1-го октября 1944 года у меня был день, свободный от караула на Паньской 105. Трёхэтажный дом Паньская 104 был нашим местом отдыха. Тут находились комнаты, где ребята и девушки могли попить горячего чая или кофе и спокойно поговорить, отдохнуть. Был здесь и переход – связная траншея, выкопанная до поста на углу улиц Простой и Вроньей и до Луцкой 15, где находился командир роты подпоручик «Кос». 1 октября на нашей территории было прекращение огня. Вокруг царило спокойствие. Люди повыходили из подвалов и из квартир, чтобы размять косточки и глотнуть свежего воздуха. Можно было свободно ходить и пересекать мостовую. Мы с «Монетой» вышли из комнаты, где мы квартировали, чтобы посмотреть, что делается на той стороне, у противника. Часть ребят отправилась на встречу, на улицу Вронью.
         Встречались они там с немцами, которые тоже ушли со своих постов, чтобы увидеть нас, повстанцев. Наши друзья, уходя на встречу, одолжили пистолеты и гранаты, чтоб показать, как мы хорошо вооружены. У меня днём раньше тоже была возможность поучаствовать во встрече с противником. Мы встречались посередине мостовой на улице Вроньей рядом с Паньской. Немцам было очень интересно, как выглядят повстанцы. Они ходили вокруг нас кругами, присматривались к нашему вооружению и внешнему виду. На их лицах было видно удивление и уважение, которое они громко выражали.
         Теперь мои товарищи отправились на встречу во время прекращения огня. У меня было свободное время, и я мог спокойно и безопасно наблюдать, что делается на немецкой стороне. Эсэсовцы не выполнили договор. Раздался одиночный выстрел, кажется, в мою сторону. Погибла, к сожалению, молодая девушка, которая несла ведро воды с улицы Простой. Она задержалась на минутку, чтобы отдохнуть и спросить у меня, какая ситуация на стороне врага. Пуля попала ей прямо в лоб. Она погибла на месте.
         А было это так. Во время прекращения огня на нашем участке (в третий раз) мы чувствовали себя свободно, точно так же, как и немцы. Кругом царил такой покой и тишина, что аж в ушах звенело. Мы с «Монетой» шли по мостовой, по Паньской, а потом пошли на Простую. Тут была выкопана связная траншея, но во время прекращения огня мы ходили по насыпи. «Монета» уже успел перейти на другую сторону улицы Простой, а я задержался на минуту. Я стоял, ноги на ширине плеч, и наблюдал за группой эсэсовцев, которые громко разговаривали на углу Вроньей и Простой.
         Пока я так стоял неподвижно, некоторое время, через раскоп со стороны ул. Луцкой переходила девочка, может лет шестнадцати. Она несла ведро, полное воды. За ней шла другая, старшая сестра, которая на полдороги задержалась, чтобы отдохнуть. Эта младшая остановилась около меня, когда я стоял на насыпи. Спросила, что делается на стороне противника, потому что скоро её надо будет идти с донесением на фабрику Бормана. Это был её последний вопрос, я не успел на него ответить. Я услышал одиночный выстрел и, когда повернулся, увидел, как у неё изо лба идёт кровь, а она медленно падает на землю, на дно раскопа. Ведро перевернулось, из него вылилась вода. Я до сих пор себя спрашиваю: для кого была предназначена эта пуля, несомненно, для меня. Вместо меня погибла молодая, красивая девушка-связная. Буля пролетела между моими широко расставленными ногами и попала ей в лоб, который только немного виднелся из траншеи.
         Я быстро соскочил с насыпи и позвал «Монету», который быстро вернулся. Мы перенесли девушку из раскопа во двор. За нами бежала в отчаянии её сестра, бросив своё ведро. Через минуту прибежала санитарка, чтобы оказать помощь. Однако было уже слишком поздно. Девушка погибла на месте. Сестра в отчаянии рвала себе волосы на голове. Через минуту прибежала мать убитой девушки, и обе женщины горько оплакивали утрату Мы с «Монетой» смотрели на всё это и были глубоко взволнованы этой настолько ненужной смертью. Особенно я чувствовал себя настолько же виноватым. Если бы я не стоял на бруствере, девушка наверняка бы здесь не остановилась. Это я спровоцировал какого-то эсэсовца или украинца выстрелить в моём направлении. Это ведь я обязан был быть тем человеком, который должен был погибнуть, а вышло иначе. Это был, наверное, единственный инцидент за все несколько раз прекращения огня на нашем участке: Вронья, Паньска, Проста, Луцка.
         Через некоторое время пришли санитары и забрали тело убитой связной, а мы с «Монетой» долго не могли прийти в себя. Особенно я, потому что чувствовал себя виноватым в её смерти.
         В 12:00 прекращение огня было прервано, и мы заняли позиции. Однако в том месте, где погибла связная, я спустился в траншею и долго наблюдал в бинокль за немецкой позицией, откуда раздался роковой выстрел. Я убедился, что стреляли, скорее всего, из сгоревшего дома, на углу Простой и Вроньей, где и расположился убийца.
         Товарищи так же, как и я, внимательно наблюдали за развалинами, и на другой день «Жирафа», когда он стоял на посту, заметил движение у сгоревшего окна и увидел эсэсовца, который устанавливал винтовку и внимательно осматривал подступы. Немец должен был быть очень уверен в себе, потому то двигался он достаточно свободно. Его можно было увидеть только с одной стороны, как раз со стороны, «Жирафы». Тот наблюдал за ним и выжидал нужный момент. Немец высунулся чуть больше, устанавливая винтовку с оптическим прицелом. Расстояние составляло около 150 метров. Раздался единственный меткий выстрел винтовки «Жирафы». У него, правда, не было оптического прицела, но стрелял он очень точно, так что немец, который хотел ещё кого-нибудь подстрелить, сам погиб от пули, которая, вероятно, попала в лоб, как той убитой девушке. Он погиб на месте. Справедливость восторжествовала. «Жирафа» стал героем, он отомстил за смерть боевой подруги.
         Прекращение огня подошло к концу, и надо было возвращаться к исполнению обязанностей своей службы. Не было времени на сантименты. Гибло всё больше повстанцев и гражданского населения, везде притаилась смерть. Были дни, когда гражданское население выходило из города. Голод и разрушения многократно усиливали страх за самых близких. Не хватало продовольствия, воды, света, а повстанцем боеприпасов. Гражданское население, такое прекрасное и полное стихийного воодушевления в первые дни восстание, изменилось. В глазах женщин стало заметно отчаяние. Долгожданная помощь с востока не приходила. Только время от времени на небе появлялись низко летящие советские самолёты, так называемые «кукурузники», которые иногда сбрасывали продовольствие (сухари) и боеприпасы без парашютов. Попробуйте себе представить, как выглядели эти боеприпасы после столкновения с землёй. В общем, даже если оставалось немного неповрежденных боеприпасов, то они и так не подходили к нашим винтовкам. Всё быстрее проходили дни. Приближалась капитуляция. Через несколько дней я оказался в лагере для пленных Ламсдорф, а позже в Мюльберге и Броквитце.