Свидетельства очевидцев Восстания

Воспоминания санитарки из батальона "Кабан".

Мария Шидлюк, урожденная Басевич, псевдоним "Рышарда Друтовска", "Рыся" солдат АК, санитарка 12 рота, батальон ВСОВ "КАБАН" группировка АК "Рог"

         Вступление

         Я родилась 24 сентября 1925 г. в Варшаве в любящей мещанской семье. Я воспитывалась с двумя старшими сестрами и младшим братом-инвалидом. Отец, который провел 7 лет на разных фронтах во время I мировой войны и сражений за независимость Польши, позже управлял комплексом 20 гаражей и заправочной станцией. С 1938 г. он выполнял общественные обязанности районного коменданта противовоздушной обороны. Во время оккупации он был солдатом Подполья, принимал участие в Варшавском Восстании. Мама занималась домом. Нас заботливо воспитывали. Каждая из нас окончила среднюю школу. Самая старшая сестра, получив аттестат, в 1942 г. вступила в монашеский орден. Наши бытовые условия, прекрасные в довоенный период, драматически ухудшились во время оккупации.
         Не будучи писателем, я размышляла, какую форму придать этим воспоминаниям. В первоначальной версии я приняла решение записать только "сухие" факты, однако пришла к выводу, что представленные подобным образом воспоминания могут быть утомительны при чтении, особенно для молодежи. Поэтому я изменила форму. Правильно ли я поступила? Правду сказать – не знаю... Оценку я оставляю читателям.
         Самым важным козырем моих воспоминаний является факт, что они основаны на записках, составленных еще в сороковых годах. Тогда подробности и разные ужасные эпизоды были еще свежи в моей памяти.
         Вскоре после возвращения из лагеря в Варшаву меня беспокоила мысль о необходимости написания своих повстанческих и лагерных испытаний, пока они еще не изгладились из памяти. Однако долгое время я не могла в достаточной степени собраться с силами, чтобы эти беспокоящие меня мысли воплотить в действие. Правда, и существующие тогда условия не слишком этому способствовали.
         Например, в однокомнатном помещении (в том числе кухня, отделенная ширмой) площадью примерно 30 м2 жили две или три семьи и еще два или три солдата, назначенных на постой. В таких условиях я жила на улице 11-го Ноября на Праге в первые недели после возвращения из лагеря. В дальнейшем условия не сильно улучшились. Поэтому я ограничивалась составлением коротких заметок. Более обширные воспоминания появились только в 1961 году, но на основе именно тех заметок, которые были написаны в сороковых годах. Поэтому они являются правдивыми, основанными на моих подлинных переживаниях. Когда я писала эти разрозненные еще заметки, я не думала, что спустя годы они сыграют такую важную роль при написании настоящих воспоминаний.

         Трагические дни оккупации

         Поздний морозный зимний вечер. Идет снег. После окончания школьных занятий в довольно большой группе ожидающих мы с подругами стояли на трамвайной остановке, на площади Люблинской Унии.
         Внезапно болезненный стон людей, отступающих от края тротуара, привлек наше внимание к улице Пулавской. Слышны сдавленные рыдания. Нашим глазам представилась невероятная трагическая картина. По мостовой возле бордюра бежит по обледеневшим грудам, припорошенным снегом, полностью обнаженный и босой высокий мужчина, которого хлещет кнутом покрикивающий немец в мундире СС. Мы замерли от ужаса. Красное от мороза тело, иссеченная темными полосами спина исчезли в Аллее Шуха. Мы разразились громким плачем и не могли его подавить.
         Я шла на улицу Хлодную в квартиру моего начальника за ключами от склада, которые он забыл взять, когда пошел утром в книжный магазин. Посередине улицы Желязной сразу за улицей Сенной проволочная сетка отделяет еврейский район. Гетто. У стены дома сидит сгорбленная женщина в лохмотьях. Выступающие скулы, запавшие глаза. Возле нее двое маленьких, таких же истощенных детей, закутанных в лохмотья. Почти скелеты. В паре метров от них на мостовой лежит труп мужчины – может, парня. Свидетельство жестокого преступления. Я отвожу глаза, трудно на это смотреть.
         Какой-то грохот, словно что-то падает на мостовую. Я непроизвольно поворачиваюсь в ту сторону. Старый еврей - страшно исхудавший, с усилием тащит na ремнях, перекинутых через плечо, большую деревянную тележку. Такую же, как та, которые используют уличные торговцы. Я замерла. Не верю собственным глазам. На тележке полно нагих человеческих тел, худых словно скелеты. Видимо, еврей зацепился колесом за что-то на мостовой и потерял два человеческих тела. Отсюда и грохот чего-то падающего. Еврей остановил тележку. Снял с плеча ремни. Старается поднять "то", что потерял. Я минуту стояла неподвижно. Боже! Эти тела на тележке шевелятся, а значит это еще живые люди. Я хотела бежать, но ноги приросли к земле. Собрав всю силу воли, я оторвала их от мостовой. Я вернулась в книжный магазин потрясенная, почти в бессознательном состоянии – без ключей.
         Дважды я пережила потрясение после уличных экзекуций. Я ехала трамваем в Уяздовскую больницу буквально несколько минут спустя после расстрела на углу Нового Свята и Свентокшиской. Забрызганные кровью стены домов и огромные свежие пятна крови на мостовой, еще не засыпанные песком. У стены прохожие уже успели положить отдельные цветы. Трамвай медленно проехал мимо. Все встали, мужчины сняли головные уборы.
         Второй раз был еще более трагическим. Было уже темно. Ранний зимний вечер. Я шла с двумя подругами в школу на улице Красивой. Ничего не предчувствуя, болтая, мы свернули с Маршалковской на Красивую. Нам надо было перейти на другую сторону улицы, когда Лилька поскользнулась. Мы расхохотались, а потом все трое замерли. Тротуар и стена забрызганы свежей кровью. Догадавшись о трагедии, мы перебежали на другую сторону, только теперь заметив, что улица пуста, ни живой души. Трагедия разыгралась напротив дома, где проходили тайные школьные занятия, конечно, уроков не было. Несколько учениц, пани директор Мария Опаляньска, пани профессор Мария Кикольска и мы трое – Лилька, Мерка и я – в молчании просидели не менее часа, не имея ни силы, ни мужества выйти на улицу.
         Это только короткие фрагменты трагических испытаний оккупации. Я была одной из многих миллионов поляков, которые, начиная с сентября 1939 г., каждый день оккупации переживали личные, семейные, национальные трагедии. Мой отец также был арестован и сидел в гестапо в аллее Шуха.
         Думаю, что мы, варшавяне, принадлежим к той группе поляков, на глазах которой трагедии 6-летней оккупации разыгрывались буквально каждый день. Облавы, аресты, уличные расстрелы, грабежи и уничтожение национального достояния вызывали протест и непреклонную волю борьбы.
         Но что мы, молодые 14-15-летние девушки, можем сделать? Нас это постоянно беспокоит, об этом мы все время говорим. В школе и дома нам внушали, что учеба является нашей основной, самой главной патриотической обязанностью, что Польша после войны будет нуждаться в образованных людях. Поэтому мы относились к учебе серьезно. Многие из нас, наряду с легальными профессиональными школами, ходили на тайные занятия.
         Чтобы овладеть программой, которую мы проходили, надо было посвящать учебе много времени. Школа, тайные курсы, обязательная практика приводили к тому, что для учебы дома оставались поздние вечерние и ночные часы. Последние часто прерывали сигналы воздушной тревоги. Вид молодых людей, стоявших в подвале во время налета с учебником в руке, не был редкостью. Однако постоянно, несмотря на множество занятий, связанных с учебой, что-то толкало нас к другой работе, к другим поступкам. Приближение Дня Независимости натолкнуло нас на мысль украсить солдатские могилы на военном кладбище на Повонзаках.
         Возможно, это маловажный поступок. Но нам, молодым девушкам, в то время казалось, что мы не только почтим память погибших за Отечество, но и выразим наши патриотические чувства, которые нам хотелось как-то проявить. В квартире подруги Ванды Высоцкой на улице Злотой мы всю ночь делали из еловых веток венки, клеили бело-красные щитки на светильники. Ранним утром 11 ноября через боковые ворота мы вошли на кладбище, убирая и украшая ряды солдатских могил. И так происходило каждый год.
         Следующей постоянной акцией стала организация школьных концертов, начатых пани профессор Ядвигой Шмурло. Благодаря ее связям, исполнителями были известные артисты, такие как Мечислав Фогг, Мечислав Лагуна, пани Пеллегрини и сама пани профессор Шмурло, которая аккомпанировала исполнителям. Так было в первый год.
         В последующие годы мы организовывали концерты уже самостоятельно. Это были платные словесно-музыкальные спектакли, такие "сборные программы", которые проходили на 6-м этаже, в соответствующим образом подготовленных школьных помещениях на улице Багателя 15.
         Исполнителями были мои школьные подруги. Каждый делал то, что умел. Репетиции проходили в перерывах между уроками. Хеня и Лидка играли на фортепиано, Дануся пела и танцеала, Кристина, Ванда, Лидка, Мерка и Тереса декламировали патриотические стихи. Все танцевали полонезы, мазурки, краковяки. В наш репертуар входило также произведение Эвы Герсон-Домбровской "Славься, славься, возраст юный". Репертуар менялся, мы ставили также "Золушку", а на Рождество Вертеп. Кристина рисовала красивые программки, которые также приносили доход. Я была организатором и координатором этих начинаний. Поскольку во время оккупации поляки не ходили в кино или в театр, входные билеты расходились мгновенно.
         Доход с этих мероприятий предназначался на посылки для политических заключенных. В одно воскресенье проходили спектакли, обычно два, а в следующее мы готовили посылки. С раннего утра на школьной кухне мы сами пекли печенье, стараясь, чтобы оно было не только вкусное, но и маслянистое, сладкое и соответственно питательное. Доставать необходимые продукты, что было непросто, успешно помогала нам пани профессор Мария Кикольска. В понедельник утром при посредничестве пани директор Леонтины Урбанович готовые посылки мы относили в Тюремный Патронат. Дополнительным финансовым поступлением для посылок была продажа 1 и 2 ноября венков и светильников возле варшавских кладбищ, венки мы делали сами.
         Май 1941 г. Через 15 минут закончится последний урок. Я тихонько встала со скамейки и вышла из класса, чтобы как каждый день мая с разрешения пани директор подняться на 6-й этаж и подготовить гимнастический зал к "майскому богослужению". Так это у нас называлось. Здесь собирались все, включая коллектив профессоров, чтобы прочесть обращенную к Божьей Матери литанию за Отечество и тех, кто находится в тюрьмах и лагерях, спеть посвященную Деве Марии песнь и "Боже, что Польшу..."
         Но этот день был особенным. Я бежала к лифту, когда услышала голос пани директор: "Баська! Подожди, я поеду с тобой". Мы вошли в лифт. "Ты хотела бы участвовать в конспирации?" – спросила пани директор Урбанович. Что-то перехватило горло. "Если пани директор считает, что я подхожу, я буду счастлива", - взволнованно ответила я. "Полагаю, что да. Только понимаешь ли ты, какая опасность с этим связана?" "Конечно", - быстро ответила я. "Может, еще подумаешь?" "Я решила". "Хорошо. Через несколько дней к тебе в книжном магазине обратится молодая женщина и скажет, что дальше. Я предупрежу тебя об этом накануне". "Спасибо, пани директор". "Ну и прекрасно, но знаешь, об этом нельзя никому сказать ни слова. Дома тоже нет, и подруге тоже. Это очень важно! Основное правило". "Да, конечно, знаю, понимаю". Лифт остановился. "Ну, тогда беги по делам, сейчас все соберутся. Только смотри, чтобы в ересь не впала", – шутливо сказала она.
         И так началось. С тех пор я принимала в магазине разные поручения, пакеты, информационный бюллетень и так далее. Все это я передавала по указанным адресам. Я закончила два санитарных курса. Один в Уяздовской больнице, второй, который вела "Нита", Янина Гжибовска, в квартире ее родителей, супругов Бачиньских на Краковском Предместье. В комнату, где шли занятия, надо было пройти через кухню. Чтобы отвлечь внимание от того, что происходит в квартире, здесь выращивали цыплят. Я часто там бывала.Всегда эта желтенькая стайка бегала по белому, только что вымытому полу. Идея оригинальная, но я всегда думала, сколько труда надо вложить, чтобы держать в чистоте кухню с такими редкими в городе жильцами. Именно в этой квартире в последней комнате, за великолепно замаскированным входом, мы собирали большое количество лекарств, перевязочных материалов и несколько носилок.
         Все это 1 сентября мы переносили на нашу первую повстанческую позицию в здание Ратуши на Театральной площади. Военная подготовка проходила на улице Мостовой и на Тамке. Подготовка к акциям "малого саботажа" на улице Новый Зъязд на последнем этаже в угловом доме со стороны Вислы. Сначала в группе 4-5 девушек мы учились на листах упаковочной бумаги рисовать лозунги и "якорь", знаменитый символ Сражающейся Польши. Мерилом опытности было вырезание шаблонов. Отсюда мы шли на акции.
         Присягу, которую принимала пани директор Урбанович, я приносила в группе нескольких неизвестных мне девушек на улице Мостовой.

        Перед часом "В"

         В течение нескольких дней я не работаю. Продолжается состояние готовности. Ежедневно утром в 9 часов мы являемся на контактный пункт на Краковском Предместье у "Ниты".

         Воскресенье. В первой половине дня ко мне забежала Алина Багиньска, работавшая вместе со мной в книжном магазине. Вчера у нее отменили состояние готовности. Со среды она была "на казарменном положении" на пункте ожидания. Пока все отменили, говорит она.

         Понедельник, 31 июля я прихожу в 9 часов утра к "Ните". Пока ничего не происходит, действуют прежние распоряжения. Быть в готовности. Не уходить далеко от дома. Сегодня я должна была обратиться в книжный магазин за невыплаченной зарплатой. Я вела библиотеку, которая действовала при книжном магазине А.Я.Маркевич на улице Желязной 32. В течение нескольких дней читатели массово возвращают книги, забирая залог. Продажи в магазине упали. А мой начальник три недели назад всю имеющуюся наличность вложил в книги, покупая "на стороне" у немцев, большую партию книг, главным образом издательства "Ossolineum", в том числе комплекты "Трилогии" Сенкевича. Но не только, среди купленных книг было много прекрасных позиций известного варшавского издательства Тшаска, Эверт и Михальски, энциклопедия "Большая Всеобщая География", словари, комплект "Библиотеки Знания", уникальный уже тогда комплект серии "Чудеса Польши" Вегнера, "Польша, ее история и культура", Энциклопедия "Мир и Жизнь" и много других жемчужин, которые месяц назад недолго украшали бы полки магазина, теперь красуются богатыми обложками, напрасно ожидая покупателя. В книжный я пошла с моей ближайшей подругой Меркой Анджеевской, которая тоже состояла в конспирации. Мой начальник, увидев меня, беспомощно развел руками. Я получила 200 злотых, остальное, то есть 800 злотых (большая сумма в то время), я должна была получить завтра после полудня. Поскольку я сомневалась, смогу ли прийти лично, я договорилась, что их получит моя сестра. (В то время я не могла предугадать, что подвергла двух человек смертельной опасности. Моя сестра Данка Басевич с подругой Марысей Космовской на следующий день, а это было 1 сентября, не получив, впрочем, причитающихся мне 800 злотых, возвращались домой с улицы Желязной на улицу Добрую в течение 3-х суток. Сильный обстрел по дороге не позволял им пройти. Чтобы преодолеть последние несколько сотен метров, которые отделяли их от дома, им, голодным и измученным, пришлось ждать целый день, до позднего вечера).

         Было 17 часов 31.07, мы с Меркой быстрым шагом возвращались по улице Злотой на Маршалковскую. Движение на улицах явно усиливалось по мере приближения к центру. На улице Сосновой была уже буквально толчея. Необычная спешка и волнение на лицах сталкивающихся друг с другом людей были хорошо заметны. Множество молодых людей, спешивших в разных направлениях, живо дискутирующих, одеты по-спортивному, много молодых ребят в сапогах. Вечером я пошла попрощаться с ксендзом Юзефом Олексы. Это был мой учитель Закона Божьего в начальной школе, салезианин. Человек "№ 1" в моей галерее превосходных людей,с которыми судьба позволила мне познакомиться. Я всегда навещала его в важные для меня мгновения, поэтому пошла и теперь, чувствуя, что это последняя минута, чтобы попрощаться. Он сосредоточенно смотрел на меня, а потом спросил, есть ли у меня все, что мне нужно в дорогу. Мне не хватает только рюкзака, ответила я. Ванда, Мерка и Метка сшили себе из полотна. Мне это не удалось. Подожди, сказал он, у меня что-то есть. Вернувшись через минуту, он вынул из-под сутанны великолепный рюкзак. Здесь крутятся разные люди, надо быть осторожным, оправдывал он укрытие рюкзака. Особую осторожность здесь соблюдали после массового ареста ксендзов салезиан и их и воспитанников. Ксендз Олексы тоже "сидел". Он дал мне несколько медальонов с изображением Божьей Матери Непрерывной помощи. Забери и раздай своим подругам, а этот для тебя, надейся на лучшее, верь, что все хорошо закончится. Завтра утром в 8 часов я служу мессу, отслужу ее за тебя и твоих подруг. Да поможет тебе Бог и да хранит тебя Пресвятая Богородица. До сих пор я помню каждое его слово.
         Взволнованная, сжимая рюкзак, я вышла на улицу Липовую, направляясь в сторону дома. Медальон сопровождал меня все время пребывания на Старувке, был единственной вещью, которую мне удалось пронести в Равенсбрюк, я носила его в Хеннингсдорфе. Уже в самом конце нашего пребывания в лагере, после разрушения фабрик, единственный раз нас отвели в баню. Я забыла, что он висит у меня на шее. Это заметила надзирательница и конечно забрала его.


        Восстание

         1 августа. Вторник. Я прихожу в 9 часов утра на Краковское Предместье к "Ните". Есть приказ. Сбор в 15 часов с полным снаряжением. Возвращаюсь домой. Сообщаю родителям. Последние приготовления. Ем обед, прощаюсь и выхожу. Мама просит, чтобы я забежала утром хотя бы на минуту. Обещает испечь пирог и приготовить кролика. Заберешь с собой, вам пригодится, говорит она. На лице отца какая-то странная улыбка, он похлопал меня по плечу и сказал – держись. Эту странную улыбку я поняла только в июне 1945 г. после возвращения в Варшаву. Только тогда я узнала, что мой отец тоже был в Движении Слпротивления. Он тоже сражался во время Восстания на Повислье.
         Тетя Коссаковска хочет непременно проводить меня. Я понесу твой рюкзак мимо Комендатуры Полиции на Каровой. На Краковском Предместье отдам тебе, и дальше пойдешь одна. Так будет безопаснее. Я отказывалась, но она настояла. Она всегда была заботливой. На углу Краковского Предместья она быстро отдала мне рюкзак и пожала руку со словами: Да хранит тебя Бог. Это было ее последнее рукопожатие и последние слова. Она пропала без вести в водовороте военных событий.
         У "Ниты" уже было несколько девушек. Я знала не всех. Короткий инструктаж, и мы переносим собранные здесь лекарства, перевязочные материалы и носилки в Ратушу. Приходится ходить дважды. Хуже всего было с носилками. Мы выходили по две после коротких промежутков времени. Пожалуй, мы все немного боялись. Трасса была короткая, но очень оживленная. На углу Краковского Предместья и Трембацкой мимо проехал грузовик с немцами в кузове. Проходили вооруженные немецкие солдаты.
         Мы прошли незамеченными. В воротах Ратуши мы встретили ожидавшую нас "Изу" Изабеллу Зайончковску-Бомбельску, начальницу санитарного отряда нашей 12 роты. Она отвела нас в одноэтажные конторские помещения к огромному удивлению еще работавших там чиновников. Через минуту появился пан Давидовски, интендант Ратуши. Он посоветовал чиновникам быстро убрать бумаги со столов и идти домой. Они немного ворчали, но через несколько минут мы сдвинули столы. Внесли железные кровати с матрасами. Все прошло так быстро и четко, что за полчаса мы более-менее все устроили. Доктор Вежбицки передал в распоряжение нашей начальницы свой врачебный кабинет, расположенный по левой стороне коридора по соседству с нашим помещением. Он сам с большой самоотверженностью выполнял потом обязанности врача, оказывая помощь раненым. Мы вспоминаем его до сих пор с огромным волнением и уважением, особенно "Иза", которая знала его со времен оккупации. Он был чрезвычайно самоотверженный, обезоруживающе скромный и тактичный.
         В состав санитарного отряда 12 роты 1 августа входили 4 звена. В Ратуше были расквартированы звенья с начальницей отряда 12 роты "Изой Подольской".

         Звено I
         l. "Нита Лещиньска" Янина Латалло-Гжибовска, звеньевая
         2. "Рыся-Рышарда Друтовска" Мария Шидлюк, урожденная Басевич
         3. "Бланка" Кристина Клёновска, урожденная Адамска
         4. "Йоланта", "Негр", "Марынтя" Мария Трусколяска, урожденная Сельваньска
         5. "Ися" Габриэла Гужиньска-Милаховска
         6. "Грушка" Катажина NN

         Звено II
         1. "Халина Воляньска" Халина Шмакфефер, урожденная Бовбельска, звеньевая и одновременно заместитель начальницы санитарного отряда 12 роты
         2. "Вися – Эразма Килиньска" Ядвига Ковалик, урожденная Каленцка
         3. "Стелла" Кристина Прекер-Келчиньска, урожденная Сыпневска
         4. "Снег Мария" Кристина Лабинович, урожденная Пончковска
         5. "Мария Молния" Ядвига Клиховска
         6. "Реня Липна" NN

         Секция III была расквартирована у сестер Каноничек на Театральной площади
         1. "Барбара Шимановска" Эльжбета Ковальчик, звеньевая
         2. "Йоанна Прус" Мария Пшезьдзецка
         3. "Катажина Жеберко" NN
         4. "Эмилия" Романа Ванат
         5. "Марта" Леопольда Ванат
         6. "Данута" NN

         Секция IV была расквартирована в подвалах магазина Спесса на углу Беляньской
         l. "Эльжбета" Мария Заунар
         2. "Мариот" Альдона Брюннер
         3. "Гражина" Халина Этминис
         4. "Нина" Янина Хелминьска
         5. "Анта" NN
         6. "Грушка" "Блондинка" NN

         1 августа, почти 17 часов, слышны отзвуки отдельных выстрелов, нет "Ниты", которая, после того, как принесли носилки, вернулась еще раз домой на Краковское Предместье за личным снаряжением. Прошло добрых два часа, прежде чем она смогла добраться до нас. Уже темнело, когда вбежали "Барбара" и "Эльжбета", докладывая начальнице о полной готовности своих звеньев. "Барбара" докладывает о первой раненой женщине. Ее забрали из-под костела Каноничек. Мы все сильно взволнованы, полны энтузиазма, уверены в том, что день свободы уже близок.
         Эта первая ночь была спокойной. Девушки из звена "святых" – так мы шутливо называли группу воспитанниц сестер Урсулинок – тихонько, но так красиво пели: "Сегодня к тебе я придти не могу...", "Дождь, осенний дождь, грустные песни поет ..." и многое другое. Пан Давидовски приносит новости. На Новом Зъязде возле моста Кербедзя ожесточенные бои, мост Понятовского стараются захватить наши отряды, уже заняли виадук. Мы внимательно слушаем, напрягая слух, все говорят шепотом. Настроение необычное, приподнятое, почти торжественное. Мы с "Бланкой" лежали на одной кровати и мечтали о том, что будет после войны. Нам виделся приближающийся прекрасный солнечный светлый мир. И снова пан Давидовски, на этот раз грустный, у него плохие новости об отрядах, защищающих мост Кербедзя. Вроде бы погибла вся рота, примерно 40 солдат. Стало грустно и тихо.

         2 августа. Женщины из окрестных домов самостоятельно организуют в воротах пункт питания. Уже накрыли белоснежной простыней стол, несут дымящиеся котлы, режут хлеб и с улыбками, исполненными доброжелательности и женской заботы, кормят повстанческую братию.
         С раннего утра ожесточенные бои за Дворец Бланка. Здесь отряды из разных рот, не только наша 12-я. Зато санитарную службу несет исключительно отряд 12-й роты. Грохот разрывающихся гранат, бегущие отряды пытаются захватить Дворец с разных сторон. Среди них бегает маленький мальчик в пожарном шлеме с топориком в руке. Это сын сторожа Ратуши, прекрасно знакомый с территорией, кричит, туда, здесь, в эту дверь... Взрывы гранат, грохот, выстрелы. Дворец напоминает крепость. Одно крыло захвачено. Фасад, прилегающий к Ратуше, свободен. Мы идем за матрасами и подушками. Нас ведет пан Давидовски.
         Широкие мраморные лестницы, слева огромные окна, вся стена застеклена. Мы проходим мимо прекрасных кабинетов, усланных коврами, выглядываем из окон на Театральную площадь. Пусто, только пугают два перевернутых трамвая. Мы заходим на какой-то чердак, забираем матрасы и подушки. Возвращаться очень трудно. Застекленная стена почти без стекол. Под ногами хрустит толстый слой стеклянных осколков. Мы спускаемся, сильно пригнувшись, неся на спинах матрасы и подушки. Звон стекла, стук падающих гильз, летающие перья. Ну, первое боевое крещение пройдено – говорит пан Давидовски – к счастью, без жертв.
         Продолжаются бои за следующее крыло Дворца. Мы с "Нитой" стоим на коленях на полу врачебного кабинета и, держась за руки, наблюдаем за операцией. Майор "Барри" перебрасывает длинную скамейку на высоте III этажа из одного окна в другое в углу прилегающих друг к другу двух крыльев Дворца. Этот мощный мужчина переходит по узкой доске перевернутой скамейки с перевешенной через плечо винтовкой, за ним следующие также с оружием, перевешенным через плечо.
         Мы дрожим от страха, вонзая ногти в сжатые ладони. Боже, только бы не упали, ведь это III этаж. Получилось. Грохот разрывающихся гранат, крики, выстрелы, невероятный шум. Второе крыло захвачено. Есть раненые. Среди этого шума из окна III этажа падает на булыжники двора Фриболин, заместитель обербургомистра Лейста. Вроде бы его выбросили его же солдаты за то, что он решил сдаться. Такие ходили слухи. У него сломан таз, поврежден позвоночник, его поместили в комнате возле кабинета врача, передав под непосредственную опеку и ответственность "Ниты". С трудом удалось остановить вооруженных ребят, которые старались ворваться туда с намерением свершить правосудие. Комнату заперли на ключ.
         Наш пациент сначала отказывался принимать еду и лекарства. Я ходила к нему вместе с "Нитой". Она просила сопровождать ее, когда она делала перевязку, кормила его или давала лекарство. "Нита" не любила ходить туда одна. Когда мы принесли суп, он, видимо, был уже изрядно голоден и просил "Ниту", чтобы она при нем попробовала суп. Есть десятка полтора немецких пленных. С огромным удовлетворением мы смотрим на первых швабов, которых ведут под конвоем повстанцы.

         Раннее утро 4 августа. Провожаемые до главных ворот Ратуши начальницей "Изой Подольской", мы выходим с тяжелораненым Ежи Скальским на носилках на опустевшую Театральную площадь. Мы вызвались добровольцами: "Бланка", "Нита", "Стелла", "Ися", "Марынтя" и я, "Рыся". Возле часовни сестер Каноничек раздались первые пулеметные очереди из Большого Театра – одна, вторая, третья. Идя быстрым шагом, мы громко размышляем, спрятаться ли у сестер Каноничек или идти дальше. Мы ускоряем шаги. На перекрестке улиц Вежбовой, Сенаторской, Беляньской, Театральной площади, несмотря на белые халаты и повязки с красным крестом, мы попадаем под обстрел с трех сторон, с театра, крыши углового дома Вежбова-Сенаторска и Польского Банка. Под стоящим на середине перекрестка фонарем меня дважды ранят в ноги. Несмотря на это, мы бежим дальше по Сенаторской. "Нита" предлагает остановиться в арке и сделать мне перевязку. Я не соглашаюсь. Мы бежим дальше, оставляя за собой следы крови, текущей из моих ран. "Бланка" берет у меня носилки. На противоположной стороне улицы в воротах дома, прилегающего к костелу святого Антония, стоят несколько мужчин и ксендз, который призывает их помочь нам. Обстрел такой сильный, что никто не рискует перебежать на другую сторону. За перекрестком сильный огонь направлен на нас со стороны Саксонского Сада. Свист и стук пуль. Мы чувствуем их тепло возле наших ушей. Мы не выдерживаем и вбегаем в ворота дома как раз возле здания госпиталя. Минутная передышка и быстрый бросок в холл госпиталя. Здесь я потеряла сознание. Я прихожу в себя на столе в операционной и узнаю, что должна остаться в госпитале. Возле меня расстроенная "Нита" и доктор Гератовски (или Герартовски). Девушки уже вернулись в Ратушу. Я тоже хочу возвращаться с "Нитой", но доктор Гератовски неумолим. До позднего вечера я сижу на больничной коляске в операционной и вместе с местной медсестрой готовлю ватные тампоны, марлевые тампоны и так далее. Около полуночи меня перевезли в женскую палату, расположенную на первом этаже.

         5 августа. Все больше тяжелораненых. Я освобождаю свою кровать и перебираюсь в кресло. Без перерыва раздаются грохот и выстрелы. Днем принесли также женщину без сознания, которую откопали из-под развалин дома на улице Валицув, разрушенного авиабомбой. Женщина, очнувшись, приходит в отчаяние. Умоляет найти ее 8-месячную дочку. По ее словам, ребенок спал. Когда она услышала шум самолета, то успела только вбежать в комнату и схватиться за поручень кроватки. Больше она ничего не помнит. Пришла в себя уже в больнице. К тому дому немедленно высылают людей. Через несколько часов принесли кричащего младенца в лохмотьях рубашечки, завернутого в обрывок одеяла. Врач-педиатр, вызванный из соседнего дома, констатировал только сильный шок и поверхностные царапины. Это была хорошенькая девочка со смуглой кожей и голубыми глазами. На следующий день все сидевшие на кроватях больные женщины шили из разных белых лоскутков приданое для ребенка.
         Холл больницы заполняется мирными жителями, главным образом с улиц Жабей, Электоральной и Хлодной, которые, покидая свои дома, находят здесь убежище, поскольку дома, расположенные по обеим сторонам больницы, уже не вмещают прибывающих толп. Беженцы рассказывают о резне и варварствах, которые совершают немцы. Царит атмосфера ужаса. В больнице остаются только тяжелобольные, остальных забрали родные. Становится все теснее. Все больше раненых. Персонал больницы призывает людей искать убежище вне больницы. До нас доходят известия, что Саксонский Сад в руках повстанцев. Все время слышны выстрелы. Сестра Кристина (фамилии не знаю) привозит на лазике (легковой автомобиль-вездеход) раненых из ближайших окрестностей больницы. В соседнюю палату привели беременную женщину. Грохот и выстрелы заглушают стоны роженицы. Спустя некоторое время рождается мальчик. Меня навестили ребята из Ратуши. Это "Нита" их прислала. Они в хорошем настроении, но какие-то очень серьезные. Рассказывают об ожесточенных боях на Замковой площади, Краковском Предместье, Медовой, Беланьской. Гордятся захватом Банка.

         6 августа. Воскресенье. Праздник Преображения Господня. Прекрасный солнечный день. Какая-то странная тишина. Необычайно безмятежное настроение. Утром торжественная месса в больничной часовне. Потом крещение спасенного младенца. По просьбе матери крестным отцом становится доктор Гератовски, главный врач больницы, крестной матерью настоятельница Барбара Глиньска. Ребенок получает имена Эва Мария (так его окрестила водой мать в день начала восстания), a настоятельница добавляет Мстислава. Итак, Эва Мария Мстислава. Я читаю с больными в палате, как каждый день, новенну к Божьей Матери Непрерывной Помощи. В общем, настроение праздничное... Больные вздыхают: "Боже мой, такой праздник, может, что-то изменится".
         После полудня меня навещает "Нита". Приносит грустную новость. Вчера в Польском Банке погибли от авиабомб 4 санитарки из нашей роты: "Эльжбета", "Гражина", "Нина", "Мариот". "Нита" привела "Йоанну", которая тоже была засыпана в Польском Банке, выглядит ужасно, все лицо от лба до подбородка фиолетовое. Мы переходим в палату со стороны сада. Около 17 часов прибегает медсестра и кричит с порога "Сестра, немцы в холле больницы", "Нита" вскакивает и через окно прыгает в больничный сад. Меня мгновенно переодели в больничную пижаму и уложили на матрасах возле печи в палате на первом этаже вместе с "Йоанной".
         Теперь действительно страшно. Вбегают немцы с автоматами, угрожают сжечь больницу. Кричат, заглядывают под кровати. Передергивают затворы винтовок. К счастью, не стреляют. Через минуту втаскивают в палату тяжелое орудие, пытаясь установить его в окне больничной палаты. Этому препятствуют толстые железные решетки на окнах. После нескольких попыток, наконец, отказываются от этой идеи и устанавливают орудие снаружи под окном нашей палаты. Ужасная стрельба со стороны Саксонского Сада. Пули пробивают железные ставни и влетают в палату. Некоторые больные заползли под кровати. В воздухе полно дыма, пыли. Слышен пронзительный крик раненого возле орудия немца. Никто его не спасает. Рассерженные немцы выгоняют из соседних домов мирных жителей вместе с детьми и стариками, создают из них перед больницей живую защиту. Теперь стреляют только немцы со стороны больницы в направлении Саксонского Сада над головами испуганных людей. Слышны стоны раненых, звон разбитого стекла, плач детей. Отдельные призывы: "Иисус, Мария", "Иисусе", "Боже". Эта резня продолжается около часа. Смеркается. Выстрелы затихают. Немцы забрали доктора Герартовского, главного врача больницы, настоятельницу и водителя "лазика" с сестрой Кристиной. Выбрали одну медсестру, высокую худощавую блондинку (не помню ее имени, кажется, сестра Барбара), которая единственная имела право передвигаться по больнице.
         Такого права не дали ни одному врачу. Больным нельзя выходить из палат. Свои нужды можно справлять только в поставленные в палатах ведра. Немцы также заявили, что больницу не сожгут только потому, что 7 раненых немцев, лажавших на 2-м этаже, заявили, что с ними хорошо обращались и лечили наравне с поляками. Зато они подожгли дома, стоящие по обеим сторонам больницы.

         7-8 августа. Днем и ночью в палату врываются по 2-3 немца с автоматами, направленными на больных. Счастье, что не стреляют. Царит атмосфера страха и подавленности среди больных.

         9 августа. Утром около 6-ти в палату пришел доктор Левандовски, подошел ко мне и тихонько сказал, что немцы ночью ушли из больницы, забрав с помощью танка 7-х своих раненых. Мы с Йоанной немедленно вскочили с нашего матраса и, быстро одевшись, вышли из больницы через черный ход, отправившись на Старувку в поисках своего отряда.
         Мы прошли мимо "Толстой Каськи". Погода ветренная и пасмурная. На улице Длугой полно летающих черных сгоревших бумаг. Вокруг пугающая пустота и тишина. Несмело пробиваются солнечные лучи. Улицы Нового Мяста уже залиты солнцем.
         Мы проходим мимо смеющихся, словно бы беззаботных людей. Из окон доносится музыка. Так странно. Совершенно другой мир. Я встречаю родственницу. Короткий разговор. Кажется, мы обошли все Старе Място. Наконец мы нашли своих на улице Запецек, угол Пивной. Радость встречи. В квартире на 2-м этаже (стоматологический кабинет) большое оживление. Слышны выстрелы со стороны Замковой площади. Какой-то шум. Мы выглядываем из окна на Пивную. Большая группа людей, главным образом гражданских, торопливо строит баррикаду.
         В тот же день около полудня в сопровождении начальницы "Изы" я впервые предстала перед командиром батальона ВСОВ (WSOP, Wojskowa Służba Ochrony Powstania – Военная Служба охраны Восстания) "Кабан" Тадеушем Окольским, докладывая о 6 днях, проведенных вне отряда, в том числе о 2-х, можно сказать, в немецком плену.

         10 августа. Я на правах выздоравливающего. Ранним утром мы бежим на мессу в Кафедральном соборе. Так близко, а так трудно дойти. Вернуться по улице Свентояньской уже невозможно. Выйдя через боковой выход, мы попадаем в маленький внутренний дворик "колодец". Здесь лежат останки погибших, ожидая похорон, среди них женщина. Ее торчащие волосы, прямые как проволока, производят чудовищное впечатление. Я отворачиваюсь потрясенная. Мы все еще сильно реагируем на такие картины. По дороге я встречаю Басю Заборску, псевдоним "Роза", сестру моей школьной подруги. Я останавливаюсь на минутку поговорить, но времени мало, она торопится на позицию. Потом она погибла на Чернякове. Быстрая смена событий, постоянное движение сменяющих друг друга отрядов, патрулей путают дни и даты.
         Слышен свист снаряда или авиабомбы и грохот рушащихся домов. Это рухнула вся угловая часть противоположного дома. Поднимаются клубы пыли. Мужчины бегут спасать засыпанных. И снова грохот, звон разбитого стекла. Сильный обстрел со стороны Вислы. На углу Пивной и Запецка начали строить баррикаду. Мирное население помогает с полной самоотверженностью, не щадя своего имущества. Из окон летят шкафы, стулья и прочие предметы домашнего обихода. Какой-то мужчина ожесточенно вырывает тротуарные плиты. Не прошло и часа, как баррикада была готова.
         И снова свист, грохот, звон разбитого стекла из шкафчиков, вырванные рамы и кусок стены. Падают стоматологические инструменты. Мощная взрывная волна перемешала нас и оборудование. В одну секунду был уничтожен весь богато оснащенный стоматологический кабинет. Мы потеряли квартиру. К счастью, жертв не было. Синяки и поверхностные царапины не считаются.
         Постоянные авианалеты и очень сильный артобстрел затрудняют связь между отрядами. Смеркается, наша группка сидит в воротах. У меня ночное дежурство, остальные в разрушенном кабинете на 2-м этаже ждут "Изу", которая пошла искать новое помещение на квартиру. Ночью мы переходим на улицу Килиньского 1. В темноте бредут измученные девчата, вырванные из глубокого сна после многочасовой службы на Рыбаках. Нас повысили до 4-го этажа. Это квартира семьи Рогальских, которые отдали ее в наше распоряжение, самопожертвование мирных жителей, с которым мы сталкиваемся на каждом шагу, очень трогательно. Большая радость – есть ванная, будет где умыться. В нашем распоряжении также просторный, хотя заваленный до половины углем, подвал. Здесь по распоряжению начальницы мы оставляем свои рюкзаки и очень скромные запасы лекарств и перевязочных материалов, которыми снабжаются патрули, выходящие на позиции. Меня освободили от дальнейшего ночного дежурства. Я тоже могу поспать. Из-за продолжавшихся авианалетов мы ложимся в подвале на куче угля.

         Кажется, уже 12 августа. Для меня все дни похожи один на другой. Я на месте. На позиции еще не хожу. Выполняю разные поручения и задания, порученные мне начальницей. Внезапно слышу крик "Ниты": "Рыська", иди сюда, быстро-быстро. Пшемыслав на баррикаде". Я бегу и вижу высунувшуюся из окна взволнованную "Ниту". "Смотри! Там стоит Пшемыслав, видишь?" "Так беги к нему" – говорю я. Она вылетела как пуля. Пшемыслав это муж "Ниты". Раньше я никогда его не видела. Он профессиональный военный, поручик авиации, поэтому вынужден был скрываться. За 5 лет оккупации они виделись только дважды. А теперь здесь, во время Восстания на баррикаде. Я понимаю ее огромную радость и волнение. Он был солдатом батальона "Вигры". Его отряд в это время располагался напротив нас на первом этаже в здании Министерства юстиции, Длуга 7, где находился также крупный повстанческий госпиталь.

         13 августа. Вечер. Нас посещают капитан, командир батальона "Кабан", и поручик Оппенхейм, командир нашей 12 роты. Они совещаются с Изой в соседней комнате. Из "Проховни"(пороховой склад) вернулись девчата после 48 часов службы.
         Они умываются в ванной. Я получаю распоряжение от начальницы "Изы" организовать им место для отдыха где-нибудь внизу. Здесь на 4-м этаже опасно, кроме того, движение и шум – а им нужен соответствующий отдых, говорит "Иза".
         Привлеченные сильным шумом на улице, мы выглядываем в окно. На баррикаде огромная толпа людей вперемешку с повтанцами, ликуя, проталкивает немецкий танк-танкетку в сторону улицы Килиньского. Неописуемая радость. Все окна и балконы заполнены людьми. Все ликуют. Но мне надо выполнить задание. Поэтому я спускаюсь вниз и иду на первый этаж в квартиру парикмахера. Здесь я застаю большую группу женщин с детьми. Прошу их предоставить помещение для отдыха санитарок. Сталкиваюсь с сильным сопротивлением матерей. Мне приходится долго объяснять, что они очень утомлены после 48 часов службы, что речь идет о нескольких часах спокойного сна. Наконец я уже решительно прошу, чтобы в течение 10 минут они на это время перешли хотя бы к девушкам.
         Я сама, держа в руках какую-то взятую в ванной выстиранную одежду, направилась в подвал, чтобы оставить ее там. Я не дошла. Треск, неописуемый грохот. Затряслись стены подвалов. Погас свет. Клубы пыли и копоти. Толпа рвется к пролому в стене, ведущему в подвалы здания Килиньского 3. Я молниеносно зажигаю висящий на шее фонарик, пытаюсь перекричать шум, и расталкивая всех силой, заслоняю собой пролом в стене. Стоять, спокойно, не толкаться, кричу я охрипшим от пыли голосом – мы ведь не знаем, может, это соседний дом рухнул. Стоять, спокойно, кричу я несколько раз. Подействовало. Стоя возле проема, я только теперь вижу рядом нескольких мужчин, которые успешно помогли мне остановить всю эту перепуганную толпу людей. Они престали напирать. Стало тихо.
         Все это продолжалось всего несколько минут. Постепенно осела пыль и копоть. "Пожалуйста, прошу всех оставаться на местах. Я попробую выйти и посмотреть, что произошло". Мне освободили место. Я иду к выходу, вижу сноп света. Это уже хорошо, подумала я. В этот момент я слышу топот сбегающего по лестнице в подвал человека и крик – сестра, сестра, пожалуйста, быстрее, там раненые. Это был голос сына супругов Рогальских, владельцев помещения, в котором мы квартировали. Он видел, как я спускалась в подвал. Он тоже участвует в боях.
         Я побежала наверх, по дороге встретила "Марынтю", которая с закрытыми глазами, держась за стену, пыталась спуститься вниз сама. Я отвожу ее вниз. Передаю кому-то. Бегу назад, отвожу "Халину" и снова наверх. Есть "Ика", цела. Она помогает спуститься "Изе". Я возвращаюсь наверх, отвожу вниз Барбару, всю в синяках, и оглохшую, искалеченную "Йоанну", потом "Катажину". Кто из наших девушек еще был в это время на квартире, не помню. Капитан и Оппенхейм успели покинуть дом буквально за несколько минут до взрыва. "Марынтя" не может открыть глаза. По щекам тоненькими струйками текут слезы. Я отвожу ее в госпиталь, находящийся рядом на Килиньского 3/5, держа ее перед собой обеими руками. Пройти очень трудно.
         После взрыва танка появилась огромная воронка во всю ширину улицы. С трудом, нога за ногу, мы прошли у самой стены здания бывшего Министерства Юстиции. У "Марынти" из глаз удалили осколки стекла, что принесло ей явное облегчение. Остальных раненых перевязываем мы с "Икой". Только мы двое сегодня не были ранены. Мы укладываем девушек в подвале на куче угля и выходим во двор. Чудовищная картина. На железных тачках собраны разные части человеческих тел, руки, ноги, части туловища. Сверху голова женщины и снова эти торчащие как проволока волосы. Везде полно человеческих останков. Человеческая масса вбита в стены домов. Все это собирают, кто чем может и во что может. Руководящие акцией мужчины оценивают потери более чем на 200 человек. Нас мутит. Мы еще раз идем на 4-й этаж. Только теперь мы видим сорванный балкон. Его сорвало взрывом, и он исчез без следа вместе со стоявшими там хозяевами. Несмотря на старания сына, не удалось найти никаких следов. А сколько таких было? В большой комнате под фортепиано голова. Не знаю, женская или мужская. Я убежала. Преследуют меня эти оторванные головы – говорю я вслух. Нет, это не видения ... на столе рука или нога? "Идем отсюда, - говорит "Ика". - Я больше не выдержу". "Я тоже нет".
         Весь следующий день собирают человеческие останки со стен и крыш соседних домов, стоявших иногда в нескольких сотнях метров от места взрыва. Пропали бесследно наши хозяева супруги Рогальские. Во время взрыва они стояли на балконе. Взрыв произошел перед домом Килиньского 1, перед парикмахерской. Все находившиеся там люди погибли. Осталась только огромная воронка. А ведь я была там всего за несколько минут до взрыва. Предназначение? "Иза", всегда такая безмятежная, спокойная, сдержанная, бегавшая целыми днями по всем позициям, как мать, беспокоящаяся о судьбе своих детей, - теперь сидит в подвале, потрясенная, вся в синяках, беспокоящаяся о судьбе двух отсутствующих наших санитарок. Нет "Анты" и "Виси". Обе спустились с 4-го этажа как раз перед взрывом, собираясь идти в госпиталь. Несмотря на чувствительные повреждения, ноги в синяках она вскакивает и идет на поиски. "Висю" она находит в госпитале "Под Кривым Фонарем". Взрыв застал ее в воротах дома Килиньского 1 – она получила очень серьезные травмы головы и лица. Бинты плотно окутывают голову и все лицо. Через две щелки смотрят полные боли глаза, ниже узкая щель, открывающая рот. Но она жива. Еще "Анта".
         Согласно собранной информации, ее могли отправить в госпиталь на Длугой 7. "Иза" сама проверяет списки принятых раненых. Ищет по всем закоулкам госпиталя. Нигде ни следа. Обыскивает все окрестные госпитали. Безрезультатно.
         Ранним утром полевая месса за погибших при взрыве танка во дворе между домами Килиньского 1 и 3. Подвалы мы меняем на квартиру на первом этаже. Это большая комната с маленькой кухней в подсобке продовольственного магазина слева от ворот Килиньского 1. Старички хозяева приняли нас очень сердечно, отдавая в наше распоряжение всю квартиру. Их сын тоже сражается, он высокий, худощавый, в синем берете, фамилию и имя не помню. Кажется, Павел. Есть еще молодая женщина с двухмесячной дочкой, жена друга их сына, которая случайно оказалась на Старом Мясте и нашла здесь убежище.
         Постоянно слышен характерный скрежет "шкафов", потом взрыв. Они взрываются вокруг, оставляя после себя огромные бреши в стенах окрестных домов и массу человеческих жертв, сильно обожженных каким-то ужасным едким веществом, которое разбрызгивается во время взрыва. Множество таких пострадавших лежит на полу в помещениях повстанческого госпиталя на улице Длугой 7. Такое живое человеческое мясо, красное, полностью лишенное кожи и волос на голове, с вытаращенными глазами, страдающее, мучимое жаждой, просящее помощи. Огромные страдания и трагедию людей невозможно полностью описать. Мы ходили туда с "Бланкой" и "Марынтей" в свободную минуту, раздавая воду этим несчастным, всегда заново потрясенные до глубины души. Это было страшно. Просто неслыханно.
         Подтвердились слухи о получении сбросов. Ребята принесли нам огромный кусок прекрасного кремового шелка. Мы делим его, старательно прячем. Будут замечательные блузки для первого послевоенного парада.

         16 или 17 августа. Где и что мы до сих пор ели, не помню. Нас с "Бланкой" отправили с ведром за супом в ротную кухню на улице Свентоерской. Сильный обстрел несколько раз вынуждал нас бежать пригнувшись. Несмотря на наши старания, часть несенного нами супа отмечала пройденный нами путь. Содержимое ведра сильно уменьшилось. Транспортные сложности привели к тому, что мы начали получать сухой паек. Сегодня мы получили макароны и мясные консервы. Хозяйка дала нам лук. Мы уже собираемся на обед. Внезапно скрежет, раз, два, три, и мы убегаем, прячась за толстой стеной соседней комнаты. Надо успеть перед последним шестым скрежетом. Треск, грохот, столб огня из-под плиты, клубы пыли, пепла, летящие хлопья сажи, и конец нашему обеду. Взрывная волна подняла в воздух стоявшие на плите кастрюли и разбросала по полу. Нет ни минуты покоя, летающие "шкафы" и постоянные налеты бомбардировщиков вызывают атмосферу ужаса. Вокруг пожары. Трудно здесь выдержать. Патрули с трудом доходят до позиций, расположенных вдоль откоса Вислы.

         21 августа. Меняем квартиру. Идем на улицу Подвале. Сильный жар от бушующих вокруг пожаров, летящие искры. На нас горит одежда. С трудом мы гасим огонь на спине нашей начальницы "Изы". Приходим на Кшиве Коло.
         Наша новая квартира находится в глубине дома № 9 в здании, фасад которого выходит на Рынок Старого Мяста, дом Барычкув. Все вокруг выгоревшее, разрушенное. Мы находим уцелевшее помещение на первом этаже со стороны двора.
         Убираем обломки, выбрасывая их через оконный проем. На цементном полу вдоль стены укладываем несколько штук собранных дверей. Ночью ребята принесли несколько тулупов, добытых в армейских складах, расположенных в школе на Рыбаках. Мы разложили их на деревянных дверях, устроив прекрасное место для отдыха и сна. Девушки вернулись с позиции на Рыбаках сильно измученные. Упали на постель едва живые от усталости. "Баська", всегда энергичная, полная юмора, радости и беззаботности, на этот раз явно расстроена. Не реагирует даже на шутки "Катажины", которая пытается поднять настроение. Только приход Анджея прояснил ситуацию. Прошлой ночью снаряд ударил в "Пекин", были большие потери. Погибли 2 санитарки, "Эмилия" и "Марта", 2 связные и несколько солдат. Было много раненых. В одну минуту перестал существовать целый взвод.

         Вероятно 22 августа. Я с "Нитой", "Бланкой" и "Марынтей" на позиции в старой "Проховне", которой командует подпоручик "Наленч" Марцели Цеханович. В районе улиц Болесть, Рыбаки продолжается упорный бой за удержание нескольких объектов. Очень трудная ситуация в дубильной. Грохот и выстрелы уже не производят на нас большого впечатления. Много раненых. Полно работы. Мы вышли немного передохнуть в соседнюю комнату. Ханка Михальска, которая живет рядом, принесла чай и уцелевшую банку домашнего варенья. "Единственная уцелевшая", - сказала она.
         Весь ассортимент этого великолепия, которым она угощала наших девушек, был сметен взрывной волной с полок в кладовой. Квартира была уничтожена. Чаю мы не пили, кажется, с тех пор, как вышли из дома. Соседнюю комнату занимает отряд АЛ. Слышны доносящиеся оттуда стоны и крепкие мужские ругательства. "Сделайте что-нибудь, черт возьми, потому что невозможно терпеть". Мы с "Нитой" входим внутрь. На полу лежат раненые. Стонут, не могут вынести боли. У них временные повязки, видно, что сделаны в спешке. "Девушки, сделайте что-нибудь, потому что умереть можно от этой боли". Недолго думая, мы с "Нитой" взялись за работу. Срываем бинты, старательно очищаем раны, даем лекарства от боли. Наши пациенты, страшно измученные, буквально через несколько минут по очереди засыпают. Вечером к нам пришел их командир и, благодаря за оказанную его солдатам помощь, вручил флакон французских духов "Soir de Paris", фигурку прекрасной легавой из фарфора и две поллитровки спирта.
         Смущенные, мы отказывались принимать подарки, объясняя, что только выполнили свой солдатский долг. Фигурка прекрасной легавой из фарфора, которую мы назвали Акусь, уцелела, спрятанная в развалинах Старувки, и теперь хранится у "Ниты". Что стало с флаконом духов, я не помню.
         Зато спирт пригодился после падения Старувки на "взятки". За одну бутылку подкупленный немецкий охранник выпустил из лагеря в Прушкове мужа "Ниты" Пшемыслава вместе с еще двумя солдатами из батальона "Вигры". Второй мы подкупили солдата Вермахта, который стерег железнодорожный вагон, везущий нас из Прушкова в Гросс-Розен. За эту поллитровку он приоткрыл дверь вагона, благодаря чему мы получили немного света и свежего воздуха, а также возможность принимать фрукты и хлеб, которые бросали нам поляки на железнодорожных станциях, через которые мы проезжали.
         На следующий день, ранним утром, на санитарный пункт пришел какой-то мужчина, прося помочь его раненому сыну. Пошли мы с "Икой". Это был участок недалеко от дубильной, полностью открытый со стороны Вислы.
         В глубине двора слева выкопана землянка, внутри вся семья. Трое маленьких детей, мать, бабушка и еще какая-то женщина. На постели мальчик примерно 5 лет, серьезно раненый в ногу и бедро. "Было тихо, спокойно, он вышел утром по нужде", - говорит мать. "Подстрелили, сукины дети, как зайца с Вислострады", - добавляет отец. Мальчик жалобно плачет, допытываясь, сильно ли будет болеть.
         С трудом мы перевязали вырывающегося из рук отца малыша. У входа в землянку появился пожилой мужчина, прося помочь его тяжелобольной жене. Трудно отказать просьбам взволнованного человека. Комнатка на первом этаже. Возле окна железная кровать, на ней старенькая, изнуренная болезнью женщина.
         Она очень страдала. Ни она, ни ее муж не смогли объяснить, чем она больна. Мы перестелили ей постель, умыли лицо и руки, дали какой-то порошок от боли и это все. Там был необходим врач. Несмотря на то, что мы почти ничем не могли помочь, благодарностям не было конца. Старушка провожала нас бледной улыбкой. Сразу же после возвращения мы получили приказ перейти в школу на Рыбаки 32.

         Это было, кажется, 23 августа. Иду я, "Ика", "Бланка" и еще одна санитарка, не помню кто. Мы мовали всего пару домов, дальше открытое пространство, как слева, так и справа. Видно Вислу. Все разрушено. Уже нет ни домов, ни улиц. Огромная груда догорающих развалин от разрушенного дома засыпала мостовую. Раскаленные еще обломки обжигают ноги. Над нами пикирующие самолеты. Мы падаем, обжигая руки и колени. Видим выброшенные из самолета связки гранат, падающие где-то на Нове Място. Пригнувшись, мы добегаем до стоящего, но уже выжженого дома, как раз возле школы. Наконец мы добрались до цели. Докладываем и беремся за работу. Однако сначала осмотр местности, надо познакомиться со всеми закоулками объекта. Нас сопровождает кто-то из наших товарищей.
         На первом этаже огромный немецкий склад мундиров. До потолка высятся груды мундиров, ватников, тулупов, пантерок и других аксессуаров. Мы пользуемся случаем и меняем рубашки, которые носим вместо блузок, "Ика" меняет очень грязную, всю в пятнах пантерку, и, освеженные таким образом, мы спускаемся на санитарный пункт, находящийся на первом этаже.
         Внезапно грохот, клубы пыли, обломки штукатурки падают в глаза. Страшный шум, ребята бегают в разные стороны. Среди грохота и винтовочных выстрелов раздаются команды, солдаты отчаянно отражают атаку немцев со стороны Вислы. Немцы буквально за стеной здания. Атака продолжалась около 1,5 часов и закончилась победой. Ранены были только "Рассвет" и "Гром".
         Ранним утром в зале на первом этаже месса, отправляемая ксендзом капелланом. Временный алтарь, большая группа солдат, погруженных в молитву. Кажется, все причащаются. В конце кто-то запел "Боже, что Польшу" ... Настроение сосредоточенности и волнения. Утро прошло относительно спокойно, около полудня нас позвали в соседний дом помочь раненой женщине. Пошли "Ика" и я.
         В подвале сгоревшего дома лежала женщина, спрашивая "У меня есть нога?" У нее была оторванная, висевшая буквально на клочке кожи ступня, облепленная грязью. Мы не представляли, как ей помочь. Лекарств и перевязочных материалов было все меньше. Мы попросили обычной воды, которая тоже была на вес золота. Мы обмыли от грязи ступню водой, потом перекисью водорода, приложили оторванную ступню, наложив временную повязку, с помощью подготовленных мужчинами досок обездвижили ногу, наложили давящую повязку, чтобы остановить кровь. Женщина все время спрашивала "Есть ли у меня нога?". "Ну конечно, - заверяли мы, - но рана серьезная, надо пани отнести в госпиталь, там сделают остальное. Панове, кто поможет, нам нужны двое мужчин", - тишина. Вокруг был такой сильный обстрел, что долгое время не было желающих. Наконец двое немолодых уже мужчин положили женщину на одеяло и занесли раненую в госпиталь. Мы вернулись в школу.
         Вечером был большой пир. Ребята поймали где-то маленького поросенка, кто-то его зажарил, а командир позиции разрезал на кусочки и оделил весь гарнизон позиции. Утром стало горячо. Немцы снова наступали. Ситуация была очень сложной. На лицах ребят отражается беспокойство. Грохот и выстрелы со всех сторон. Нам велели держаться близко к выходу. "Не удержимся, не получится", - слышно со всех сторон. И в этот момент вбегает "Иза". "Девчата, за мной", - кричит она. Боже, любимая "Иза", она всегда в самых трудных ситуациях была с нами. Как самая заботливая мать, она спасала нас из каждой переделки, и в этот раз в последнюю минуту прибежала за нами. Мы снова на квартире, на улице Кшиве Коло. Здесь мы чувствуем себя безопаснее всего. У меня ночная смена. Я сижу в коридорчике на каком-то сломанном кресте. Очень хочется спать. Поэтому я встаю и хожу по коридорчику. В первый раз я боюсь. Колеблюсь – надо ли будить спящих. Все вокруг горит. Выхожу во двор. В воздухе летают обрывки черной сгоревшей бумаги. Какой-то блеск отвлекает мое внимание в другую сторону. Иду в том направлении. Железные ворота, выходящие на Рынок Старого Мяста, оранжево-красные от жара, по бокам проскальзывают языки огня. Я слышу какой-то шорох со стороны двора, наверно, кто-то идет, думаю я, напуганная бегу в ту сторону, но это только огромный черный кот так напугал меня.
         Я снова села в кресло, протирая глаза, которые упорно закрывались. Страшно горячо. На этот раз я явно слышу шаги. У входа в нашу нору я вижу силуэты двух мужчин. Стой! – кричу я. Тихо, слышу я спокойный голос. Это ночной патруль. "Что мне делать, - спрашиваю я, - все вокруг горит, может, разбудить спящих". "Не надо, успокойся, пока что вам ничего не угрожает, как видишь, мы начеку. Можешь спокойно подремать". А я действительно в ту ночь пережила долгие часы страха.

         28 августа под вечер группа девушек и ребят, вернувшись с позиции, принесла трагическое известие. Лешек Орликовски погиб в траншее на улице Рыбаки. Это известие сильно потрясло нас. Капрала подхорунжего Лешка Орликовского все буквально обожали. Отважный, решительный, и при этом деликатный, очень культурный. Он часто забегал к нам, всегда улыбался, показывал простреленный как решето шлем, который носил на голове. "Видите, - говорил он, - дырок все больше, а я им и так не дамся". Однако он погиб от пули, смертельно раненый в голову. Похороны состоялись 29.08 в 7 часов утра. Его похоронили в саду возле костела святого Яцека на улице Фрета, под статуей Божьей Матери со стороны Вислы. Кто мог, участвовал в этой грустной церемонии.

         Это было 29 или 30 августа, мы получили приказ найти в госпитале на Длугой 7 тяжелораненого "Верне". Пошли "Нита", "Бланка" и я. Мы нашли его лежащим в коридоре возле врачебного или процедурного кабинета. Он сильно страдал, но очень обрадовался, увидев нас. "Нита", поговорив с врачом, вернулась на квартиру. Мы с "Бланкой" остались. Мы знаем, что его состояние безнадежно. Врач говорит, что конец наступит очень быстро.
         "Все в ним изрешечено. Нечего спасать. Хорошо, что вы пришли, ему будет легче, сейчас сделаем укол. Это все, что можно для него сделать". Он умоляет не оставлять его одного. Явно понимает, что умирает. Сильно хватает меня за руку, ногти буквально вонзаются в тело. Я встала на колени, второй рукой вытирая ему пот со лба. Этот отважный, великолепный, хорошо сложенный мужчина сильно страдал, несмотря на сделанный укол. Это страшно, что ничем нельзя ему помочь. "Дайте мне немного водки, может, мне полегчает, потому что не выдержу", - несколько раз говорил он.
         "Бланка" раздобыла немного воды и ватой смочила ему запекшиеся губы. Врач, слыша его просьбы о глотке водки, дал нам немного в рюмке. "Дайте ему понемногу, осторожно, нечего жалеть. Ему уже ничего не повредит, а может, немного полегчает".
         Мы обе в отчаянии. Я встала на колени, "Бланка", стоя, наклонившись, смачивала ему губы. Нам казалось, что он засыпает, но он умирал, все время держа меня за руку. Я почувствовала, что пожатие руки ослабло, "Бланка" побежала за врачом.
Выйти из госпиталя нам мешал сильный авианалет. Мы встали возле толстой несущей стены на центральной лестничной клетке. Лежавшая рядом огромная груда бумаг начала странно шевелиться. Мы непроизвольно отодвигаемся. "Что это такое? "Бланка", эти бумаги шевелятся". "Это наверно крысы или коты", - отвечает она. Через минуту из-под бумаг высовывается человеческая ступня. Мы отгребаем бумагу, и видим съежившегося испуганного маленького человечка. Оказалось, что он сбежал с кровати и здесь, под грудой бумаг, спрятался в страхе перед налетом.
         После возвращения на квартиру мы узнаем, что ночью будем пробиваться поверху в Средместье. Мы выходим около полуночи. В ночной темноте мы добрели до улицы Длугой, забитой военными. Тесно, люди стоят друг возле друга. Мы двигаемся очень медленно. Время тянется немилосердно. Как минимум через два-три часа мы дошли до муниципального кинотеатра. Измученные, мы садимся в крела, ожидая дальнейших приказов. Даже "Баська" и "Катажина", всегда говорливые, теперь молчат. Мы постоянно слышим, что через минуту пойдем дальше. Увы.
         На рассвете решение об отступлении и возвращение на квартиры. Часть девушек пошла назад на позиции, оставленные вечером. Ударные отряды понесли большие потери. Настроение очень нервное. Мы знаем, что нет возможности удержать Старе Място. Есть решение перейти каналами в Средместье.
         Меня назначили в группу под командованием поручика Мариана Зарембы. В этой группе были в том числе "Халина", "Марынтя", "Катажина", "Вися", "Бланка", "Ика" и Ханка, остальных не помню. Мы должны были перейти на следующий день утром. Все время мы шли подвалами, переходя из одного дома в другой через выбитые в стенах проемы, вплоть до Медовой. Во время этого похода, выскакивая из очередной дыры, я повредила сухожилия на обеих ногах. Я задержала всю длинную вереницу солдат из разных отрядов других батальонов.
         Ребята сплели руки и перенесли меня во двор дома, выходящего на улицу Медовую возле площади Красиньских и положили на бетоне в помещениях какого-то гаража или автомобильной мастерской. Оказалось, что, прежде чем переходить на другую сторону Медовой, надо подождать здесь. "Халина" немедленно начала массировать мои ноги, после чего сделала какой-то компресс и крепко забинтовала эластичным бинтом. Я выла от боли, кусая губы до крови во время этой процедуры, которая, надо признать, была настолько успешной, что когда через час по неизвестным нам причинам нас вернули назад на квартиру, я уже могла при поддержке товарищей дотащиться почти на своих ногах.
         "Халина" в течение дня дважды терпеливо делала массажи, компрессы и бинтовала ноги в щиколотках. Вечером мы вновь пошли к каналу. После длившегося всю ночь безуспешного ожидания, согласно с решением поручика Зарембы, мы идем на угол улицы Подвале на место постоя командира батальона "Кабан" и командира группировки "Рог" с целью выяснить ситуацию. У нас ведь есть документы, позволяющие нам пройти каналами в определенное время, почему нас снова отсылают? Сильное замешательство. Мы узнаем от "Изы", что "Нита", которая была на последней позиции на улице Мостовой 9, была тяжело ранена, когда авиабомба разрушила дом, и находится в госпитале на 7. Неутомимая "Нита", образец огромного трудолюбия и самоотверженности. Я непременно хочу пойти туда. Иза не позволяет никуда отходить. Сейчас пойдем в Средместье, это какое-то недоразумение. И мы снова идем к каналу.

         Уже 1 сентября, вечер. Мы торчим в арке на улице Медовой, поручик Заремба пошел к люку. Темнеет. Уже ночь. Возвращается. Мы переходим на другую сторону. Стоим возле веревок в очереди в канал. Вскоре приходят трое вооруженных винтовками солдат с приказом возвращаться на другую сторону улицы Медовой. Вокруг все горит.
         С треском нам под ноги падают горящие оконные рамы, баррикада, построенная поперек улицы Медовой, наполовину разрушена. Немцы стреляют со стороны площади Красиньских. Сущий ад. "Марынтя" на середине мостовой впадает в шок, мы втаскиваем ее за ноги в ближайшую арку, ту самую, из которой мы уже трижды выходили к люку. Успокаиваем "Марынтю", хотя мы все уже на пределе.
         Заремба принимает решение вести нас к люку, находящемуся во дворе тюрьмы на Даниловичовской. Идем. Проходим мимо муниципального кинотеатра. На Иппотечной встречаем сторожа кинотеатра. "Куда вы идете?" – спрашивает он. Заремба отвечает. "Исключено, - говорит сторож. – Тот люк немцы уже обнаружили, забросали гранатами, залили бензином и подожгли. Я знаю это наверняка. Со вчерашнего дня он недоступен. Незачем туда идти, разве что за смертью".
         Мы поворачиваем, снова идем к командованию батальона. К сожалению, не застаем уже никого, ни "Рога", ни "Кабана". Кто-то нам сообщает, что они уже пошли к каналу. Мы возвращаемся к каналу. Это уже четвертый раз. На этот раз мы без труда переходим на нужную сторону улицы Медовой. Стоим в последней арке перед люком. Уже хорошо за полночь, следовательно, 2 сентября. Поручик Заремба подходит к люку и там узнает, что наши вместе с капитаном вошли в канал полчаса назад.
         Поручик Заремба теряет голову. Улица Медовая быстро заполняется военными. Толпа растет с минуты на минуту. Мы не знаем, что делать. Кто-то сообщает нам, что штаб "Рога" во дворе соседнего дома. Мы идем туда с Ханкой Михальской. Увы, минуту назад они пошли к люку. Мы идем к люку. Информация подтверждается. Мы объясняем, в какой оказались ситуации, что вся группа стоит рядом в арке. Просим помочь и дать возможность пройти каналом и присоединиться к батальону. "Такое решение может принять только полковник Вахновски, - слышим мы в ответ. – Обратитесь к нему". "Где же мы его теперь найдем?" "Он где-то здесь, поищите, разговор окончен". Мы протискиваемся через толпу, расспрашивая о полковнике. Мечемся из стороны в сторону. Наконец находим.
         Докладываем ему о нашей ситуации, просим помощи. "Посмотрите на эти толпы, они все должны пройти, вы тоже, присоединитесь к какому-нибудь отряду и проходите по очереди, ничего другого я посоветовать не могу. Видите, какова ситуация. Я вас понимаю, - говорит он мягко, - но ничего другого не могу посоветовать. Мы наверняка пройдете. Потерпите".
         В отчаянии мы возвращаемся к арке. Мы понимаем полковника Вахновского, но хотим как можно быстрее добраться до своих. Мы стоим в арке, высматривая какой-нибудь знакомый отряд. Слышим, что охраной возле люка командует майор "Барри". "Барри" – Влодимеж Козакевич, состоящий в родстве с моей семьей. Я пытаюсь этим воспользоваться. Поскольку я не уверена, придет ли он по моей просьбе, мы виделись очень редко, я прикидываюсь моей теткой. Уверена, что по ее просьбе он придет наверняка. Я прошу кого-то из наших, не помню кого, найти "Барри" и сказать, что здесь его ждет Мария Цитовска. Через пару минут приходит "Барри". Я здороваюсь с ним и извиняюсь, что прикинулась теткой, объясняю, почему так поступила, прошу прощения и рассказываю о нашей ситуации, прося помощи. "Ну конечно, нет проблем. Стойте здесь. Никуда не уходите. Где-то через 15 минут я буду выходить со своим отрядом, тогда пришлю кого-нибудь за вами, и вы пройдете с нами. Ждите спокойно, 15-20 минут и пройдете. Пока". Мы счастливы. Но проходит 15 минут, потом еще и еще, и ничего. Кто-то пошел к люку проверить, что происходит. Оказывается, майор "Барри" одурачил меня и моих товарищей по несчастью. Он уже ушел со своим отрядом. Я стою грустная. Обманутая. Мы советуемся, что делать дальше.
         Начинает светать. Среди стоящих возле веревки я вижу Пшемыслава – мужа нашей "Ниты". Это значит, что к переходу готовится батальон "Вигры". Я подхожу к нему и говорю, в какой мы оказались ситуации. "Не переживайте, пройдете с нами". Они пропускают нас перед собой. Итак, мы снова стоим возле веревки. Теперь мы уже спокойны. Однако наше спокойствие было недолгим.
         Начался сущий ад на земле. Немецкие самолеты, кружившие прямо над нашими головами, без перерыва бросали зажигательные и разрывные бомбы.
Трещали пулеметы, плюя сверху огнем в толпу повстанцев. Прятаться в арки и во дворы – слышны крики. Началась неописуемая суматоха. Толкотня во все стороны. Держитесь крепко за руки, бежим отсюда – крикнула я – и, опустив голову, стала проталкиваться через толпу на противоположную сторону улицы Медовой и дальше, через дворы, мы добежали до улицы Килиньского 3, откуда вышли в последнюю ночь. На квартире мы застали нескольких наших солдат. Там также был муж Ханки Михальской Тадеуш, псевдоним "Тритон".
         Ребята угостили нас кофе, сухарями и приправленным перцем салом. Пшемыслав тоже с нами. Мы решаем найти в госпитале "Ниту". Иду я, "Марынтя", "Бланка" и Пшемыслав. Мы находим ее в подвале. Она лежит на нарах "валетом" с какой-то женщиной. "Нита" еще в шоке, но узнает нас. Мы делаем ей перевязку. Пшемыслав, опершись о край нар, плачет, пряча лицо в ладонях. "Рыська", забери его! Пусть он не плачет" – просит "Нита". Мы с "Бланкой" возвращаемся на квартиру, чтобы принести Ните немного сухарей, сала и горячего кофе. Однако подруги просят нас остаться, потому что они тоже хотят увидеть "Ниту". Мы стоим во дворе, решая, что делать дальше. Решаем, что все вместе пойдем еще раз к люку. Пусть только все немного успокоится.
         Стоящий с нами мужчина, представившийся работником городских водопроводов и канализации, предлагает пойти с ним. Предлагает безопасное укрытие в крепостных стенах Старого Мяста, где – как он говорит – у него запасено немного продовольствия и воды. На неделю нам хватит, а дольше это не продлится – убеждает он нас – никто нас там не найдет – уверяет он. Предложением воспользовались только "Бланка" и поручик Заремба. Внезапно кто-то вбегает во двор, крича, что немцы уже на баррикаде на углу улицы Подвале. Мы мгновенно стаскиваем с себя пантерки, связываем в узел, пряча в нем наши удостоверения АК. "Тритон" раздает ребятам свои костюмы, целый чемодан которых он в последнюю минуту забрал из своей квартиры на улице Рыбаки. Узел с пантерками схватил какой-то маленький мальчик, пообещав бросить его в канал возле ворот на улице Длугой.
         От ворот до нас доносятся крики швабов. Все это длилось каких-то несколько минут. Raus, raus – доносится до нас со всех сторон. Кто останется, будет расстрелян на месте – слышим мы предупреждение. И так, смешавшись с мирными жителями, поздним утром 2 сентября мы покидаем Старе Място.


        Лагерь

         На улице Подвале меня вызывает из толпы стоящий в воротах немецкий солдат. Я иду, опираясь на две трости. Обе ноги у меня забинтованы. За мной бежит "Халина". "Где твой муж?" – спрашивает по-немецки солдат. "У нее нет мужа, – отвечает "Халина", которая прекрасно знает немецкий, - она же еще ребенок". "Как это нет мужа, ведь на ней его рубашка". "Ее дом разрушили. Когда ее вытащили из развалин, все ее одежда была порвана, люди одели ее в то, что нашлось". "А есть ли там бандиты?" – он показывает в сторону улицы Килиньского. "Мы не знаем, нас выгнали из подвалов, мы никого не видели, - отвечает по-немецки "Халина". "Ну так идите, но если я встречу там бандитов, то уж потом вас найду". Не знаю, боялась ли я, наверняка да. Во всяком случае, я шла, не зная куда. В себя я пришла только на Замковой площади при виде разрушенной Колонны Зигмунта.
         Переживания последних дней и часов привели к таким серьезным нарушениям в моем сознании, что, как мне потом рассказала "Халина", я бредила, идя вниз по улице Мариенштат, что немцы ведут нас к Висле, чтобы создать из нас живой щит, потому что русские на Праге, но там есть такой откос из больших булыжников, я спрячусь за такой камень и со мной ничего не будет, и ты тоже должна спрятаться за такой камень, помни, обязательно сразу прячься за камень. Сознание вернулось ко мне на Беднарской, когда нас гнали назад на Краковское Предместье. В некоторых арках стояли сестры из Польского Красного Креста в белых передниках в красными крестами и подавали из ведра воду в кружках. В толпе неистовствовали калмыки, отбирая у людей кольца, часы, все что можно.
         Так мы брели по опустевшим улицам Варшавы, минуя развалины сожженных или разрушенных домов, до костела святого Войцеха на Воле. Короткая остановка и дальше на Западный вокзал. Уже начинало смеркаться, когда, долгое время простояв на перроне вокзала, измученные, мы смотрели на горящий город, весь в огне. Вид языков огня и поднимающиеся вверх клубы черного дыма разрывали нам сердца, выжимали крупные слезы. Мы стояли прижавшись друг к другу, в плотной толпе и не могли сдержать дрожи и слез. Никто из нас не думал тогда, что нас ждет. Мы переживали за судьбу тех, кто остался там. Слышались имена: "Иза", "Ися", "Баська", "Йоанна" и "Нита", которая осталась в госпитале на Длугой. Электричкой нас перевезли в Прушкув и загнали на территорию железнодорожной мастерской. Огромные цеха, тысячи измученных людей, кочующих на мокром, бетонном, покрытом пятнами смазочных масел полу. Целые семьи, старики, дети и даже младенцы. Картины огромной человеческой трагедии, которую невозможно описать. Мы начали искать клочок свободного места.
         Было уже темно. От холода и царившей здесь сырости коченеют руки и ноги. Сидя на голом полу, прижавшись друг к другу, мы пытаемся заснуть. Ежеминутно нас будит плач детей, доносящийся со всех сторон. Так мы продремали до рассвета. Утром некоторые из нас разошлись, чтобы сориентироваться в ситуации. Везде толпы людей, ходят слухи, что больные должны обращаться в пункт ПКК, для них есть возможность избежать вывоза в лагерь. Без перерыва отходят поезда. Где-то выдают горячий суп для детей. Я встречаю пани профессор Марию Тышкевич, короткий разговор, и я возвращаюсь к своим.
         Хуже всего с "Висей". Многочисленные раны на лице, которые она получила также во время взрыва танка, еще не зажили. Я делаю ей перевязку. Она самая слабая из нас всех. Мы очень беспокоимся о ней. Нашелся Пшемыслав. Он хочет меня забрать. С ним есть товарищ из батальона "Вигры". Они договорились с каким-то швабом возле ворот, который обещал вечером вывести их из лагеря за поллитра спирта. Я отдаю ему одну поллитровку и остаюсь с подругами.
         Нас осталось немного – "Халина", "Вися", "Марынтя", Ханка с мужем, Юрек, я и еще один товарищ из 12 роты с сыном и женой, ни имени, ни псевдонима которого я не помню. Остальные, разойдясь утром, не вернулись. У нас нет ни еды, ни питья. Мы сидим молча. Вечером нас выгоняют из цехов наружу. Начинается сортировка. Отделяют женщин с маленькими детьми. Остальных гонят как скот в сторону железнодорожных путей. По обеим сторонам колючая проволока, видны стоящие товарные вагоны. Внезапно стоявшая поодаль сестра ПКК бежит в нашу сторону, преодолевает преграду из колючей проволоки и хватает "Марынтю" за руку. - "Пусть пани идет за мной, я пани спасу, я пани знаю, я жила рядом с мамой пани". "Тогда пусть пани заберет мою подругу, она не выживет в лагере", – сказала "Марынтя" и толкнула к ней "Висю". Все это длилось каких-то несколько секунд. Санитарка взяла "Висю" за руку и отошла. Какой замечательный поступок "Марынти". Понимая, что ее ждет лагерь, она не воспользовалась ситуацией, спасла подругу.
         Нас втолкнули в вагон для скота, взволнованные поведением "Марынти", мы обнимаем и целуем ее, чтобы хоть таким образом выразить восхищение ее благородным поступком, на который в подобной ситуации наверняка решились бы немногие. Это был настоящий подвиг. Сегодня после кошмарных лагерных испытаний можно со всей уверенностью утверждать, что жизнью "Вися" обязана исключительно "Марынте".
         Стиснутые в запертых вагонах, мы начали наш крестный путь в лагерь. Вскоре пребывание в вагоне стало невыносимым. Около сотни немытых неделями человеческих тел. Просто зловоние и духота. Более слабые начали терять сознание. Снаружи на ступеньке вагона сидел конвоирующий нас немец с винтовкой. Мы начали стучать в стену вагона. "Ruhe!" – кричал шваб. "Халина" по-немецки просит приоткрыть дверь, в щелку показывает ему поллитровую бутылку спирта и говорит, что мы хотим его угостить и просим, чтобы он приокрыл дверь, потому что люди теряют сознание от духоты. Он протянул лапу, осмотрел поллитровку и, улыбаясь, наполовину открыл дверь.
         Мы проезжали мимо подваршавских железнодорожных станций. Люди, стоявшие на перронах, бросали через открытую дверь вагона хлеб и фрукты. После двух дней и двух ночей ужасной езды мы оказались в лагере Гросс-Розен. Здесь нас отделили от мужчин. Я никогда не забуду этого грустного прощания.
         "Марынтя" умоляла "Тритона" – он был гораздо старше нас – чтобы он заботился о Юреке. "Он такой слабый, молоденький, еще почти ребенок, пан должен о нем позаботиться". Женщин загнали в барак, чтобы на следующее утро снова погрузить в вагоны и повезти дальше. Вечером мы оказались в концентрационном лагере Равенсбрюк. Ночь мы провели возле ворот у подножия высокой насыпи, в которой находился бункер, куда ночью свозили трупы заключенных. В первую же ночь при свете прожекторов мы прошли регистрацию. С тех пор мы стали номерами: я стала номером 65502. С Восстания нас осталось только четверо: "Халина", "Марынтя", Ханка и я. Есть также Валя, жена солдата из 12-й роты, которая не участвовала в боях.
         Следующие сутки мы провели в огромной палатке, расставленной на плацу перед зданиями администрации и лагерной бани, так называемой "мыквы". На земле в палатке был уложен толстый слой соломы, которая буквально шевелилась от паразитов. Мы устроились возле входа, отгребли солому и легли на голой земле. Утром нас выгнали на плац. Была прекрасная солнечная погода. Возвышавшаяся перед зданием администрации огромная груда чемоданов, узлов, мехов, скатанных ковров и всевозможного добра увеличилась за счет имущества нескольких сотен женщин со Старувки, которые, обливаясь потом, тащили из Варшавы на измученных спинах остатки своего имущества, не предвидя такого конца. Только наша пятерка не приумножила этого богатства. У нас не было ничего. Снова регистрация. Бижутерию, часы и прочие мелочи принимали в депозит.
         В следующем помещении надо было раздеться и пройти гуськом дальше в узкую комнату, разделенную поперек деревянной балюстрадой. В углу гинекологический стол, со стола на другую сторону балюстрады, не было другой возможности, было очень узко. Там стояли две немки, одна стригла машинкой головы до голой кожи, вторая поливала головы какой-то вонючей жидкостью. Оттуда дверь вела прямо в баню. Не могу описать чувства огромного унижения. Этого не передать никакими словами.
         Псевдогинекологическое обследование, на самом деле искали золото, публично, на глазах десятков женщин. Обнаженные и исхудавшие фигуры, обезображенные отсутствием волос головы. Хуже всего выглядели пожилые – их остриженные головы производили впечатление черепов.
         Выходя из бани, мы получили знаменитую лагерную обувь на деревянной подошве, чаще всего больше на пару номеров, и какую-то тряпку, что кому досталось, их просто бросали на выходе. Это было какое-то платье или ночная сорочка, очень длинная или короткая, выше колен. Мы выглядели как нищие ряженые. Мне хорошо запомнилась исхудавшая старушка в коротенькой ночной рубашке с коротким рукавом, ужасно тоненькие руки и ноги, торчащие колени, череп, покрытый почти прозрачной кожей, и вытаращенные глаза. Кошмарный вид.
         Мы вообще не могли узнать друг друга. Построившись в колонну, мы помаршировали в другой конец лагеря во временный блок, на так называемый карантин. По дороге мы прошли мимо большой группы женщин, видимо психически больных. Искаженные, обезображенные разными гримасами лица, обритые головы, несогласованные движения рук и ног, невразумительное крикливое бормотание, непохожее на человеческий голос. Они производили впечатление диких ни то людей, ни то животных. Это уже второе страшное переживание в Равенсбрюк.
         Нас загнали внутрь барака. Помещение площадью около 100 m2, плотно заставленное трехъярусыми грязными нарами, должно вместить около тысячи женщин. Узенькие проходы в центре и возле трех стен. Мы должны устраиваться всемером на двух нарах. Конечно, нет никаких одеял.
         Грязные сенники набиты древесными, немного грязными опилками. Кошмар. К счастью нам удалось занять двое нар с краю, со стороны окон. Мы лежим на боку, крепко прижавшись друг к другу. Ждем, пока все устроятся, боимся пошевелиться, чтобы не потерять хорошего места возле окна. Когда уже все устроились, мы с "Халиной" идем искать уборную. Небольшое помещение справа от входа в барак. Слева четыре кабины, справа у стены длинное корыто, над ним краны. Не надо описывать, что там происходило. Четыре кабины на почти тысячу женщин. Хуже всего было утром перед поверкой.
         "Халина" в первый же день сконтактировалась со своей теткой, которая была здесь уже 5 лет. Ее знали все старые заключенные, она вела оживленную подпольную и просветительскую работу. Ее называли бабулей Свентожецкой. Поэтому проблем не было. Первая же женщина из расположенного напротив блока, к которой обратилась "Халина", отвела нас к ней. Прежде всего мы получили панталоны, которые при вывозе из лагеря надо было обязательно вернуть. Это были ротационные панталоны. Они были здесь большим сокровищем, для нас также.
         Бабуля рассказала нам о лагерной жизни, об организации учебы, подпольной прессы. У них был собственный радиоппиемник, подпольно они получали ежедневную прессу, прекрасно ориентировались в ситуации на всех фронтах II мировой. Мы с удивлением слушали ее, восхищаясь тем, что в лагерных условиях все это возможно. Мы в свою очередь должны были рассказать о Восстании в Варшаве. Мы навещали ее трижды. Потом это было уже невозможно. Мы ходили на работу. Мы были заняты и находились под надзором с утра до ночи. В пять утра поверка. Потом очень тяжелая работа, продолжавшаяся 12-14 часов. Чаще всего мы работали в так называемом песке, то есть насыпали очень высокую насыпь вдоль шоссе. Тяжелыми лопатами мы перебрасывали песок снизу вверх – а немцы следили, чтобы лопаты были полные, с человека сходило семь потов. Сильно болели мышцы рук и ног, потому мы соскальзывали с крутой насыпи. Иногда нас водили на поля поливать овощи. Мы сгибались под тяжестью ведер или бидонов, нося их по несколько десятков метров в течение долгих 12 часов. Часто удавалось украсть морковку или луковицу. Однако бывали обыски возле лагерных ворот. Если кого-то поймали, виновную били, а вся колонна в наказание дополнительно стояла пару часов на плацу.
         На холодном влажном осеннем воздухе, а мы были почти голые, даже ежедневная утренняя часовая поверка была сущим мучением. После возвращения миска отвратительного, чаще всего брюквенного супа, в котором иногда плавала разваренная листовая капуста. Несмотря на голод, это невозможно было есть. Перед блоком стояла железная бочка для остатков. Если их было слишком много, нас наказывали двухчасовой стойкой. Не всем удавалось выливать суп в уборных, они постоянно были заняты.
         Через два месяца назначили группу из 600 человек на транспорт. Среди них оказались и мы пятеро. Перед выездом "врачебные обследования". Раздетых догола, нас гуськом отвели на небольшую, полностью изолированную площадку и велели много раз медленно обходить ее по периметру. В центре красивого подстриженного газона в удобных креслах, установленных квдратом, восемь похотливых швабов развлекались, наблюдая за нами. Сеанс, продолжавшийся около 15 минут, показался нам вечностью.
         Нас перевезли в лагерь в Хеннингсдорфе. На вокзале построили в две шеренги. Несколько упитанных верзил ходили вдоль перрона и выбирали себе рабов. Мы были просто живым товаром. Мы стояли, разделенные на группы. Один из выбиравших обратился к нам на довольно хорошем польском языке, говоря, что теперь у нас будут хорошие условия, хорошее питание, более легкая работа, мы будем работать на фабриках, они будут заботиться о нашем питании, потому что нам нужны силы для работы.
         Лагерь состоял из 5 жилых блоков и блока, в котором находились кухня и умывальники. Все было огорожено очень высоким забором, а также двойным рядом заграждений из колючей проволоки. Между забором и заграждениями ходили по периметру вооруженные охранники. "Халина", Ханка и я жили в блоке №1 в одном помещении, "Марынтя" и Валя в блоке №5. Блок разделен на помещения площадью около 30 m2. В каждом было укромное место с полкой, на которой стояли миски и кружки, табурет, таз и ведро. Возле двух стен двухъярусные нары с сенниками, наполненными опилками, и такие же подушки, конечно, без всяких наволочек.
         Посередине длинный стол и лавки. В оставшихся двух стенах по 2 маленьких окошка. Чистые деревянные полы. У каждой из нас были свои нары, одеяло, миска, кружка и ложка. Мы получили новые лагерные номера. Я была номером 7183.
         После двухмесячной геенны в Равенсбрюк условия, которые мы здесь застали, казались нам раем. Это чувство очень быстро прошло, сменившись кошмаром. Режим был лагерным. Поверки утром и вечером, 12-часовой день тяжелой работы в две смены, то есть одну неделю днем, а вторую ночью. Лагерь находился в 5 км от места работы. Ежедневно, считая в обе стороны, мы проходили 10 км под конвоем вооруженных солдат и наших опекунок-надзирательниц, которые плотно окружали нашу колонну. Мы были постоянно смертельно уставшими и голодными.
         Хорошее питание было только обещанием. Разница была в том, что раз в неделю мы получали ломоть, то есть 1/8 буханки армейского хлеба и кусочек маргарина, весящий грамм 10, каждое утро черный несладкий кофе и в полдень миска супа, который был немногим лучше. Кусок картофеля попадался раз в две недели, зато в супе плавало немного брюквы или кормовой свеклы, а также листовой капусты.
         На Рождество и на Пасху мы получили по две картофелины в мундирах и по ложке снеток из бочки. Снетки это такие маленькие рыбки в рассоле, вроде соленой сельди, но по размеру похожие на те, что плавают в домашних аквариумах.
         Зимой мы получили дополнительные одеяла. Правда в каждом помещении была железная печка, но мы получали 2 брикета в день. В помещении было очень холодно. Сквозь щели между досками можно было увидеть лагерный плац. Поэтому мы прятали эти брикеты в сенниках, чтобы хоть раз в неделю, в воскресенье, было тепло и можно было согреть воды для мытья и стирки своих обносков. Однако за это наказывали. Найденные во время неожиданных обысков, утраиваемых во время поверок, брикеты не только забирали, но сенники, из которых вытряхивали опилки, выбрасывали на середину помещения, а мы получали дополнительно пару часов стойки на поверке.
         Если мы не успевали вовремя вылить воду из ведра, а до умывальника было довольно далеко, воду выливали на середину помещения, а потом штрафная стойка. В общем, наказывали за все. Когда-то во время ночной смены отскочившая стальная рейка ударила "Халину" в нос так сильно, что она потеряла сознание и, вся в крови, упала на пол. Это заметила надзирательница, подскочила к ней и привела ее в чувство, пиная и обливая холодной водой. После возвращения в лагерь в наказание "Халина" не получила еды и весь день вместо отдыха коротенькой метлой, согнувшись, подметала территорию лагеря вплоть до вечера, когда надо было идти на работу на ночную смену.
         За попытку сбежать из лагеря виновная сидела пару дней без еды в темном мокром бункере, не говоря уже о солидной порции предварительных побоев. Как-то француженка сидела в бункере целую неделю. Потом ее вывезли. Мы работали на фабрике частей для самолетов, в том числе монтировали кабины для самолетов. Это были тяжелые стальные "будки". Для их перемещения использовалась специальный металлический кран. Некоторые надзирательницы велели переносить кабины двум женщинам вручную. Немногим удавалось даже передвинуть такую тяжесть. Тогда их пинали и били палкой.
         Как-то мастер вступился за них, объясняя, что для этого ведь существует кран. Надзирательница обругала его и выгнала из цеха. Больше мы его не видели. Но и среди немцев иногда попадались люди. Например, "Марынтя" долго получала от своего старого мастера каждый день яблоко или ломтик хлеба, которые он оставлял в условленном месте. Наша мастерица (какое-то время мастерами работали женщины) приносила нам раз в неделю 1 белую маленькую булочку, объясняя, что больше она не может, потому что они, немцы, получают по карточкам 1 булку на человека раз в неделю. Осмелев, мы попросили у нее иголку и нитки. Она принесла не только иголку и нитки, но и носки, панталоны и что-то еще.
         Когда начались сильные холода, привезли еще немного одежды. Можно было обменять тонкое платье на что-то более теплое с рукавом, но это по-прежнему была одна вещь. Юбка и блузка или платье. Ни белья, ни чулок за все это время у нас не было. Мы воровали на фабрике упаковочную бумагу и подшивали ею платья, чтобы было теплее. Каждая получала квадратную тряпку яркого цвета, которую надо было пришить на спине платья или блузки и обязательно вырезать в платье или блузке такой же квадрат. За этим строго следили. Когда пришли морозы и снег, а женщины начали болеть, нам позволили забирать из лагеря одно одеяло. С тех пор мы ходили на работу, закутавшись в одеяла. Весной начались налеты. С началом апреля они участились. Наши фабрики разбомбили. Сначала мы работали, разгребая завалы, сортируя кирпичи, болты и другие детали. Потом нас водили примерно за 10 км, чтобы мы копали широкие и глубокие противотанковые рвы.
         В середине апреля ночью лагерь эвакуировали. Нас гнали под конвоем вооруженных солдат несколько дней и ночей без отдыха и еды. Мы спали на ходу, держась под руки. Тогда я вспомнила рассказы моего отца о I мировой войне. Я не верила, что можно спать на ходу. Теперь я испытала это сама.
         Наконец, совершенно измученных, нас загнали в какой-то огромный амбар, в котором была высокая гора сушеной нарезанной кормовой свеклы. Мы карабкались по этим кучам, не зная, что это такое. Только выспавшись, изголодавшиеся, мы начали это что-то жевать, почувствовали сладкий вкус и отгадали загадку. Это был просто корм для скота. Большинство женщин набивало этой свеклой что только можно. Они подпоясывались найденной веревкой и сыпали за пазуху, сколько помещалось. Однако с этим грузом было тяжело идти, поэтому то, что они так жадно забирали, потом постепенно приходилось высыпать, чтобы вскоре полностью избавиться от этого. Шоссе после нас выглядело так, словно его посыпали мелким гравием.
         Нас все время гнали лесами. При других условиях мы восхищались бы красотой и очарованием лесов. Теперь они приводили нас в ужас. Из-за высокого древостоя на узкой дороге царил полурак. Через каждые несколько десятков метров мы проходили мимо лежащих во рвах или на дороге трупов в полосатой одежде или других лохмотьях. Нас тоже становилось меньше. С каждым часом надежда выжить слабела. Мы брели молча. Мы были страшно измучены, слабы и психически разбиты. За время двухнедельного перехода нам только 2 раза дали по 2 или 3 вареные картофелины. Трижды мы спали пару часов под крышей и дважды в мокрых канавах. Остаток дня и ночи на ходу. Маленькая искорка надежды вспыхивала в нас при виде усиливающегося хаоса и суматохи.
         Проходя мимо населенных пунктов, мы все чаще встречали группы немцев, бегущих на Запад вместе со всем имуществом на нагруженных подводах, с привязанной сзади коровой, собакой или козой. Случались даже большие заторы на дорогах. Немецкое население относилось к нам с презрением и ненавистью. Проходя мимо, отряд Гитлерюгенда буквально оплевал нас и забросал камнями, выкрикивая: "polnische Schweine, polnische Bandit".
         Особенно поддерживали нас встречаемые к концу странствия радостные, улыбающиеся маленькие группки людей разных национальностей, которые приветствовали нас поднятыми вверх сжатыми руками и кричали издалека: "Hitler kaput, Berlin kaput" и так далее. Тогда наши конвоиры приходили в ярость. Все чаще появлялись также группки поляков, главным образом находившихся на принудительных работах. С радостью и энтузиазмом, хотя надзирательницы отгоняли их, они кричали издалека: "Держитесь, уже недолго осталось, Берлин захвачен, фронт очень близко" и так далее. Они подбегали к нам, расспрашивая, какой это лагерь? Трижды подбегавшие поляки и один француз ("Халина" также прекрасно знала французский) сообщали, что нас разыскивает Международный Красный Крест, что подтвердилось в тот же вечер.
         Нас загнали в огромный амбар на территории большого, производящего впечатление очень зажиточного хозяйства. Привлеченные услышанным впервые после эвакуации из лагеря шумом автомобиля, мы выглядываем через щели во двор. К стоящему поодаль богатому жилому дому подъехал легковой автомобиль. Вышли трое мужчин. Офицер в немецком мундире и двое военных в американских мундирах. Прибывших приветствует стоящий по стойке "смирно" начальник нашего лагеря, приглашая их внутрь.
         Через минуту из открытого окна доносятся произносимые очень громко, сильным возбужденным голосом, обвинения по адресу нашего начальника, а затем распоряжения относительно нашей судьбы. Как же нам пригодилось то, что "Халина" прекрасно знала немецкий язык. Благодаря этому мы были в курсе происходящего. Немецкий офицер сурово выругал нашего начальника за то, что он вел нас извилистыми лесными дорогами, за то, что нас искали несколько дней и так далее. Наконец он назвал место, куда нас должны были привести завтра, дважды подчеркнув, что это приказ. Короткий, но очень бурный визит. Автомобиль отъехал, а нас охватила огромная радость. Вот и конец нашей геенны.
         На следующий день ранним утром выступление. Боже, снова леса. Мы теряем надежду. Сумрак на узкой дороге, трупы на обочинах усиливают депрессию. Наконец, в конце дороги мы видим просвет. Переходим через маленький деревянный мостик. Перед нами появляется деревня. Мы сворачиваем в ворота какой-то усадьбы. Нас загоняют в какой-то амбар. Смеркается.
         Через некоторое время появляется человек в американском мундире, отводит нас на поляну, окруженную фруктовым садом. Стоящий сбоку армейский американский автомобиль освещает фарами территорию. На ломаном польском языке к нам обращается представитель Международного Красного Креста. "Сердечно приветствую вас. С этой минуты вы под охраной МКК. Вам ничего не угрожает. Завтра утром вы перейдете очень недалеко, около 2 часов пути, - он назвал населенный пункт, которого я не помню, - оттуда на автомобилях вас отвезут во Франкфурт-на-Майне, а потом на кораблях вы поплывете в Швецию для отдыха, лечения, питания. Поскольку сейчас ночь, а вы сильно измучены и ослаблены, через минуту вы получите продовольственные посылки, - он перечисляет их содержимое. – Очень вас прошу, пользуйтесь ими очень осторожно. Вы истощены, ваши желудки, отвыкшие от "работы", могут отреагировать по-разному, надо есть понемногу. Эта просьба вызвана заботой о вашем здоровье.
         В посылках есть спички, в помещении, где вы проведете ночь, темно, но там много соломы, может начаться пожар, сердечно вас прошу во имя вашей безопасности не пользоваться спичками, не зажигать их. Там есть также сигареты, воздержитесь от курения. Вы сильно ослаблены. И еще одно, утром перед выходом вы получите горячий суп. Теперь, прощаясь с вами, я желаю вам спокойного сна, хорошего отдыха. Сейчас приедут посылки". Ожидая обещанные посылки, мы плакали от волнения, от счастья – вот и закончилась наша трагедия.
         Несмотря на множество сердечных предупреждений, многие женщины не выдержали вида молока, шоколада, консервов и так далее, и наелись сверх меры. Результат был очевиден. Боли живота, понос, рвота с раннего утра. Некоторые утром сообразили, что съели мыло, целиком или частично. Это было очень нежное, белое в голубой упаковке с белым лебедем мыло.
         Появился тот же человек, который вчера так сердечно разговаривал с нами. "Мои милые! Вчера я обещал вам горячий суп. Минуту назад прибыла большая группа очень истощенных мужчин тоже из лагеря. У нас здесь больше нет посылок. Согласны ли вы, чтобы приготовленный для вас суп отдали этим мужчинам?" Мы хором крикнули "да". "Спасибо за ваше решение. Вы через 15-20 минут получите горячий картофель в мундирах". Картофеля было много. Можно было взять столько, сколько хочешь.
         Каково же было разочарование и отчаяние, когда мы сориентировались, что наш начальник реализует свой план и гонит нас дальше, петляя среди лесов. Мы уже знаем, что Швеция для нас недостижима. Наша геенна продолжается еще два дня. Нас снова загнали в амбар на краю деревни, в этот раз старательно запирая снаружи ворота с обеих сторон. Темно. Гремят орудия. Сквозь щели мы отчетливо видим вспышки от выстрелов артиллерийских орудий, стреляющих вверх из-за стены близлежащего леса. Несмотря на сильный грохот, мы засыпаем. Утром поразительная тишина. Не слышно шагов охранников. Мы выглядываем во все стороны через щели. Пустота и тишина вокруг. Всем скопом мы ударяем в запертые ворота. Мы свободны.


        Возвращение

         Двухколесная тележка с провиантом для нескольких десятков наших охранников, которую всю дорогу тащили наши женщины, стоит пустая. Вокруг груда разбросанных немецких армейских мундиров. Ситуация ясна. Наши опекуны сбежали, переодевшись в штатское. "Халина", Ханка, "Марынтя", Валя и я решили как можно быстрее оторваться от группы. Мы не чувствуем усталости. Надо понять, где мы находимся. Идя по шоссе, почти бегом мы доходим до огромной разгрузочной железнодорожной станции под Перкуном. Обследуем товарные вагоны, без сомнения поспешно оставленные военными. В железной печке еще тлеет уголь. Есть посуда, ведра, таз, нары, табуреты. Мы собрали немного продовольствия.
         Сушеный бигос и ломтики картофеля уже варятся на обед. В соседнем вагоне мы греем воду для мытья. Что за радость. Горячий обед, возможность умыться теплой водой. Неописуемое счастье. Ханка с "Марынтей" пошли дальше на разведку. Вернулись улыбаясь, неся для каждой отрез примерно 3 м серого армейского сукна. "Можно было взять весь рулон, - говорит Ханка, - неподалеку стоят полные вагоны, люди выносят по 2-3 рулона, но кто из нас стал бы это тащить. А отрезы пригодятся. По дороге в деревнях будем обменивать их на продукты".
         Уже все наелись, умылись, только я, последняя в очереди, сижу с ногами в тазу, заканчивая великолепный обед. Внезапно невероятный грохот артиллерийских орудий. Град разлетающихся осколков барабанит по стенам вагона. Пыль, дым, языки огня. Оставив все собранное здесь богатство, мы бежим в большой спешке, пробираясь под вагонами. Бежим, согнувшись, в канаве вдоль дороги, усланной всевозможным добром, летают меха, лежат брошенные детские коляски, а над всем этим извиваются как ленты брошенные рулоны сукна, создавая серо-голубые ковры. На краю дороги как раз возле леса стоит крестьянский двор. Среди невероятного грохота и разлетающихся осколков мы вбегаем во двор и дальше в здание. Дом полон немецких женщин с детьми. Старый хозяин пытается загнать нас в подвал. "Ах ты, хрыч, вам еще мало, - кричит "Халина" по-немецки, - успокойся, потому что через минуту сам там окажешься". Высокомерное, решительное поведение "Халины" явно напугало старика. Он отступил в избу и, бормоча что-то, закрыл дверь.
         Мы остались в сенях одни. "Халина" не может справиться с возбуждением и кричит: "Ах ты, шкоп, еще и теперь в последнюю минуту хорохоришься". Старик через закрытую дверь метал проклятия. "Молчи!" – кричит "Халина", - потому что сейчас тебе конец придет". Такая спокойная, всегда сдержанная, культурная "Халина" привела нас в изумление. Во всем этом хаосе пропала "Марынтя". Мы не могли понять, как это произошло. Ведь она вбежала во двор вместе с нами.
         Как только немного успокоилось, мы несколько раз обошли все хозяйство, крича "Марынтя", "Марынтя". Мы побежали к близлежащему лесу и снова звали. Безрезультатно. Она исчезла без следа. Расстроенные и грустные, мы пошли дальше по шоссе вдоль леса, чтобы через несколько метров снова наткнуться на линию фронта. У леса на участке примерно 200 метров стоит батарея тяжелых артиллерийских орудий. Присев в канаве, мы размышляем, что сделать. Страшно идти в лес. С противоположной стороны орудия стреляют как раз в эту сторону. Через некоторое время мы замечаем какую-то систему в стрельбе орудий. Мы начинаем считать, отмеряя таким образом время между залпами. Быстрое решение и, используя перерыв, мы галопом пробежали между орудиями, стоявшими возле леса. Отдышавшись во рву, мы уже спокойно идем дальше.
         На горизонте видна деревня. Слева от дороги огромный кирпичный завод, а вокруг тысячи кочующих группками людей. Большая международная стоянка вчерашних узников из разных лагерей. Атмосфера огромной радости и доброжелательности ощущается на поле вокруг кирпичного завода.
         Тысячи маленьких костров. Разносящийся аромат приготовленной в банках от консервов еды возбуждает аппетит. С трудом мы собираем маленькие прутики, чтобы разжечь свой костерок. Вокруг все собрано. Со всех сторон приглашают поучаствовать в сиесте. Одни угощают сухим молоком, другие кашей или ароматными, издающими соблазнительный аромат горячими консервами. От радостной волнующей атмосферы всеобщей доброжелательности, ощущения желанной свободы слезы наворачиваются на глаза.
         Поздним вечером костры постепенно гаснут. Мы ложимся спать возле дороги, дальше нет ни клочка свободного места. Разбуженные среди ночи, мы слышим стук копыт бегущей галопом лошади. Мгновенно вскакивает группа мужчин, они выбегают на шоссе и среди всеобщей радостной суматохи буквально подбрасывают в воздух лошадь со всадником, который приносит нам уже настоящую желанную свободу. Разожгли огромный костер. После долгих оваций советский офицер мог, наконец, рассказать нам о ситуации на фронте. Ночь прошла возле костра среди радостных песен и взрывов спонтанной радости.
         В 8 километрах к западу уже находились союзнические войска. Надо решать что дальше? Мы единогласно решили идти на восток к Варшаве. Двое мужчин из кочующей рядом с нами группы, бывшие узники Дахау, предлагают возвращаться вместе. Я осталась только с "Халиной". Остальные затерялись в общей суматохе. К нам присоединяются Кристина и Лидка, которая торопится к оставшейся в Варшаве маленькой дочке. Мужчины быстро находят бричку и пару лошадей. Десятки рук, вцепившихся в бричку, не дают тронуться с места. Янек и Павел обещают привести другую подводу. Через минуту они подъезжают на большом длинном возу на резиновых колесах, запряженном парой лошадей, отдавая его в распоряжение ожидавших женщин. Мы отправились назад в страну, потратив на дорогу месяц.
         Было 3 мая 1945 года. Дорога назад не была услана розами. Правда, у нас не было проблем с питанием, всегда что-то можно было найти в брошенных домах. Мы ведь не требовали многого.
         Хуже всего были ночи, когда постоянно надо было прятаться, страх, чтобы нас не обнаружили. Крики, стоны насилуемых женщин, это был кошмар, нарушающий радость свободы. Проезжая мимо деревень и населенных пунктов, мы встретили большую колонну польских офицеров, возвращавшихся из офлага. Приятная неожиданность. Единственной женщиной в этой группе была моя школьная подруга, арестованная немцами за 1,5 года до восстания. С тех пор я ничего о ней не знала. Мы были очень рады встрече. Отрезанные в лагере от цивилизованного мира, мы не знали, что происходит вокруг. С огромным интересом мы слушали новости относительно политической ситуации Европы и мира, а особенно политической ситуации в стране. Они первыми сообщили нам об отношении новых польских властей к Армии Крайовой и ее солдатам. Это неприятные, но очень важные новости.
         После двухнедельного странствия оказалось, что бричка - это не слишком надежное транспортное средство для такого долгого путешествия. Она испортилась в чистом поле. Янек и Павел пошли в ближайшую деревню за какой-нибудь другой повозкой. Мы уселись возле полевой дороги одни, четыре молодые женщины. Вдруг неизвестно откуда появился советский солдат. Мы пришли в ужас. Дело закончилось грабежом. Он забрал наши узелки и исчез так же быстро, как и появился. Мы боялись вмешаться. И так нам повезло, все могло закончиться гораздо хуже. У нас снова ничего нет. Осталась подушка и перина. Нам жаль только памятных вещей из лагеря, особенно рисунков Ханки и маленькой елочки из кабеля. После почти трех недель пути мы добрались до Щецина.
         Перед въездом в город длинная вереница подвод ожидает, чтобы переехать через мост. Почему нас не пустили, трудно догадаться. Мы стояли так целый день. После многочисленных обращений и просьб только под вечер нас пропустили. Однако въехать в город нам позволили при условии, что мы возьмем на повозку очень старую женщину, которая, как потом оказалось, была для нас сущим наказанием. Нельзя было договориться с ней ни на одном из известных нам языков. Она не реагировала на немецкий, английский, французский, чешский или украинский. Бормотала что-то каким-то гортанным голосом на неизвестном нам диалекте.
         Город выглядел полностью разрушенным. Вокруг пустота. Мы проезжаем мимо развалин сожженных или разрушенных домов. Обращаемся в какое-то организующееся управление. Нам советуют ни под каким видом не выезжать из города до утра. Разбои, грабежи и насилия, очень опасно. Советуют спрятаться еще до сумерек в каком-нибудь доме. Показывают направление, где можно найти уцелевший дом. Не заезжайте в глубь города, предупреждают нас. Утром быстро уезжайте, здесь прячется еще много немцев, многие вооружены. Опасно. Конечно, мы прислушались к советам. Въезжаем в какой-то двор. Есть гараж, полно бочек от сельди. В глубине уцелевший дом. Мы быстро забираем из ближайшей квартиры матрасы и постель, ложимся в гараже на бетоне, забираем еще ведро. Ребята закрывают ворота и баррикадируют их, заставляя доверху бочками. Сами остаются во дворе на возу. Теперь начинаются проблемы с бабушкой. Она начинает стонать и кричать. Мы не знаем, в чем дело. Умоляем ее успокоиться, жестами пытаемся выяснить, не болит ли у нее что-нибудь, показываем капли, даем какую-то еду, воду, ведро, может, ей надо в туалет.
         Нет, она все отталкивает и кричит. Мы сами напуганы, боимся, чтобы шум не услышали снаружи, яростно жестикулируя, даем ей понять, что если она не успокоится, мы ее задушим. Не помогает. Мы накрываем ее с головой периной, удерживая со всех сторон. Подействовало. Всю ночь посменно мы караулили. Утром ребята отодвинули бочки. Мы оставили бабулю и поехали дальше.
         Одра. Бункеры, заграждения, рвы. Тишина и пустота. Сущий пейзаж после битвы. Кажется, что только сейчас замолчали орудия. Мы ждем переправы на другую сторону. Разжигаем костер, готовим еду. По берегу реки идет в нашу сторону маленький мальчик в военном мундире. Это Ваня, ему 11 лет. Пока что он сдержан, осторожен, но хорошо ориентируется. Переправа будет после полудня, сообщает он. Мы приглашаем его поесть. Спрашиваем, что он здесь делает? Откуда он? Он рассказал нам свою историю. Мать, братьев и сестер на его глазах убили немцы. Он остался один. Отец был на фронте. Ваня решил его найти. Присоединился к Советской Армии. Там он прошел подготовку, ему сшили мундир и военную шинель.
         Он парашютист. Рассказывал о Кракове и окрестностях. Его сбросили там как разведчика. Это был не единственный его прыжок. Мы слушаем, не веря. Отец погиб, а он прошел весь боевой путь, вплоть до Одры. Теперь он хочет возвращаться в Москву. Он мечтает закончить Высшую военную академию. Когда он узнал, что мы возвращаемся в Варшаву, спросил, может ли к нам присоединиться. Ваня быстро подружился с нами. Мы попрощались с ним на Западном вокзале в Варшаве, желая ему исполнения его мечты. Заслушавшись рассказами Вани, мы только теперь заметили, что берег Одры заполнился многочисленными возами с людьми, которые, как и мы, возвращались в страну. Поздним вечером сцепили понтоны. Мы уже на другом берегу. Через пару минут, несмотря на всеобщие протесты, всем возам велели съехать на левую сторону дороги, на обширный луг.
         Появились четверо советских офицеров. "Выпрягайте лошадей и пустите на луг", – распорядились они. Люди начали объяснять, что мы возвращаемся из лагерей, что мы больны. Мы хотим как можно скорее вернуться в свои дома, к своим родным. "Не спорить! Выполнять!" Лошадей отпустили.
         Офицеры пошли к ближайшему дому. Расстроенные, мы сели каждый возле своего воза, предчувствуя самое худшее. Вскоре снова появились офицеры в сопровождении солдат, отдавая распоряжения. Каждый мужчина должен поймать четверку лошадей, запрячь их в телегу, отвести на ближайшую железнодорожную станцию и погрузить в вагоны. Женщины остаются. После выполнения задания мужчины вернутся. На лугу рядом с нашими бегало большое стадо расшалившихся лошадей.
         Большинство мужчин это городские жители, которые плохо справлялись с поимкой и еще хуже с упряжкой четверки лошадей. Мы остались испуганные, в отчаянии, одни женщины и несколько детей. Уже стемнело, когда появился Янек. Он не мог справиться с лошадьми. Ему велели возвращаться. Было уже темно, когда вернулись Павел и еще один пожилой мужчина. Ночь мы провели в страхе, спрятавшись под телегой. Утром побудка. Оказалось, что кроме Янека и Павла не было ни одного мужчины. Этот факт явно застал офицеров врасплох, и они пошли в здание, велев нам ждать дальнейших распоряжений. Мы не стали ждать дальнейшего развития событий и сбежали. Напрямик через поля мы добежали до дороги. Короткий отдых в канаве, и мы идем дальше.
         Мы пытаемся остановить проезжающие мимо армейские автомобили. Не реагируют. Наконец, один остановился. Мы спрашиваем, куда он едет? Не может ли он взять нас с собой? Охотно, но сейчас он сворачивает на базу. Ничего не поделать, мы ждем следующего. Остановился. Снова тот же вопрос, впрочем, все равно, только бы на восток. Садитесь, только быстро. Первым вскочил Ваня, Янек и Павел помогают нам забраться в кузов. Янек вскочил уже буквально на ходу, Павел не успел. Мы кричим водителю, чтобы он остановился, но он, смеясь, увеличил скорость. Нам очень грустно. Павел остался один на дороге. Мы столько прошли вместе.
         Виден приближающийся большой город. Мы стучим в кабину, давая знаки, что хотим выйти. Водитель смеется, увеличивает скорость. Мы проезжаем по пустым улицам. Начинаем громко кричать. Милиционер на перекресте, регулирующий движение, останавливает машину. Мы выходим. Благодарим милиционера.
         Мы в Старогроде (в настоящее время Старгард Щецински). Обращаемся в Городское управление. Нам предлагают работу, квартиру. Очень упрашивают. Милые, вежливые, даже сердечные. Мы благодарим, но хотим возвращаться в Варшаву. Мы получаем пропуск, который дает право бесплатного проезда поездом до Варшавы с печатью и подписью Уполномоченного Старогродского округа с датой 29 мая 1945 г. Еще нас отправляют за хлебом в дорогу. Мы охотно пользуемся этим, поскольку два месяца не видели хлеба. Уже вечер, мы спрашиваем у встреченного железнодорожника, как пройти на вокзал. Показывая нам дорогу, он одновременно сообщает, что неизвестно, когда будет поезд, еще нет расписания. Поезд отъезжает отсюда каждые два дня. Когда будет теперь неизвестно. Он сердечно приглашает нас к себе домой.
         "Я живу с женой, места достаточно, - говорит он, - жена обрадуется, накормит чем хата богата, вы отдохнете, спешить некуда. На вокзале толпа людей кочует по несколько дней, день и ночь ожидая поезда. Ночью холодно. Пойдем ко мне", - сердечно приглашает он. Но мы спешим в Варшаву. Поэтому мы также сердечно благодарим его и идем на вокзал. Пожилой милый пан, явно огорченный, советует не отдаляться от дворца. Вечером здесь очень опасно.
         Не следует показываться на улице. "Очень жаль, что вы не хотите воспользоваться моим гостеприимством. Желаю вам доброго пути", - говорит он на прощание.
         Возле вокзала действительно тысячи две людей, кочующих не только на тротуарах, но и на мостовой. Все нагружены узлами. Мы видим знакомые лица женщин из нашего лагеря, они тоже с узлами. Спрашиваем, как долго они ждут.
         В среднем 3-4 дня, но есть и такие, что сидят уже неделю. Они не смогли сесть в поезд, который уехал отсюда последним. Маленькие составы, жалуются они. "Наверняка и нам придется отсидеть здесь свое, - говорит "Халина", - хотя мы в лучшей ситуации, потому что у нас нет багажа. Но все равно конец близок. Не будем отчаиваться", - говорит она. "Мы и не отчаиваемся. Это действительно конец наших бед", - говорит Янек и предлагает поужинать. У нас ведь есть хлеб. Ночь мы проводим в сильно разрушенном доме напротив вокзала. Свист паровоза дважды поднимает нас на ноги. Но это только проходящие поезда. На рассвете мы сварили кофе, позавтракали и пошли к вокзалу, остановившись возле калитки, ведущей на перрон.
         У входа в небольшое железнодорожное здание стояли двое молодых мужчин. Мы обращаемся к ним с вопросом, когда можно ожидать поезд в направлении Варшавы? "Может, сегодня, может, завтра, а может, через неделю", - отвечает один из них и подходит к калитке.
         После долгого разговора, расспросов, откуда мы возвращаемся, шуток о нашей непрактичности, насмешек, что мы возвращаемся домой с пустыми руками, мы с трудом объясняем, что опасаемся, удастся ли нам попасть на поезд из-за этой толпы. К нашей огромной радости наш собеседник заявил, что поскольку мы возвращаемся из лагеря и к тому же без всяких узлов в отличие от толпы, он поможет нам попасть на поезд. Когда придет поезд, он сначала впустит нас через эту калитку, разместит в поезде, а потом снова ее откроет и впустит всех остальных. "Можете быть спокойны, я вам это обещаю".
         Мы благодарим его так сердечно, как только можем, спокойно и блаженно ожидаем прибытия поезда. Прошло несколько часов. Скоро восемь, наш покровитель заканчивает работу, а поезда нет. Мы делимся с ним нашими опасениями. "Не беспокойтесь, - утешает он нас, - я передам вас товарищу, который меня сменяет, это отличный парень, он о вас позаботится". Так и произошло. Около полудня приехал поезд.
         Толпа вскочила на ноги, но мы были уже за калиткой. Молодой человек устроил нас на платформе вагона и пошел открыть калитку. Но этим дело не кончилось. Поезд был уже битком набит. Наш благодетель нервно бегал по перрону. Мы замахали ему на прощание. А он, увидев нас, закричал: "Выходите, я как раз вас ищу". Оказывается, произошло вот что. Он узнал, что наш вагон и следующие на трассе будут отцеплены. Известно, что это означало возможность простоять в поле или на боковой ветке неизвестно сколько, иногда даже и неделю. Поскольку и речи быть не могло о том, чтобы войти в какой-либо вагон, он открыл пассажирский военный вагон. "Ребята, дайте место этим женщинам, они возвращаются из лагеря, позаботьтесь о них".
         И так, благодаря неизвестному нам молодому человеку, а точнее двум, начался последний этап нашего путешествия в Варшаву. Нам очень повезло. В Познани мы попрощались с Янеком. Он ехал к матери в Быдгощ. Потом мы часто писали друг другу. Его письма были грустными. Он тяжело болел. Спустя пару месяцев я получила письмо от его матери с известием, что он умер от туберкулеза. Он не прожил даже года. Кристина и Лидка вышли во Влохах. Я осталась с "Халиной" и Ваней. Поезд каждые несколько минут останавливался перед семафором. Мы волновались.
         Мы боялись ночной темноты. Мы знали, что Варшава лежит в руинах. Надо найти кого-то из близких. Но кого, где? "Халина" предлагает пойти на Груецкую возле площади Нарутовича, там жили ее родственники. Может, дом уцелел? Может, они живы? Мы снова стоим. Похоже, мы подъезжаем к Западному вокзалу. Да, мы узнаем окрестности вокзала. Мы прощаемся с Ваней, желаем ему счастливого возвращения в Москву и исполнения желаний. Открываем дверь. Поезд стоит на высокой насыпи. Недолго думая мы прыгаем. Мы сбегаем по песчаной насыпи, увязая в песке.
         "Кот, (так "Халина" прозвала меня еще на Старувке) мы в Варшаве". Счастливые, мы обнялись, а слезы радости текли из наших глаз.

         На улицах ни живой души. Издалека доносятся церковные песни. Площадь Нарутовича встретила нас процессией праздника Тела Господня. Был вечер 1 июня 1945 года.

Мария Шидлюк


обработка: Мацей Янашек-Сейдлиц

перевод: Катерина Харитонова

Мария Шидлюк, урожденная Басевич псевдоним "Рышарда Друтовска", "Рыся" солдат АК, санитарка 12 рота, батальон ВСОВ "Кабан" группировка АК "Рог"