Первый день нашего плена проведённый на кабельном заводе в городе Ожарув Мазовецкий прошёл. Начинется день второй. Погода подвела - дождливо, моросит дождик. Об оформлении кушания и думать незачем. Все испачканы суриком. Негде умыться, нету уборной. Мужчины и женщины справляются вне завода около стен. Никто не стыдится. Условия принуждают к таким поступкам. Позднее оказалось, что на ветке кабельного завода поставили товарные вагоны. Из ни выставили котлы с кофе, теперь возможно напиться чего-то горячего. Другие пленные оформили свежий хлеб и разделили между нас.
         Утром прочитали список и начали загрузку пленных в вагоны. Нас теперь погружают в вагоны как скот, а может быть и хуже. В скотинном вагоне должно помеситься 60 человек с багажами. Нам выдали питание на дорогу: буханку хлеба и кусок маргарина. Нагрузка происходит при аккомпанементе криков: «Бандитэн». Мы держимся с «Монетой» вместе. В вагоне мы садимся поближе окна, не всегда это благополучно но хотябы есть чем дышать. Мы согнаны в кучу как сардинки, о смене позиции никакой мечты, мы должны это мужественно выносить. Самое плохое – отсутствие уборной. Мы находим выход на это: высекаем в полу отверствие, оно однако слишком маленькое для всех нужд. Друг Лешек Бржозовски одолжил для санитарных целей литровый кубок, которого вместимость надо было выливать сквозь окошко с решёткой. Не всегда это повезло, вместимость садилась в части на головах сидящих поближе. Путешествие в этих условиях продолжалось три дни и ночи. За это время только дважды на короткий момент открыли нам вагон. Ночью была сильная буря. Вдруг разбудил нас назойливый холод и дождь со снегом. Оказалось, что вихрь сорвал нам с вагона крышу. Над нами красивое, страшное небо, после крыши ни следа. В первый момент мы хотели бежать, пришла однако рефлексия – мы находимся на территории Германии, вдобавку на неизвестной территории, схватят нас быстро. Наши крики и удары в стены слышны некому. Прошло много времени пока поезд остановился. Мы промокшие и прохолодевшие, два дня у нас не было ничего во рту. Конвоиры взбешены, они должны были открывать вагоны и втаскивать в них по несколько из нас. Не было это гёгкое и не произошло без клевет.Всё происходит в темноте в течение сильной бури и холодного дождя. В конце концов поезд трогается, все замолкают, засыпаем стоя. Днём вагон стал открыт ещё раз. Посчитали нас от волнения не сбежал ли кто-нибудь. Те половче вырывали с поля брюкву и головки капусты. Отразилось это потом ужасно на их здоровью – до конца путешествия они болели. Смрад в вагоне был не к выдержке. Дольше мы не выдержали бы с больными. Мы оставались без еды и напитков, не все имели запасы ещё из Варшавы.
         На третий день под утро немцы открыли вагоны и приказали нам выходить. Ждали нас конвоиры с собаками. Не все могли выйти при собственных силах. Много было больных. Мы выносили их из вагонов и укладывали прямо на земле, позже их должны были перевезти в лагерь. Станция Лямслорф расположена далеко от лагеря. Надо к нему пройти от 10 до 20 километров. Нас расставили в длинной колонне, вокруг нас царил хаос и призывы. Взбешены собаки лаяли и бросались на нас. /Теперь м. Лямсдорф – Ламбиновице, в Силезии, Польша./
         После достаточно морозного утра вставал погожий и солнечный день. С удовольствием мы отдыхали свежим воздухом, которого не хватало нам в течение двух месяцев. Меня и «Монету» присвоили в группу офицеров, с которыми нам придётся побывать несколько дней. Колонна двинулась медленно, раздались крики конвоиров, которые наускивали собаками все более медлительных товарищей.
         Во время похода вермахтманы выманивали от нас всякие ценнейшие предметы как часы и безделушки говоря, что и так во время осмотра нам всё ето возьмут. Часть поверила и я видел как они отдавали их или меняли на сигареты или немецкие марки. Многие старшие и ослабевшие товарищи бросали свои багажи. Поход продолжался несколько часов. Издалека мы видим сторожевые вышки и ограды из колючей проволоки и тоже бараки и пустоту вокруг. С левой стороны в дали видно несколько домов и лесок.
         Около полудня происходит вдруг какое-то волнение, все смотрят в небо. В дали видны две точки быстро приближающиеся в нашем направлении. Это удивительно как-то ведущиеся самолёты. Вероятно они упражняются. Даже немцы успокоились и тоже смотрят в небо. Самолёты удалились, потом вернулись и снова летят прямо друг на друга, может быть пилоты загляделись на нашу колонну. Вдруг треск, раскат. Они пали друг на друга. Через момент могучий взрыв и пламени возвыщающиеся высоко вверх. Это было что-то удивительное, такойм вид на глазах нескольких тысяч повстанцев. Вдруг пронёсся могучий крик и возбуждения радости. Судьба совершила акт правосудия нашим врагам. Конвоиры якобы очутились от сна, снова крики и лаяние собак. Все радовались и обсуждали происшествие, якобы забыли где они находятся. Крики: «polnische Banditen» /польнише бандитэн – польские бандиты/ привели их к порядку.
         Сквозь главные ворота мы входим на территорию лагеря. Нас, с группой офицеров, направляют на левую сторону. Остальную часть на правую. Женщин, которых меньшество, направляют в отдельные бараки, где они будут граничить с одной стороны со словаками, с другой с нами. Среди состава офицеров находится довольно много людей старших, и даже в преклонных годах. Эти просто падают от муки, надо им помочь. Перед нами ещё добавочный труд, обыски и расквартирование.
         Немцы расставляюит нас на «шабэр-площади» в длинных, шеренгах без конца. Всё что имеем мы укладываем перед собой и продолжается обыск длищийся до поздней ночи. Через некоторое время часть из нас направляют в бараки. Везде слышно, что мы польские бандиты и что надо покончить с нами. Снова весь день мы остаёмся без кушания. Я от голода жеваю пояс от брюк. Тем способом у меня занятие для челюстей. Я получил кусок прохладного «кофе» и выпиваю его алчно.
         В бараке, в огромном зале находятся трёхэтажные нары. Как самые молодые мы занимаем верхние этажа, что оказалось очень неприятное. Все червяки поместились на потолке, особенно клопы, которые ночью падают прямо на лица. Утром мы выглядим ужасно, все в крови, смазанные кровью растоптанных клопов. Сенники бумажные, выполненые какой-то сечкой. На них лежат остатки пледов, которыми мы одеваемся.
         Утро первого дня побывания в лагере, день встал морозный но погожий. Впервые от нескольких дней мы спали в более человеческих условиях чем в вагоне. В тот день не было переклички. Надо было сделать порядок вокруг себя. Мы были грязные и у нас были клопы, к чему многие не хотели признаться. Прежде всего я умылся и по мере способностей как можно более старательно. Это не было лёгкое ибо желающих было много. Потом я попросил «Монету» чтобы он побрил мне волосы на голове до голой кожи. После этой процедуры на голове возникло одно большое кровавое пятно. После мытья головы и освежения я почувствовал себя намного лучше, только внешность мне изменилась. «Монета» , который имел более кудрявую шевелюру чем я, тоже решил на это брение и почувствовал огромную льготу, к чему потом признался. Утра были холодные но нам повезло приобрести что-то на головы.
         После всего этого очень вкусной для нас был горячий «кофе» и кусок хлеба. Это был паёк на весь день, который я съел в один момент. Голод дальше мучил. Надо было ждать обеда, который съел только тот кто был сильнее и ловче. Картошки не хватало и надо было удовлевориться редкой похлёдкой, которую называли супом.
         И так медленно началась «нормальная» лагерная жизнь. Некоторые приобрели каким-то способом солому, но большинство спало на голых досках. Офицеры завели внутри бараков порядок и пытались сделать из нас настоящих солдатов, но не всегда это повезло в так разнообразной совокупности людей. Они ухаживали за тем, чтобы одежда и ботинки были отчищенные чтобы довести немцам, что мы не являемся бандитами но солдатами. Не все имели счастье перехода в бараки. Часть товарищей кочевала ещё под открытым небом. Немцы успешно устроняли из бараков русских пленных, чтобы предназначить их для повстануев. Всё чаще слышны были выстрелы в леску, который находился вблизи лагеря с левой стороны.
         Через несколько дней меня и „Монету» перенесли на другую сторону лагеря, в значительно худшие условия. Здесь не было сенников ни даже кусков пледов, не было нар, только так называемые трёхетажные нары, окна были без стёкол. Мы заняли места под потолком – здесь только дали себя знать огромные блохи, которых было множество. Барак наш находился около «шабэр-площади», отгороженный проволокой. Два барака дальше, ближе всего девушек от восстания, поместились парикмахеры и так называемая «комната больных».
         С правой стороны находилась огромная «апэль пляц» /площадь для перекличек/, через которую мы переходили в каждое время суток в уборную /отхожее место/, которая была помещена поближе лагерной проволоки и сторожевой вышки. Здесь происходила вся меновая торговля со словаками, которые были в лучших условиях и получали пачки. Не все караульщики были противны этому. Некоторые прижмуривали глаза, можно их было подкупить сигаретами, в большинстве это были жители Силезии.
         Через несколько дней нас загнали в баню и отобрали нам все гражданские одежды. Жалко мне было моих красивых бричесов, которые я получил от брата в последний день восстания. Мытье происходило здесь похоже как на Павяке, где в своё время я побывал. С той только разницей, что там одежды мне не убрали, но после парения отдали. Здесь поменяли мне его на какую-то зелёную, военную ветошь, совсем мне не подходящую.
         В следующем было бритие очень тупой машинкой, которая калечила тело. Следующее лицо смазывао место после брития серой, смердящей, мерзкой массой, которая вызывала ужасное жарение мест более всего покалеченных. После этих действий – под душ. Сторож по своему усмотрению регулировал температуру воды: то жаркая, то холодная. Только после интервенции огромного большинства голышей он приспособился к нашим нуждам. Людям, у которых обнаружили клопы, побрили головы насильственно. После этого мы были направлены к фотографу. Каждому преступнику вешали на шее огромную таблицу и с трёх сторон фотографировали. Не все могли теперь узнать самих себя на снимках. Мы выглядели как криминалисты а не как военные пленные.
         Досаднее всего были ночи, так как, за всё время пребывания в лагере Лямсдорф мы не получили никаких сенников ни пледов. Брюки, сложенные вчестверо служили как сенник, ботинки за подушку и пиджак или плащ за одеяло. Бараки были деревянные, без стёкол в окнах, вообще не отопливаемые. Осень 1944 года не была ласкательной. Более всего нам докучало отстутствие воды. Один колодец на несколько сот человек совсем не хватал. К так называемому мытью служил нам «кофе», который мы получали на завтрак, но что ж можно было сделать несколькими каплями воды? Такой была гигиена в немецком лагере пленных. Спасало нас только то, что время от времени вели нас в баню.
         Очень досадные были тоже обеды. Не всё возможным было к кушанию, чаще всего не хватало для всех картошки. Самые ужасные были те дни, когда на обед была сушеная брюква, которая даже после варения не пригодилась к еде.
         Ежедневно переклички были кошмаром и одновременно развлечением в этой унылой жизни. Они длились часами несмотря на погоду, нас просчитали многократно. Я помню, что однажды приехала немецкая кинохроника, и немецкое отделение пропаганды заинтересовалось одним из наших самых молодых товарищей, кажется девятилетним «Кайтком», который ходил в великих, длинных сапогах, а сам был небольшого роста. Они не могли поверить, что такие маленькие мальчики так храбро боролись, по видимому хотели подать его как пример для членов Гитлерюгенд / молодёжной гитлеровской организации/
         Случалось часто что по разным делам мы пользовались посредничеством советских пленных, которые были служащими и между прочим вывозили внутренности уборных. Они имели доступ ко всем небольшим лагерям находящимся на этой территории, имели тоже доступ к кухне, бане и тем подобным. С их помощью мы могли получить сведения о судьбе наших офицеров и тоже вести меновую торговлю.
         В этот период я курил сиоареты, что не было слишком хорошее при таком проголоденном желудке. Сигарету мы разделяли на четыре части и курили в мундштуке. Вокруг курящего сосредоточивались товарищи, которые с приятностью впитывали выдуванный дым. Когда не хватало сигарет, мы выдалбивали суки из досок или обрывали листья с единого дерева, которое росло около ограды и это мы курили в завитке из газеты.
         Потом наступил выезд в Мюльберг. Конечно обыск перед выездом на «шабэр площади». Прощаемся с остающимися в лагере товарищами. До встречи в свободной и независимой Польше. Нас ведут теперь по другой дороге, вдоль всего лагеря, через его середину. По обеим сторонам видны лагерные постройки, склады, прачечные и сублагеря советские. Видны истощённые персонажи советских пленных, которые исполняли самые плохие работы. Они были тоже запрягаемые к лошадимым повозам вместо лошадей. Жалко нам было этих пленных, забытых всеми. Мы делились с ними сигаретами и другими доступными нам вещами. Эскорт не разрешал даже на разговоры но на всё нашёлся способ.
         Перед нами товарная железнодорожная станция Лямсдорф. Здесь мы снова погружаемся в товарные вагоны по 50 человек в каждый вагон. Спустя два дня мучительного путешествия мы добрались к местности Мюльберг. По доролге к нам немножко лучше относились и после приезда в лагерь нас поместили в двух бараках, отделёных проволокой большого лагеря. В этом квадрате поместили тоже наших девчат. Лагерь казался нам райом в сравнении с Лямсдорфом. Мы видели тут пленных свободно играющих в мячь, бараки чистые, пледы, сенники, и что самое важное свежие и чистые формы.
         Пленные получали пачки Красного Креста, были затем сытые, чего не можно было сказать про нас. Через несколько дней мы тоже получли по половине канадской пачки на каждого пленного. Многие из нас заболели ибо желудок не выдержал стольких великолепностей. Ещё до получения пачек часть товарищей, по согасовании властей лагеря, стала приглашена англичанами и американцами. Они стали очень сердечно приняты и одарённые сигаретами, шоколадом и консервами. Те которые не доступили этой чести всё таки узнали сердечные жесты. Нам перебросили сквозь проволоку сигареты и другие вещи. 6-ого декабря, на праздник святого Миколая мы все получили подарки от англичан. В этот день стала тоже отправлена Святая Месса – Богослужение с причащением.
         В половине декабря 1944 года мы были перевезены на пассажирском поезде на так называемую комендеровку в местность Броквиц, Фабрикштрассе 1, якобы в стекольный завод. В действительности строились здесь фюзеляжи самолётов. Нашу немногочисленную группу конвоировали гражданские немцы, рабочие завода. Мы не были голодные, имели сигареты и шоколад. Немцы были вежливы и притворны, выносили пользу от того что поляки были гостеприимные. На заводе поселили нас в большом, старинном фабричном зале. Пол был кирпичный, и в потолке была вентиляция, в зале жили 50 человек. Жилые условия снова были тяжёлые. В зале, где мы стали поселены, не было нар. Мы получили только деревянное сено, из которого мы сделали себе постилки. Над нами установили опекуна, хромого немецкого офицера от 1914 года и опекуном зала был капрал младший хорунжий.
         В огромном фабричном зале мы работали при заклёпыванию и установке фюзеляжов самолётов. Оказалось, что ни один из этих самолётов не поднялся в воздух. Пожалуй их конструктор стал расстрелян. Мы находились 17 километров от города Дрезден. Мы пережили все его бомбардировки. Мы видели небо над городом освещённое ракетеами и прожекторами и льющийся с неба огонь – так гибнул город.
         Приближался фронт.Всё ближе мы слышали грохот пушек. Мы имели надежду, что это уже не долго. Теперь мы получили американские пачки. Были в них сигареты, можно было на них купить всё. В конце концов мы выглядели как солдаты – по- человечески. Шинели на спинах имели надписи сделанные белой краской „Kriegsgefangenen” /военные пленные/. Но и на это нашлось средство. Мы стёрли эту надпись и покрасили небольшой красный треугольник – как пленные 1939 года – начала второй мировой войны.
         Праздник Рождества 1944 года был полон надежды и сытый. Снова мы получили пачки. В соседнем зале, которая имела нары, жили самые молодые товарищи, от 10 до 15 лет. К ним плохо относились и они тяжело работали портными и сапожниками, хотя об этих профессиях не имели никакого понятия.
         Грохот пушек слышен был всё ближе и ближе, увеличилось количество союзных бомбардировок. По ночам мы были гонимы в блиндаж находящийся во дворе. Немцы прятались а мы выходили наружь и наблюдали горящийся город Дрезден. Уже не было такой дисциплины.
         В половине апрелья 1945 года мы стали эвакуиррованы. Гнали нас вместе со скромным имуществом в сторону границы чешской обычно по ночам, днём мы отдыхали. 8-ого мая, где-то в горах около чешской границы, мы образовали заслон отступающей немецкой армии. На буграх мы видели уставленные советские пушки. Они были направлены в нашу сторону и произошло. Грохот, крик, дым – множество трупов людей и лошадей. Но больше всех погибло из нас, самых молодых солдатов АК, ныне пленных. Разве советские не видели на наших спинах больших белых надписей «Кригсгэфангэнэн»? Не все успели стереть эти надписи.
         Вдруг совместно все побежали в лес, здесь безопаснее всего. Здесь эсэсманы были любезны, улыбались к нам. Тем способом мы стали освбождены Красной Армией. Вблизи были американцы но мы с «Монетой» решили возвращаться в Варшаву. Была она нам близка, там мы оставили семьи. Там осталась наша молодость, там мы боролись за свободу Польши.
         После многих утомлении путешествия, 22-ого мая 1945 года я вернулся в Варшаву. Окончилась моя шестилетняя эпопея войны.

         К. Пашковски написал в 1945 году

         Где ж второй город такой в мире, чтоб так боролся
         С врагом, что нёс смерть верную и разрушение,
         Где город так же покрытый трауром печали и славой,
         Столица где веками славная, столица веков, терпение.

Генрик Станислав Лагодзки
перевод с польского языка: Станислав Сьмигельски

Генрик Станислав Лагодзки род. 15.07.1927 в Варшаве солдат Армии Крайовой пс. "Храбя", "Ожел" группировка "Хробры II", 1 батальон, 2 рота, 1 взвод Шталаг IV b, номер плен. 305785