация была другой. Не послушался наших указаний и не отодвинулся подальше. Правда, стоял сбоку, но враг наверняка видел его блестящие офицерские сапоги. Пока ничего не происходило. Только иногда были слышны отдельные выстрелы. Мы не осознавали, что немцы, кроме танкового обстрела, будут охотиться на нас также из пулемётов. Только потом выяснилось, что слышимые нами выстрелы, были направлены на другие посты. Враг внимательно наблюдал за нами и наверняка заметил движение в выбитом снарядом отверстии. Начал пристреливаться. Инспекционный офицер не вёл себя осторожно, несмотря на наши многочисленные предостережения и усердно наблюдал через бинокль за движениями врага и изменениями позиций танка, кратко сообщая о происходящем. Мы решили, что он знает, что делает, а мы просто болезненно реагируем. Спустя какое – то время пришёл к выводу, что на линии врага ничего не происходит и ушёл с поста. Мы вышли на лестничную клетку и начали обсуждать ситуацию в нашем секторе, который всё ещё подвергался опасности. Мы следили также за позицией танка и его окружением. Наступила тишина. После краткого разговора с „Аистом” я сменил „Монету” и мы продолжили осматривать подступы. Вдруг я заметил машину, которая приближалась к танку со стороны улицы Грибовской. Она остановилась, а из танка вышли танкисты и начали совещаться с офицером из машины. Я постоянно информировал „Аиста” о том, что происходит. Разговор немцев длился недолго, минут десять, и машина отъехала. Однако они оставили солдата, который вошёл в здание на ул. Воронья 33. У него был бинокль, в одной руке держал пулемёт, во второй ящик. Мы знали, что в этом здании находится немецкий пост, и в этом факте не было ничего удивительного.
         Вдруг мы услышали скрежет гусениц. Танк развернулся на месте, потом медленно отодвигался и через момент повернул на Грибовскую, в направлении Товаровой и исчез с наших глаз. Когда я сообщил об этом „Аисту”, тот ещё раз подошёл к посту и осторожно осматривал подступы. Убедился в тишине. Решил пойти посоветоваться с командующим и вернуться к нам. Мы должны были продолжать наблюдение. Пользуясь моментом спокойствия, мы передвинули шкаф к входной двери. Сбоку мы пробили в нём небольшое наблюдательное отверстие напротив пробитой стены. Шкаф мы поставили так, чтоб он не закрывал пробитой снарядами стены, то есть боком. Чтобы вести наблюдение нам надо было высунуться влево. Можно было также обойти шкаф и вести наблюдение как раньше, но в таком положении, через пробитое снарядом отверстие, были видны ноги. В это время нам принесли обед. Через некоторое время от командования вернулся „Аист”. Мы его удивили изменениями которые сделали, и было видно, что он этим не доволен. Мы ему объяснили причины изменений и показали, что, несмотря на сложнейшие условия, мы сможем удержать этот пост.
         Мы обсуждали разные варианты. Ничего не происходило и поэтому мы расслабились и начали пренебрегать безопасностью. Мы ходили по всей комнате забывая, что за нами могут внимательно наблюдать. Когда мы проходили через комнату в сторону окон с улицы Вороньей, старший лейтенант „Аист” встал немного сбоку, но напротив пробитого отверстия. Тогда раздался один выстрел, мы с „Монетой” еле его услышали. Мы увидели как старший лейтенант „Аист” медленно оседает на пол и говорит, что ему попали в ногу. Мы быстро к нему подбежали и увидели, что он лежит на боку, и полностью в сознании говорит, что ему оторвало ногу. Мы не верим, сапоги целы, только когда мы его поднесли, он как – то странно тянул за собой левую ногу.
         Он был совершенно спокоен, стиснул зубы от боли. Мы медленно направились в сторону лестничной клетки. Нам пришлось спуститься с третьего этажа. Мы его несли осторожно и медленно, а на его лице была видна боль. Он не жаловался, но всё время повторял, что потерял ногу. Сапог остался целым, не было видно никакого повреждения. Мы добрались до первого этажа. Здесь стоял ящик, на который мы посадили старшего лейтенанта „Аиста”. Тогда он вынул из кармана нож и сказал, чтоб я разрезал им голенище сапога. Тогда мы увидели маленькое отверстие на внешней стороне сапога. Я порезал кожу сапога и тогда стопа с кусочком икры упала на пол. Это было страшно. В наших глазах появился ужас. Это была пуля дум – дум. Разорвала ногу в сапоге и не вышла наружу.
         В это время „Монета” уведомил санитарок, которые немедленно прибежали с носилками. Странно, но крови практически не было видно. Ещё на верху „Аист” сказал, чтобы мы наложили ему жгут выше колена. Мы нашли кусок материала и затянули крепкий узел. Может быть, поэтому из оторванной ноги не текла кровь. Старший лейтенант „Аист” был для меня героем, который в таком несчастном положении находился в полном сознании, а не в отчаянии, не кричал и еще руководил нами, как будто ничего не произошло. Мы с „Монетой” помогли уложить старшего лейтенанта. „Аиста” на носилки. Это оказалось сложной задачей, так как наши носилки находились на первом этаже лестничной клетки, которая была засыпана щебнем до такой степени, что сложно было передвигаться. Мы не могли вынести носилки наружу, так как снова начался обстрел нашего флигеля. Видно танк снова подъехал и продолжал своё дело разрушения. Мы ещё сердечно попрощались с „Аистом”. Он поблагодарил нас за помощь и предостерёг, чтобы мы не повторили его ошибки.
         Мы ещё взяли носилки с раненым и помогли их перенести через полный щебня двор. Только на второй лестничной клетке санитарки взяли носилки и через подвальные коридоры перенесли лейтенанта в больницу. Ногу с сапогом мы положили рядом с раненым, который с интересом рассматривал истекающую кровью стопу с половиной икры. Он определил, что его ранила пуля дум – дум, которая раздробила кость икры. Я не встретил другого человека с так ясным умом в такой драматической ситуации, для этого я имел много возможностей. Сразу после этого я рассказал о том, что произошло младшему лейтенанту „Чёрному дрозду” Леху Кобылинскому, он буквально не мог поверить, что „Аист” повёл себя так героически. Мы побежали с „Монетой” обратно на пост. Там мы застали большие разрушения. Снаряды очень сильно разрушили стены и перекрытие, которое частично обрушилось. Однако шкаф остался нетронутым, через разбитое перекрытие мы видели квартиру этажом выше. Мы всё – таки решили продолжить нашу наблюдательную службу. Надо было осторожно отодвинуть шкаф, который немного торчал из – за разбитой стены. На подступах постоянно что – то происходило. Танк снова стоял на ул. Вороньей, было видно немецких солдат, наверно готовящихся к атаке. После длительного наблюдения мы поняли, что немцы только собрались перед этим зданием, но с какой – то другой целью, так как раньше они всегда направлялись в сторону Грибовской. Танк представлял собой только защиту от обстрела повстанцев с ул. Луцкой. Однако его задача не поменялась. Он должен был уничтожить дом, в котором находился наш наблюдательный пункт. Немцы чувствовали себя безнаказанно, никто в них не стрелял, потому что от стороны баррикады на ул. Луцкой располагалось большое пространство. Стоящие там деревянные одноэтажные дома давно уже были сожжены, и не было возможности атаковать днём без собственных потерь.
         Мы переслали рапорт к командованию о том, что неприятель готовится к уничтожению нашего поста. Нам велели как можно дольше держаться в нём и сообщать о любых передвижениях противника. Это продолжалось недолго. Танк развернулся и начал стрелять так, как раньше с ул. Простой, когда уничтожал флигель редута Панская 8.
         Ситуация начала повторяться. Выстрелы раздавались теперь намного выше. Было слышно, как они ударяют о стены. Однако пока мы чувствовали себя безопасно в нашем дубовом шкафу. Через некоторое время мы заметили, что снаряды ударяют ниже нас на уровне второго этажа. Обстрел на некоторое время прервался. Мы снова услышали скрежет танковых гусениц, ломающих каменную мостовую.
         Мы думали, что они бросили дальнейший обстрел, но мы жестоко ошиблись. Танк продвинулся вперёд, а за ним мы увидели фузилёров в шлемах. Танк проехал несколько метров, минул ул. Луцкую и остановился за углом так, что для польской баррикады оставался практически незаметным, так как его прикрывали сожжённые стены дома на ул. Луцкая 21. Немецкие фузилёры скрылись за танком и обстреливали польскую баррикаду. Танк опустил ствол и начал стрелять, разрушая торцовую стену нашего дома.
         Ситуация становилась опасной, всё тряслось, шкаф, вместе с нами двигался, потолок в нашей комнате начал обрушиваться. Мы оставались на посту. В краткие моменты затишья один из нас выпрыгивал из шкафа и оценивал ситуацию. Рапортов мы уже не пересылали, командование знало, что наступила окончательная атака, и они сами подвергались опасности. В любой момент защитники баррикады могли подвергнуться обстрелу. Были слышны взрывы всё сильнее и сильнее. Шкаф начал опасно передвигаться. Однако мы решили оставаться до конца. Мы только боялись, что шкаф может быть слишком заметным и один меткий выстрел закончит нашу службу.
         К нам прибежал сержант „Лесной кот” и велел нам немедленно уйти с поста. Он знал, что наша жертва не принесёт никакой пользы. Немцы не прекратят обстрела пока весь дом не обрушиться, так и случилось.
         Мы просили ещё немного остаться, рассчитывали на то, что стены выдержат, но мы ошиблись. Стены выдержали, а перекрытие нет. Рухнула его остальная часть третьего этажа, привалил шкаф и невозможно было открыть дверь. Когда удалось нам немного её приоткрыть, везде был белый и красный цвет от густой пыли, которая висела в воздухе. Мы решили подождать пока пыль опуститься, но снаряды всё сильнее ударяли о стены и пыль густела. Ничего не было видно, мы переждали и это нас погубило.
         Вдруг снаряд ударил рядом с нами и шкаф начал передвигаться вниз. Это был последний момент, чтобы выскочить, но мы этого не сделали. Ещё один снаряд и целое перекрытие вместе со шкафом и нами по середине рухнуло этажом ниже. К счастью посадка была мягкой. Шкаф остался целым. Только один бок выпал, так что мы смогли выбраться наружу.
         В первый момент мы не знали, что произошло, а потом увидели, что оказались на два метра ниже, на груде щебня и досок. Выстрелы всё ещё раздавались, ничего не было видно. Только падающие везде осколки были слышны. Мы друг у друга спрашивали: живы мы ещё, или нет. Мы не были ранены, ни один осколок в нас не попал. Ощупью, на четвереньках, дезориентированы, мы спасались бегством из опасного места. Когда мы выбрались в лестничную клетку, услышали за собой страшный грохот, это перекрытие второго этажа не выдержало и рухнуло вместе со шкафом на первый этаж. Когда мы это потом увидели, волосы у нас встали дыбом. Продырявленный снарядами шкаф, лежал разбитый на груди щебня и досок. У нас было необыкновенное счастье при нашей юношеской глупости, мы ведь, раньше, в любой момент могли погибнуть. Уже некоторое время было понятно, что наш пост ничто не спасёт.
         Когда мы добрались до лестничной клетки и пришли в себя, решили, что видно таким было наше предназначение. К нам подбежали друзья и „Лесной кот”. Не могли нас узнать, лица и тела были белыми от пыли, а в горле пересохло, но мы были целые и невредимые.
         Это было большое приключение, мы смотрели смерти в глаза. Мы видели, как снаряды из танкового орудия вылетают в нашем направлении и пролетают буквально в нескольких сантиметрах от наших голов, взрываясь в соседних комнатах. Мы сидели на месте осознавая, что в любой момент можем погибнуть. Единственное чего мы боялись, это тяжёлого ранения, так, как это случилось со старшим лейтенантом „Аистом”. Но и это предостережение не подействовало.
         „Лесной кот” с помощью друзей помог нам пройти в безопасное место. Мы были ослаблены, но целые и невредимые. Санитарки занялись нами и отвели в квартиру на ул. Панской 104, где была вода. Мы смогли умыться и привести себя в порядок. После недолгого отдыха мы очень хорошо покушали. К нам пришёл командующий старший лейтенант „Чёрный дрозд”. Выслушал наш рапорт и сердечно поблагодарил нас за отвагу и самоотверженную службу.
         Уведомил нас, что теперь наблюдательный пункт перенесли на первый этаж и он теперь хорошо обеспечен и замаскирован. Как мы потом узнали, танк, который оставил после себя столько разрушений был захвачен и сожжён повстанцами. Когда эмоции утихли, „Монета” и я подумали о нашем тяжело раненом старшем лейтенанте „Аисте” и решили его навестить. Он был перенесён в больницу на ул. Скользкой 51, где сделали операцию по удалению грязи и осколков костей. Только на второй или третий день нам удалось навестить „Аиста”. Когда он нас увидел, то обрадовался. На его лице мы не увидели чувства несчастия, которое постигло его. Он предостерегал нас, чтобы мы берегли себя и были осторожными. Когда утихли все эмоции, и было немного времени, я задумался, почему мы так упорно оставались на посту. Ведь командующий старший лейтенант „Чёрный дрозд” сказал, что наблюдательный пункт нужно ликвидировать. Немцы очень хорошо о нём знают и обстреливают его, пытаясь его уничтожить. Мы попросили удержать пункт, и поэтому всё так продлилось. Каждый следующий пролетающий снаряд мог быть последним. Только молодые люди, в нашем возрасте, могли себе позволить так пренебрегать жизнью. Мы не боялись смерти, а сильного увечья.
         Судьба уже раньше давала знаки. Третьего дня восстания я был тяжело ранен, потом засыпан, когда спасал друзей из разбомбленной квартиры на ул. Скользкой 50. Через две недели в том же здании, меня подстрелили в левую ногу (пулю в ноге я ношу и сегодня). Всё это не отучило ни меня, ни моего друга смелости и пренебрежения жизнью.
         После обстрела железнодорожным орудием нашего интенданства на ул. Скользкой 50, его перенесли на ул. Сенную 61. Здесь, после окончания службы мы могли относительно отдохнуть, помыться и навестить знакомых.
         На ул. Скользкой 62 находилась еврейская синагога. Здесь организовали больницу, которая была филиалом больницы на ул. Скользкой 51. В этой больнице лежал мой друг Казик Шеровински „Решка”, которого тяжело ранили в живот во время атаки на казармы на ул. Тёплой в середине августа 1944г. Трое из нас в первый день приняли новые псевдонимы. Я имел конспирационный псевдоним „Граф”. Вместе с Тадеушом и Казиком мы решили, что у нас он будет общим. Мы подбросили монету. В зависимости от того, как упадёт, таким и будет мой псевдоним. Показался орел и таким образом я стал „Орлом”, Казик „Решкой”, а Тадеуш „Монетой”. Первым, дважды, но не тяжело раненым, был я, а теперь „Решку” сильно ранили в живот. Мы с „Монетой” навещали его и утешали друг друга, что снова будем вместе. Теперь и „Аиста” тяжело ранили, а мы оба чувствовали себя практически виноватыми.
         Все свободные дни мы проводили навещая раненых друзей, и только время от времени удавалось мне навестить любимых родителей в подвале дома на ул. Луцкой 14. Вся жизнь жителей этого дома перенеслась в подвалы. Они выкопали во дворе колодец, так что воды им хватало. Здание, в котором мы жили, находилось почти на линии фронта. Здесь безопасно не было. Систематически уничтожали здания 22, 20, 18. Сильно повреждено было также здание 14, но мы с „Монетой”, несмотря на большие разрушения, дважды ночевали в нашей квартире на пятом этаже, о чём наши родители не знали.
         „Аист” недолго находился в больнице. По его желанию, его выписали из больницы. Как мы потом с „Решкой” узнали, после капитуляции его вместе с целой больницей эвакуировали из Варшавы. К сожалению я не помню фамилию этого героического офицера, которого я сохранил в своей памяти.
         После капитуляции нашего отряда на ул. Железной, 5 октября 1944 г., мы вместе с командованием попали в плен. На пл. Керцелего мы сдали оружие. Здесь я в последний раз видел моего старшего брата Казимера „Саламандру”, которого немцы расстреляли.
         Через Ожаров и лагеря военнопленных Ламсдорф, Мёлберб, Броцквитз я вернулся в Варшаву в 1945г.

Генрик Станислав Лагодзки
перевод с польского языка: Анна Косциук

Генрик Станислав Лагодзки род. 15.07.1927 в Варшаве солдат Армии Крайовой пс. "Храбя", "Ожел" группировка "Хробры II", 1 батальон, 2 рота, 1 взвод Шталаг IV b, номер плен. 305785