Были обыкновенные, летние дни. Солнце светило от утра. На небе не мелькала ни одна тучка. В дни такие, должно быть людям хорошо. Заботы они должны отстранять к приходу дождей и пасмурного неба. Было это много лет назад и в Варшаве уже две недели длилось повстание. Всё больше домов менялось в щебень.
         Росли его развалины. Днём и ночью горело имущество людей.
         Мы првыкли к этому пейзажу - вот и война. Мы знали от чего перед нами и за нами растут свалки и стелятся дымы. Мы стояли на посту, а за нами день и ночь староместские голуби. Они ходили мелкими шажками среди груд кирпичей. Они кивали головками и открывали широко изумленные глазки, как-будто хотели спросить:"что это такое, что здесь происходит?"
         Они должны были долго семенить от камня к камню, чтобы найти кусочек питания. Люди тогда тоже начинали питаться обломками. Они не видели даже во сне жареной картошки,забыли вкус хлеба. Как тут помнить про голуби? Многим людям жалко было похуделых крылатых товарищей. Многим приходило в голову крикнуть: летите, сбежайте! За этими стенами расстилаются поля с которых собраны хлеба - их хватит для голубьев.
         Там люди, которые найдут для вас остатки крупы или хлеба.
         Голуби не улетали. Они не искали уже свои гнезда. На эхо прилетающих самолётов, они срывались и летели высоко, так высоко, как им разрешали ослабленные голодом крылья.
         Из самолётов летели бомбы и сыпались снаряды из оружия на борту...
         А когда шум моторов стихал в дали, голуби возвращались.
         И хотя было их всё меньше, они топтались мелкими шажками среди сваленного щебня, искривляли смешно головки и открывали широко глазки. Они не удивлялись кажется уже, что снова уменьшилось число домов, что люди торопятся нести раненых, что они вкарабкиваются на скирды щебня, чтобы как можно быстрее всего добраться в госпиталь.
         Что снова, после одной атаки наступала вторая, третья, десятая...
         Голоса самых разных сортов оружия, свист перелетающих снарядов, разрывающихся гранат, поднимали людей к борьбе, и голубей к полётам. И когда наступала тишина, голуби возвращались. Мы не говорили об этом, но если они не вернулись бы? Ну вот, это наверное был бы плохой сигнал.
         Они возвращались, ибо ведь всё время на небе не мелькала ни одна тучка и проходили дни, в которые всем людям должно быть хорошо. И также голубям.
         Моложе всех в отряде был Войтек. Он не признававлся к своему возрасту. Шевелюра на его голове росла в самые разные стороны. Веснушки на носу делали что хотели, и голубые глаза очень хотели быть взрослые, но им это нечасто удавалось.
         Всё остальное было в нём слишком длинное, слишком худощавое, слишком подвижное. Он появлялся всё время везде – совсем якобы имели мы несколько Войтков.
         Время от времени парень исчезал, на четверть, иногда на пол часа, чаще всего во время подкреплений. Почему не кушал в обществе товарищей? В конце концов это его дело.
         Я никогда не узнала бы, почему он так поступает, если бы не случай. Была тишина. Немцы вероятно обедали. Я пошла сменить повязку старой щенщине, которая лежала в разрушенном подвале, в который вело узкое отверстие в потолке.
         Сходили к больной по лестнице. Все другие люки были засыпаны мусором. Я быстро сменила повязки, согласовала с семьёй способ вынести побитую старушку и я вышла по неблагонадёжным ступням вверх.
         Я высунула голову из подвального люка. Меня ослепил блеск солнца, одурил воздух и только через мгновение я увидела Войтка. Он сидел около одинокой стены, которая уцелела после разваленного дома. Он ел крупу, держа судок между коленами, и на его окраине сидел голубь. Парень кормил его ложкой. Птица клевала жадно. Они меня не заметили.
Время от времени, долетали до меня слова, после которых парень гладил птичьи пёрышка.
         - Негодяй, ничто для тебя не значат душевные достоинства.
         Голубь клевал дальше.
         - Пока живот полон. Ты прав, на войне это важнее...
         Я не хотела подслушивать. Мне некуда было отступить, стояла я на месте. Войтек приподнёс голову.
         - Ты шпионишь меня?
         - Что тебе пришло в голову? Я пришла сменить повязку.
         - Если ты выболтаешь, я не прощу тебе.
         - Не валяй дурака, никому не скажу.
         - Ну, помни. Я разрешу тебе некогда его питать Не слишком часто, чтобы он не привык к тебе.
         Таким вот неожиданным способом, мы стали собственниками совместной тайны. Само собой разумеется, голубь принадлежал Войтку, но и чуть чуть он был и мой.
         Он узнавал меня и прилетал всегда когда я позвонила ложкой в окраину судка. Мы звали его Мацек. Наша дружба не нуждалась в словах, но дружба, мои дорогие, в цене.
         А мы ведь всё время был в разгаре борьбы. Наш Мацек, вместе с ругими голубями, на отголосок налетающих самолётов, срывался к полёту. Мы ждали его возвращения, несколько раз за день, спрошивая себя: вернётся или не вернётся? Он возвращался.
         Он садился, около всё время стоящей ещё стены разрушенного дома и чистил пёрышка. И так забавно крутил при этом головкой, оглядывался вокруг себя и открывал широко чёрные глазки, хотя он уже ничему вероятно не удивлялся. Пока в какой-то день, числа уже конечно не помню, но были это всё время дни переполнены солнцем, в которые должно быть хорошо, тоже и голубям.
         Неожиданно, как-будто всё обезумело. Только дым, грохот, свист разрывающихся снарядов. Не жалели нам огня и железа. Мы были расчётливее. Мы не могли разрешить себе на такую расточительность. Оружия и боеприпасов у нас было мало, ну и нас самих было немного, по сравнению с немцами.
         Во время атаки рухнула наша стена. Эта последняя, от несуществующего уже дома. Один заслон от неприятеля, во время наших встреч с Мацеком. Что-ж за пейзаж! Вместо стены, открытый со всех сторон, сидел Мацек и чистил пёрышка.
         - Они его застрелят – почти охнул Войтек.
         Я не могла издать из себя звук. Откуда-то из заброшенного щебнем простора слышен был грубовато весёлыйсмех. Это не был смех, это хохот человека, который через мгновение может выстрелить в нашего голубя. Я закрыла глаза. Всё-таки я видела в воображении рассыпающиеся вокруг пёрышка нашей птички.
         Первый пришёл в себя Войтек. Он постучал тихонько ложкой в кайму судка. Это был сигнал к обеду, которым мы вызывали только его. Во время звонка, Войтек двигал ртом, из которого не доносился никакой голос. И только я слышала его призыв. Голубь сорвался к полёту и мягко присел на кайме судка.
         Из развалин вырвалась какая-то заблужденная пуля и разбрызгла вокруг куски кирпича. Мацека уже там не было.
         Он кушал крупу из ложки, которая легко дрожала.
         - И что теперь сделаем – я отыскал наконец голос – он наверно будет возвращаться на старое место.
         Я была уверена, что Войтек думает о том же самом. Голубь ведь ничего не понимал. И тогда парень встал.
         - Корми его – он обратился ко мне.
         Он начал в хорошо прикрытом изломе стены воздвигать какую-то стройку из кирпичей. Когда она была уже готовой, он поместил в неё птицу и вылил всё содержание своего судока, в приготовленную прежде впадину.
         - Когда он будет знать, что здесь кладовая, он тогда не полетит на старое место.
         Он был прав, всем нам нравилась это потайное. Только мне было стыдно. Я съела раньше мою крупу. Я оставила только немножко для голубя. Я не могла поделиться с парнем, который наверно был голоден.
         - Не огорчайся, придут ко мне лёгкие сны - он успокаивал меня.
         Между тем наш любимец, ошеломленный таким количеством пищи, наедался в так ошеломляющей скорости, якобы боясь, что мы передумаем и возьмём обратно щедрыйподарок. В конце, отяжелевший и сонный, улетел в себе только знакомые районы. Надо было возвращаться. Немцы, после вкусного обеда, воспринимали духом и каждый момент мог донестись призыв: санитарки! Это голос призывающий помощи. Ну и забурлило. Гранаты розрывались на рынке. Люди не успели скрыться. Раздались стоны раненых. Руки болят, но тащат носилки, ноги привыкшие к хождению по развалинам, ловко ищут безопасное место. Нельзя поскользиться, ни опуситься с раненым на носилках, часто без сознания. Быстро, быстро, от того зависит жизнь человека. На операционных столах под «Кривым Фонарём» измученные врачи работают при обычных свечах. Уже давно нет другого света. Я не помню как долго это длилось. Никто в такие моменты не считал времени. Не потому, что были это дни полные солнца, в которые должно быть хорошо всему что жило на этом свете, и люди должны были устранить огорчения на другое, дождливое время. Я вернулась в помещение остатком сил. Я несла с собой несколько кусков сахара, которые сунула мне в карман какая-то легче раненая женщина, которой я делала перевязку. Будет для Войтека – он такой голодный. Но его не было. Сразу я забыла про усталость. Я знала где его искать. Он сидел перед заново построенным укрытием и смотрел на разлитую в полдень крупу. Никто её с тех пор не трогал.
         - Не огорчайся. Он ещё не успел вернуться – я встала около парня.
         - Я уже утром имела плохие предчувствия.
         Машинально я вытянула куски сахара и протянула их Войтеку. Без одного слова он начал их раздроблять. Он посыпал мелкими кусочками на кирпич кроме крупы. И тогда я была почти уверена, что голубь принадлежит ему, только ему одному. Прошли два дня, птица не вернулась. Испольнилось самое ужасное. Мы не говорили об этом. Высохла уже разлитая крупа. Войтек, наш худой Войтек стал ещё худее. Восстанческая блуза висела на нём, как на чучуле. Я побаивалась о нём. Дни проходили. Не было времени на размышления, жизнь длилась от атаки к атаке. Случилось это кажется четыре дня после исчезновения нашего друга. Темнело, густые сумерки окутали руины и оставшиеся ещё здания. Горело уже только это, что не успело догореть. Время от времени из тёмных закоулков выпрыгали отдельные узоры огня. Я вышла перед помещение отдохнуть свежим воздухом. Тишина. Где-то в дали отголоски отдельных выстрелов, будто из сонного оружия. Я присела на кучке сваленных досок. Всё вокруг не было этим, чем должно было быть. Всё лежало в ужасном хаосе, и всё-таки я чувствовала себя как дома – всё это случилось , было знакомое, близкое, и тем самым безопасное. Баррикада, за которую нам нельзя было входить, отделяла меня от рынка, где из многих сторон угрожал обстрел. У немцев были так называемые снайперы, которых мы и называли «голубятниками». Вот именно они ранили и убили многих неосторожных. На небо выползла луна. Тишина. Неожиданно осунулся какой-то камень. Я напрягаю слух и зрение. Ничто не видно. Через момент снова шорох. Не было сомнений – кто-то полз. Это наверно какой-то из наших парней отправился за оружием. За такое непослушание можно отлично быть избитым. Он полз неловко, выразительно прятая что-то под мышкой. Немцы тоже услышали, отозвались отдельные выстрелы. Снаряды отскакивали от щебня. Ползущий ускорел. Он отчётливо уже шумел. Я наблюдала его в напряжении ещё немножко, ещё несколько метров.
         Момент спустя он встал около меня.
         - Юрек – я почти вксрикнула.
         - Тишина и даваё сбегать отсюда, ибо они сейчас слетятся.
         Через момент, на месте преступления не было никого.
         - Знаешь ли, где Войтек – он спросил, когда мы почувствовали себя безопасными.
         - Пошли.
         Когда мы были уже все втроём, Юрек открыл блузу. Мы увидели нашего Мацёнка. Одновременно мы вытянули руки. Голубь имел повреждённое крыло. Мы пошли вместе в наше убежище. Войтек начал соскобливать с кирпичей засохшую крупу. Ничего другого мы не имели в это время. Не надо было приглашать птицу, мимо сумерок, она кушала прожорливо – должна была быть очень голодная, бедняжка.
         - Откуда ты о нём знал – спросил в конце концов Войтек.
         - Глупый случай, я тоже кормил его. Ты не видел какой был откормленный?
         - Вы беседуете а у меня работа. Я должна сделать перевязку на больное крыло.
         - Только осторожно, чтобы у него очень не болело.
         Войтек держал Мацёнка, и я полная боязней, взялась за работу.
         Сегодня, когда так много лет прошло с тех пор, когда кормлю голуби на Рынке Старого Мяста в Варшаве, мне кажется, что это пра, пра, пра... внуки нашего Мацёнка. Честное слово – они так похожи друг на друга.

Составляя этот рассказ, я сдержала обещание,
данное варшавским голубям Старого Мяста,
в те тяжёлые дни,
из-за благодарности за то,
что они не покинули нас.

Барбара Бобровницка-Фриче

Перевод с польского языка: Станислав Сьмигельски

Барбара Бобровницка-Фриче,, рожд. 04.04.1922 г.в м. Дембица ст. сержант Армии Крайовой пс. «Оленька», «Баська Вильта», «Вилиа» группировка «Руг», батальон «Боньча» пленный № 141503, Сталаг IV-C Оберланген