Свидетельства очевидцев Восстания

Военные воспоминания Марека Тадеуша Новаковского - солдата из "Лaвы"
Варшавское Восстание







Марек Тадеуш Новаковски,
род. 01.04.1926 г. в Варшаве
подпоручик военного времени Армии Крайовой
псевдоним "Абба"
Отряд Прикрытия Главного Командования Авиации АК – рота "Лaвы"
№ военнопленного 102331




НАЧАЛО

         Мы уже давно знали, что целью нашего наступления в начале восстания должны быть казармы Люфтваффе и Flak, то есть зенитной артиллерии, на пересечении улиц Раковецкой и Пулавской. Поэтому наши склады с оружием были размещены возле Мокотовского Поля, у Юрека Ренцкого, Анджея Березовского – на аллее Независимости, у Хани Витковской – на Раковецкой, у Сташека Сущиньского, ну и у меня – на Польной. Однако, как выяснилось в последнюю минуту, приказы были изменены, о чем я узнал накануне начала восстания, когда вечером меня вызвал подпоручик Янек Здзенецки, псевдоним "Польны", который жил в том же доме, что и я, только этажом выше. Когда я появился у него, я застал там поручика Тадеуша Гаворского, псевдоним "Лава". Лицо Тадеуша было непривычно мрачным и застывшим, словно произошло что-то очень плохое. Он кратко поздоровался со мной и положил на стол немного измятый, сложенный вчетверо листок бумаги с каким-то планом, небрежно нарисованным карандашом. Я должен был быстро нарисовать его на кальке, чтобы утром можно было отпечатать несколько экземпляров.
         Это был план аэродрома Окенче с обозначенными позициями орудий и зенитных пулеметов, а также позициями обороны аэродрома при атаках с земли. Всего этого было много. Когда я рассматривал рисунок, Янек "Польны" сообщил мне, что с этой минуты это будет цель нашего наступления в момент начала восстания.
         Я поспешно чертил план нашего будущего поля боя и считал позиции орудий и автоматического оружия. Выходило, что орудий как раз столько, столько у нас стэнов, а автоматического оружия столько, сколько нас в отряде.
         Когда я вернулся наверх, чтобы отдать выполненную работу, я спросил "Лаву", с кем вместе мы будем атаковать. Он сухо ответил, что будут и другие отряды, в том числе 74 полк пехоты. Это должно было меня успокоить, но я не мог забыть его лица, застывшего и мрачного как никогда раньше, что не сулило ничего хорошего.
         Я понял, что Окенче будет твердым орешком и что нас ждет кровавое столкновение. Я знал, что наш отряд относительно хорошо вооружен, но не отдавал себе отчета, как вооружены другие отряды и как мы справимся с обороной аэродрома без поддержки тяжелого вооружения. Для боя на открытой местности у нас не было вооружения. К тому же, из обещанных нам дополнительных стэнов и огнеметов ничего не вышло, потому что они ушли из Варшавы на операцию "Буря". Вся надежда на этот полк пехоты, ну и, возможно, помощь со стороны лесных отрядов, которые должны были ударить, как нам говорили, снаружи.
         В связи с изменением плана нашего наступления уже в самом начале появилась одна серьезная проблема. На Окенче у нас не было ни определенного места концентрации, ни склада оружия и взрывчатых материалов. Чтобы перевезти все наше вооружение, надо было найти транспортное средство. Это задание было поручено Анджею Березовскому и мне. Мы должны были постараться, то есть украсть, выцыганить у кого-нибудь автомобиль и перевезти все наше вооружение на поданный нам позднее адрес на Окенче.
         Утром 1 августа, до того, как до нас дошел приказ о начале восстания, мы решили попробовать добыть автомобиль – декавку (автомобиль DKW немецкого производства), которым ездил Юзек Зелезиньски и на котором мы учились ездить по шоссе возле Отвоцка. Машина стояла на улице Красивой (?), и там же жил ее владелец. Я пошел туда с Анджеем, чтобы как-то его получить, если не по-хорошему, то силой. Однако этот "номер" не прошел, потому что автомобиля уже не было в гараже. Искать на улицах возможность украсть немецкий автомобиль не имело смысла, поэтому мы остались без машины и без шансов быстро перевезти оружие на Окенче.
         Около полудня я поехал на фабрику, где работал, находящуюся на улице Крохмальной, и там, в конструкторском бюро, которое располагалось в мансарде, я застал какой-то отряд в состоянии полной боевой готовности. Поэтому я забрал свои личные циркули и прочие мелочи и поспешно пошел домой. На улицах явно чувствовалось, что что-то готовится, движение было сильное, и множество молодых людей с узлами, рюкзаками, сумками и странного вида пачками перемещалось трамваями, рикшами и пролетками. Когда я появился дома, было около часа. Мне открыла мать, которая сильно нервничала. В моей комнате сидели: "Лава", "Польны", а также Сташек "Шматлавец", Юзек Зелезиньски и еще один или два человека. Тайник в полу, о котором знал Сташек, был открыт, оружие они достали и собирали на полу рассыпанные "семечки" (патроны). "Лава" возбужден и зол, потому что сигнал о выступлении получил поздно, и у нас осталось мало времени на мобилизацию и переброску на Окенче. К тому же, мы должны были это сделать, неся все вооружение. Не было никакого транспортного средства. Со стэнами и пистолетами еще можно было что-то сделать без особых проблем, но как быть с винтовками?
         Пока что было приказано отнести все к "Козе", то есть Янеку Козьневскому, который жил на аллее Независимости 214 в большой квартире, так что мы должны были там собраться и оттуда отправиться дальше, на Окенче.
         Мои родители в этой напряженной обстановке старались сохранять спокойствие, предлагая моим товарищам чай или какую-то еду, но ни у кого не было на это ни времени, ни желания. Все явно нервничали и беспокоились. Моей сестры – Зоси – уже не было. О выступлении она узнала уже после того, как я пошел на фабрику, и помчалась на сборный пункт где-то на Охоте.
         "Лава" с "Польным" вышли первыми, забрав с собой часть оружия. Сташек Возьняк взял какую-то пачку с гранатами и стэны, которые были завернуты в бумагу, и приторочил все это на велосипед. Он должен был ехать через огородные участки. Мы с Юзеком Зелезиньским должны были пойти спустя какое-то время после него тем же путем.
         На прощание с родителями осталось немного времени. Я быстро переоделся, сунул в вещмешок какую-то еду, приготовленную мамой, потому что на обед времени уже не оставалось. Вещмешок был уже изрядно набит "семечками", а также филипинками, то есть ударными гранатами английского производства и польскими оборонительными гранатами, так что для термоса с настоящим чаем уже не было места. Обедать я не хотел, потому что на это у меня уже не было ни нервов, ни времени; кроме того, я помнил, как отец говорил, что нехорошо идти в бой с полным желудком, потому что тогда ранение в живот трудно вылечить.
         Спустя пару лет после войны, уже после моего возвращения в страну, мать напомнила мне, что когда я с ней прощался, я якобы сказал, что после этой атаки на Окенче от нас останется только мармелад и носки. А когда она спросила меня, почему я иду, я ответил, что я солдат и таков приказ. И это были последние слова, с которыми я закрыл дверь. И наверняка именно это бы с нами и произошло, если бы не судьба, которая распорядилась иначе.

* * *


         В квартире у Яносика был уже почти весь наш взвод и кажется только один или два человека из другого взвода, который мы называли отрядом "Александра". Кроме того, было несколько человек, которых я до этого не знал, которые присоединились к отряду перед самым восстанием. Нам раздали бело-красные повязки с надписью "А.К. - Г.К.А. - 64" и переформировали. Из четырех наших отделений, а также из тех от "Александра" и новоприбывших организовали два отделения. Одним командовал Юрек Ренцки, то есть "Сава", чаще называемый "Грибом", а вторым кажется Баумюллер.
         Мы должны были сразу же идти на Окенче, только не слишком представляли, как и куда, потому что идти по улицам или ехать трамваем мы не могли, нас было слишком много, а марш через Мокотовсое Поле среди бела дня был чистым самоубийством. Но приказ был четкий, в 17 часов, то есть в час "В" мы должны быть где-то в окрестностях Окенче (где точно, это, кажется, знал только "Лава", и то я в этом не уверен).
         Было около четырех, когда мы начали готовиться к выступлению, не дожидаясь прибытия людей от "Александра", чтобы через Мокотовское Поле добраться до Окенче, когда раздались первые выстрелы.
         "Лава" остановил выступление и пошел на крышу проверить ситуацию. Оказалось, что мы заблокированы огнем пулеметов с позиций в Heeresfahrkraftpark, авиационных казарм на Вавельской и бывшей больницы Пилсудского, где во время оккупации нахоился немецкий госпиталь. В кого стреляли и где размещались аковские отряды в нашей округе, никто не знал. Ничего также нельзя было увидеть. Нам не оставалось ничего другого, как только ждать, когда ситуация прояснится. Такое решение принял Тадеуш "Лава".
         Так мы ждали в состоянии неуверенности до темноты. Настроение в отряде было не самое лучшее. Помню, что Витек Шеронос, одетый "на выход", потому что не верил в начало восстания и собирался идти на свидание, развлекал нас многоэтажными проклятьями, причем кто-то из товарищей засекал по секундомеру время до того момента, когда Витек первый раз повторится. Другие расположились, кто где мог, болтали, читали или слонялись по квартире, потому что не могли найти себе места.
         Наблюдатели и патрули, высланные "Лавой" на разведку территории между улицами Независимости, Фильтровой, Лекарской и Вавельской, не приносили ничего нового. С крыши также нельзя было сориентироваться в ситуации. Отовсюду были слышны выстрелы, но людей видно не было, только осветительные снаряды, летавшие вдоль аллеи Независимости. Мы чувствовали себя немного как подводники в подводной лодке, ожидающие, когда в них попадет глубинная бомба.
         Когда хорошо стемнело, "Лава" решил вывести нас из квартиры Козьневских. Шел дождь. Мы вышли на улицу Лекарскую и, обойдя территорию фабрики Коцйана (она находилась примерно там, где сегодня стоит здание Центрального статистического управления), перескочили через аллею Независимости в том месте, где сегодня находится заправочная станция, и затаились среди кустов помидоров, смородины и всего того, чо сажали на участках.
         Теперь мы медленно продвигались вперед, параллельно выкопанному накануне восстания противотанковому окопу, замирая каждый раз, когда немцы освещали Мокотовское Поле ракетами. Во главе отряда шел "Лава", а за ним длинная цепь людей, старающихся держаться как можно ближе друг к другу, чтобы не потеряться в темноте. На конце этой человеческой змеи шел заместитель Тадеуша - "Польны".
         Мы продвигались параллельно улице Вавельской, так, чтобы проскользнуть между позициями батареи Flak 8,8, стоящими на Мокотовском Поле, и казармами СС, находящимися в зданиях Государственных Лесов и Школы Политических Наук на улице Вавельской.
         По дороге мы встречали прячущихся на участках людей. Они были испуганы, растеряны и спрашивали, кто мы такие и какова ситуация. Мы не отвечали им ни на первый, ни на второй вопрос. Во-первых, нам нельзя было, а во-вторых, мы и сами не знали, какова не только общая, но и наша собственная ситуация.
         Дождь очень быстро начал проникать через нашу одежду, тем более, что крупные капли, падающие с листьев, которые мы стряхивали, когда припадали к земле, чтобы немцы при свете ракет нас не заметили, обильно нас орошали. Первые струйки холодной воды, сплывающие по спине, были самыми отвратительными. Позже, по мере того, как я промокал все сильнее, мне становилось все равно.
         Мы были где-то недалеко от батареи Flak, стояшей на Мокотовском Поле, когда отряд остановился. Из темноты прямо передо мной внезапно появился "Коза", который прибежал откуда-то спереди и сказал: "Передай "Польному" – после взрыва гранаты - штурм!" и побежал назад. Я передал идущему за мной инженеру Фреймарку, чтобы он был внимателен, потому что сейчас штурм, а сам побежал вдоль лежащих, сообщая им это известие, пока не добежал до Янека "Польного" и "Гриба". Передав им известие, я побежал на свое место. Я был уже близко, когда услышал взрыв.
         Какое-то время мы бежали вперед, как вдруг бегущий передо мной товарищ остановился. Был ли это Владек Мацейчак, инженер Фреймарк или кто-то из присоединившихся к нам людей, не помню. Во всяком случае, это был кто-то новый в нашем взводе. Оказалось, что какое-то время он бежал, не видя никого перед собой, поэтому остановился, не зная, куда бежать дальше.
         Бежавшие за нами товарищи остановились рядом с нами. Появились Янек "Польны" и "Гриб". Пару раз мы назвали наш пароль: "Лава", но никто не ответил. Мы были слишком близко к немецким позициям, чтобы громко кричать. Мы решили отправиться на место концентрации, которое, как твердил "Польны", должно было находиться на участках на Раковце. Однако там мы не застали никого, а на наш зов: "Лава"! "Лава"! – отзыва не было.
         Мы были вдесятером: подпоручик Янек Здзенецки - "Польны", капрал с цензом Анджей Тшциньски, капрал с цензом Толек Бринкенхофф, капрал с цензом Антони Радван, капрал с цензом Юрек Ренцки, капрал с цензом Сташек Вондоловски, а также я - все из ВАК и "старые" лавовцы, а также двое "новых", с которыми мы познакомились в день восстания – Владек Мацейчак с Повислья и инженер Ежи (?) Фреймарк. Ранее я знал только Фреймарка, которого завербовал в наш отряд за несколько дней до восстания.
         После довольно длительного и бурного совещания мы решили продолжать марш в направлении Окенче, откуда были слышны выстрелы. Впрочем, срельба раздавалась отовсюду, но не слишком близко от нас. Мы также видели взлетающие в небо осветительные ракеты и зарево пожаров. Вдали за нами со строны Варшавы зарево было видно только в паре мест. Прячась в тени ограды огородов, мы двинулись вдоль аллеи Жвирки и Вигуры. За огородами вплоть до Мокотовского Форта тянулось поле, то самое, на котором мы с "Грибом" первыми в отряде разоружили немца.
         Мы отдалились от шоссе и продвигались дальше под прикрытием многочисленных копен соломы. Недалеко от форта, который маячил перед нами, мы наткнулись на группу ребят, кажется, наших ровестников, идущих под предводительством подхорунжего, вооруженного пистолетом калибра 7,65. Это было единственное оружие этого отряда, не считая нескольких "сидолювек" (это были гранаты подпольного производства, выглядевшие как банки для хранения жидкости "Сидоль" для мытья посуды). Они сказали нам, что они из 74 пехотного полка и должны были принимать участие в штурме на Окенче, но штурм отменили. Теперь они хотели пробиться в Кабацкие Леса. "Польны" предложил им присоединиться к нам, на что они охотно согласились, видя хорошо вооруженный отряд под командованием офицера.
         Зная, что атака на аэродром отменена, мы решили пробиваться из Варшавы в Кабацкие Леса или Кампинос. Мы считали, что возможно "Лава" сделает то же самое. У нас были две возможности: или идти на Служевец, или на Ракув. Мы выбрали Ракув. Мы перескочили через аллею Жвирки и Вигуры и продвигались в направлении Груецкого шоссе. Когда мы оказались более-менее в середине пути, на открытой стерне, нас внезапно осветили ракетами и открыли по нам сильный огонь из пулеметов, расположенных где-то справа от нас. Мы прижались к земле, но ребята из отряда, который к нам присоединился, не слушая команды "ложись", начали вскакивать и бежать вперед, привлекая к себе внимание. Стрельба переместилась в сторону Груецкой, и туда же начали стрелять ракеты. Медленно, прыжками, мы отступили в сторону аллеи Жвирки, и, перескочив через нее, направились к Служевцу.
         Мы знали, что труднее всего будет пройти мимо форта. Мы были уже недалеко, когда встретили несколько ребят из разбитых отрядов, которые шли нам навстречу. Они пробовали пройти на Мокотув и на оси нашего марша наткнулись на многочисленные немецкие патрули, которые их обстреляли. Мы сказали им о том, что с другой стороны тоже горячо, но они решили идти в сторону Охоты, поэтому мы расстались.
         Поскольку начинало светать, мы решили, что не можем дольше оставаться на открытом пространстве. Поэтому мы перелезли через сетку, ограждающую огороды на Раковце, и нашли место между кучами компоста, которые нас прикрывали, а одновременно позволяли наблюдать за подступами в направлении поля с копнами, аллеи Жвирки и форта. Ночная стрельба постепенно затихла, и только издалека время от времени раздавались выстрелы или взрывы. Стало светло, и дождь прекратился, только низкие дождевые тучи плыли над нами, грозя новыми осадками.
         Мы подкрепились остатками запасов, которые взяли из дома, и, сняв мокрую одежду, натерлись водкой, которая была у кого-то, и выпили по глотку. На ветках яблони, росшей между компостными кучами, я развесил мой черный клеёнчатый плащ, а под ним мы развесили нашу одежду и спрятались сами от падающих с листьев капель. Мы рассчитывали, что наша одежда немного подсохнет, но быстро от этого отказались. Без одежды нам было холодно, а кроме того мы боялись остаться голышом, если внезапно появятся немцы. Мы еще не успели как следует одеться, когда над огородами появился Физелер "Шторх". Он летел низко, видимо, обследуя территорию. Мы старались спрятаться под ветками яблони и движением не выдать своего присутствия, но это нам не удалось, потому что через несколько минут после пролета самолета возле нас упал первый снаряд из гранатомета, а через минуту начался сильный обстрел нашего района. Мы поняли, что если не уйдем оттуда, то немцы могут захватить нас врасплох, если раньше нас не разорвет упавший в непосредственной близости от нашего укрытия снаряд.
         Когда обстрел на минуту утих, мы решили сменить место. Быстро собрав свои вещи, мы поодиночке начали исчезать в аллейке, ведущей вглубь огородных участков. Мы втроем лежали, вжавшись в землю: "Бледный", я и не помню, кто еще. Возможно, что это был Сташек Вондоловски, а может кто-то другой. Первым должен был вскочить "Бледный", потому что он был ближе всех к проходу, за которым были кусты и тропинка. Однако он не хотел подняться с земли. Не помогли ни просьбы, ни угрозы, ни попытки поднять его силой. Вжимаясь в землю, он вцепился пальцами в траву и повторял, что ни за что не встанет.
         Все уже ушли, остались только мы двое, стараясь заставить его пойти с нами. Не удалось. Что было делать? Остаться с ним? Это были секунды, но, по моим воспоминаниям, очень длинные. Наконец мы решили оставить его и бежать за остальными. Мы забрали его пистолет, боеприпасы и "гаммон" (gammon – английская ручная граната). К счастью, у него с собой были документы, которые он взял вопреки рассказу. Но теперь, когда он должен был остаться как штатский, они должны были стать его единственным спасением. Помню, что уже из кустов мы пытались еще раз позвать его, уговорить пойти с нами, но он даже не ответил нам, поэтому мы побежали туда, где должны были встретиться – на другую сторону огородов.
         Вдевятером мы собрались возле сетки, за которой тянулось Мокотовское поле, превращенное во время войны в огороды для рабочих. Дальше за ними была Варшава, над которой поднимались столбы пожаров и откуда долетали далекие отзвуки выстрелов.
         Мы перескочили через ограждение и ползком, между картофельными и помидорными кустами, начали продвигаться в ту сторону. Таким образом, мы отдалились где-то метров на сто от участков Раковца, когда снова прилетел "Шторх". Он пролетел очень низко, но мы надеялись, что нас не заметил. Очередь из гранатомета показала нам, что мы ошиблись. Снаряды падали так близко, что срезанные осколками листья сыпались мне на голову. Тогда я подумал, что возможно это мой черный клеёнчатый плащ виден сверху. Я снял его и, оставив в борозде, быстро отполз под прикрытие ограды участков, где уже спрятались мои товарищи.
         Нам надо было найти такое укрытие, чтобы переждать день и чтобы нас не обнаружил самолет и не нашли патрули. Единственный вариант, который пришел нам в голову, это зарыться в снопах, которые стояли на поле за огородами, там, где ночью мы встретили первых солдат из разбитых отрядов.
         Копны были большие, из высокой соломы, в них легко помещались два "квартиранта", что мы проверили перед тем, как принять окончательное решение спрятаться там. Я вместе с "Польным" проверял маскировку. Она была отличной. Никто, даже проходя рядом, не должен был сориентироваться, что здесь прячутся люди.
         Мне выпало "поселиться" в одной копне с Антеком Радваном. Был приказ Янека "Польного", что мы спим посменно, чтобы не дать захватить себя врасплох и иметь возможность, в случае чего, предупредить остальных. Не помню уже, какой, но у нас был условленный сигнал, который следовало подать в случае опасности. Мы были готовы дорого продать свою жизнь и имели достаточно оружия и боеприпасов, чтобы провести небольшой бой. У нас было два "стэна", две винтовки и шесть пистолетов, масса боеприпасов, не считая гранат, как оборонительных, так и наступательных.
         Не скажу, что пребывание в копне было удобным. Больше всего докучали холод и судороги, которые начались у меня с левой ноги, той простреленной, а позже появлялись в разных, самых неожиданных местах и с которыми трудно было бороться, потому что движения наши были очень ограниченны. Это они прерывали наш сон, в который мы погрузились, хотя и старались бороться с ним из опасения, чтобы нас не разбудили стоящие над нами немцы.
         Должно было быть где-то около полудня, когда мы услышали подъезжающие автомобили, которые остановились недалеко от нашего укрытия. Позже мы услышали невыразительные человеческие голоса, выкрикиваемые по-немецки команды, лязг металла и движение людей и какого-то оборудования. На всякий случай, чтобы не дать захватить себя врасплох, я решил вытащить филипинку. У меня было их две и в каждую, идя на восстания, я вложил по две палочки пластида. Немецкие голоса словно бы приблизились, поэтому я решил открутить колпачок, чтобы быть готовым к немедленному броску. Я делал это очень осторожно, чтобы его не потерять, но видимо руки у меня слишком замерзли или слишком дрожали от волнения, потому что внезапно колпачок выпал из моих пальцев и упал в солому. Ситуация была очень неприятной, потому что теперь я не мог выпустить тесемку с грузиком, чтобы она не размоталась и не выпала, снимая с предохранителя ударный взрыватель, что грозило взрывом даже при легком сотрясении. Не знаю, чего я тогда боялся больше – немцов или "филипинки", которую я держал в руке.
         О создавшейся ситуации я шепотом сообщил Антеку, мнение которого о моей персоне не пригодно для повторения. Очень нескоро мне удалось найти среди соломы потерю и вложить ее на место. В это время выяснилась причина присутствия немцев возле нас. Грохот орудий дал нам понять, что нашими соседями является батарея немецкой полевой артиллерии. Они стреляли недолго и уехали так же быстро, как приехали. Какое-то время мы с Антеком размышляли, стреляли ли они в наших или за Вислу и не захотят ли те из-за Вислы пострелять в нашу сторону. Но после отъезда батареи наступило спокойствие, которое длилось до вечера и позволило нам заснуть прерываемым судорогами или иллюзиями и бредовыми видениями, сном.
         Смеркалось, когда мы выбрались из копен и смогли размять кости. Со стороны Варшавы поднимались более многочисленные дымы пожаров и долетали отзвуки взрывов. После короткого совещания мы решили возвращаться в город, в котором явно шли бои.
         В огородах, среди густых кустов, мы дождались, пока полностью стемнело, и двинулись в сторону аллеи Независимости, оставив батарею "Flak" слева и миновав Главную школу сельского хозяйства справа. Затем мы свернули влево, направляясь в сторону Вавельской, и вышли на нее возле гимназии Словацкого. Все время нас вел Юрек Ренцки "Сава" или "Гриб", потому что Янек Здзенецки не лучшим образо ориентировался на Мокотовском Поле и, что тут говорить, не проявлял склонности командовать. Я замыкал шествие, следя, чтобы никто не потерялся.
         На этот раз за все время марша мы не встретили на огородах Мокотовского Поля ни одной живой души. Не было также ракет и обстрела из автоматического оружия. Видимо, немцы были уверены, что на Поле нет никаких повстанческих отрядов. Дома на Вавельской производили впечатление вымерших.
         Первым был Сташек Вондоловски, который решил посмотреть, что делается у него дома. Он жил на Фильтровой 63. Сташек получил согласие "Польного" при условии, что он заглянет туда только на минуту и присоединится к нам на Польной, где мы назначили сборный пункт на случай, если потеряемся. Сташек взял с собой винтовку и, сказав мне: "Увидимся на Польной", скрылся в темноте. Больше мы его не увидели. Позже, после войны, я узнал, что он погиб, скорее всего, в тот же день, застреленный украинцами в своей квартире. Через минуту инжинер Фреймарк, который жил на Вавельской 32, тоже попросил разрешения заглянуть домой. Он тоже получил согласие Янека. Он погиб вместе со своими родителями в подвале дома, в котором жил.
         Продвигаясь вдоль улицы Вавельской, мы достигли аллеи Независимости. Здесь состоялось короткое совещание, в результате которого Янек "Польны" согласился на дальнейшее разделение нашего отряда. Юрек Ренцки и Толек Бринкенхофф пошли, чтобы достать из тайника, находящегося в доме Юрека, взрывчатые материалы и узнать, что происходит с девчатами из Д.С.К., которые должны были ждать нас в квартире Козьневских. Оба они были хорошо вооружены, у "Гриба" был "стэн", а у Толека винтовка. Мы оговорили, что они присоединятся к нам на Польной. Мы остались вчетвером: Янек "Польны", Антек Радван, Владек Мацейчак и я. У нас был один "стэн" и три пистолета.
         Возле аллеи Независимости мы наткнулись на две фигуры, словно стоящие на коленях под фонарем. В первый момент мы подумали, что это "Гриб" и даже позвали его, но не получили ответа. Тогда мы сообразили, что это немцы. Не знаю, сколько их там было - двое, трое. Они не ответили нам и не отреагировали. Мы отступили дальше от Вавельской и поодиночке перескочили через аллею Независимости, которую время от времени обстреливали заградительным огнем тяжелых пулеметов из бункеров на Раковецкой и Нововейской.
         До улицы Польной мы добрались без препятствий и затаились на участках на краю улицы, наблюдая за домами на противоположной стороне. Они выглядели словно мертвые, но есть ли там кто, и наши ли это или немцы, следовало еще проверить. Я перескочил через улицу и постучал в окно дворницкой дома 52, в котором жили мы с Янеком. Только на третий или четвертый стук окно приоткрылось, и дворничиха, узнав меня, открыла боковую дверь от кухонной лестницы.
         В узких сенях, прямо возле двери в подвал, лежал труп незнакомого мужчины, возле него горела свеча и стояла на коленях одна из живущих в доме женщин. Когда она увидела нас с оружием, то пришла в ужас. Мы попросили ее не говорить никому, что мы пришли. В это время дворничиха пошла в подвал, чтобы позвать моих родителей и родителей Янека.
         Оказалось, что мы находимся на территории, оккупированной немцами, а повстанческие позиции находятся где-то недалеко отсюда, в окрестностях площади Спасителя и улицы Львовской. С родителями мы поднялись наверх.
         Антека забрал к себе Янек, а я взял Владка. К счастью, еще была проточная вода, так что мы могли помыться. Мы также съели что-то горячее и сразу пошли спать.
         Было наверно три или четыре часа утра, третье августа. Начало третьего дня восстания, который не сулил нам ничего хорошего. Заканчивался первый раздел нашей повстанческой эпопеи.



Дорога группы "Польного" 1-3 августа 1944
1 – улица Польна 52, кв.14, место сбора части роты перед часом "В" 1 августа 1944, место возвращения группы "Польного" с Мокотовского Поля 3 августа; 2 – Аллея Независимости 214, кв. 4, место концентрации 1 августа; 3 – место перестрелки и потери контакта с группой 9 солдат; 4 - встреча с солдатами из разбитого 74 пехотного полка и известие о неудавшемся наступлении на аэродром Окенче, ночь noc 1/2 августа; 5 – место, где мы наткнулись на огонь пулеметов; 6 – встреча группы солдат из разбитых отрядов и известие о сложностях с переходом на Служевец; 7 – попытка скрыться на садовых участках, обнаружение самолетом и обстрел из гранатометов, утро 2 августа; 8 – попытка выйти на открытую территорию Мокотовского Поля, обнаружение с самолета и повторный обстрел из гранатометов; 9 – место дневного укрытия в копнах 2 августа; 10 – место, где двое солдат ушли в район улицы Фильтровой; 11 – позиции немецкой зенитной артиллерии; 12 – Мокотовский Форт.


ЛЬВОВСКАЯ

         Утро 3 августа развеяло наши сомнения – мы были на немецкой территории. Правда, из окна ванной комнаты в нашей квартире, находящейся на седьмом этаже, мы могли видеть развевающийся на ветру бело-красный флаг на вершине "Прудентиаля", но из того же окна, глядя вниз, мы видели на Нововейской в бывшей гимназии "Будущее" немецких солдат из обслуживающего персонала располагавшегося там военного госпиталя. Зато нигде не было видно баррикад или других доказательств присутствия повстанцев.
         Из окна кухни можно было видеть Площадь Политехники, на которой, возле входа во Львовскую, лежал труп мужчины, убитого в первый день восстания. Из салона открывалась широкая панорама на Мокотовское Поле, со зданиями Главной школы сельского хозяйства и Главной коммерческой школы слева, а справа с военным госпиталем имени Маршала Пилсудского и домами Колонии Сташица, над которыми возвышалась башня костела святого Якуба на площади Нарутовича. Эта огромная территория производила такое впечатление, словно в течение последних трех дней ничего не произошло, и только долетавшие до нас издали единичные выстрелы и один или два столба дыма от небольших пожаров показывали, что где-то идут бои.
         Мы старались принять какое-то разумное решение, но нам ничего не приходило в голову. Мы чувствовали себя так, как в первый день, когда в квартире "Козы" ждали, чтобы ситуация прояснилась. Только тогда нас было много, и бои только начинались, а теперь мы вчетвером были вынуждены ждать и строить предположения относительно своей участи. Какие бы планы мы ни строили, они всегда заканчивались утверждением, что, собственно говоря, нам остается одно: ждать в полной готовности каких-то изменений ситуации, которые позволят сориентироваться, как мы можем объединиться с повстанцами. Мы знали, что в крайнем случае надо дождаться ночи и попробовать вырваться из города либо добраться до находящихся неподалеку наших отрядов.
         Наши рассуждения прервал лязг приближающегося танка. Польной, со стороны площади Унии, ехал "Тигр". Танк въехал на площадь Политехники и свернул в сторону улицы Снядецких. Раздались несколько серий из автоматического оружия, а через минуту мы увидели сомкнутый немецкий отряд, как позже оказалось, состоящий из обслуживающего персонала госпиталя, который под прикрытием "Тигра" отступал улицей Польной в сторону площади Унии.
Через какое-то время мы заметили движение со стороны улицы 6-го Августа. Мы увидели, что на некоторых домах появляются польские флаги, люди выходят на улицу, и тогда Янек отдал приказ выступать.
         Когда мы оказались на улице Снядецких, у выхода на площадь Политехники уже строили баррикаду. Какой-то поручик с саблей, но без пистолета спросил, откуда мы и, узнав, что мы были под Окенчем и как раз пробились в Средместье, хотел немедленно подчинить нас себе. Ничего удивительного, у нас было неплохое вооружение, у Антека был "стэн", а у Янека, Владека и у меня были "девятки", а впридачу гранаты, поэтому мы были прекрасной поддержкой для любого отряда. Янек отказался выполнить приказ поручика, объясняя, что мы подчиняемся только приказам Главного Командования Авиации, место расположения которого мы должны найти, чтобы доложить о себе. Как выяснилось, Г.К.А. находилось рядом, в доме на улице Снядецких. Нас приняли там очень тепло, чтобы не сказать с энтузиазмом, угощая чаем и какими-то бутербродами или печеньем, расспрашивая о том, что происходило на Окенче и какова судьба остальной части отряда.
         Милая дружеская встреча была прервана, когда мы услышали отзвуки пока отдаленной, но приближающейся стрельбы, а через минуту получили приказ занять баррикаду, перекрывающую улицу 6-го Августа со стороны площади Спасителя. Вроде бы немцы приближались со стороны Уяздовских Аллей через территорию бывшего Министерства Военных Дел и Маршалковской со стороны площади Унии.
         "Польны" отвел нас на позицию и сразу вернулся к командованию за дальнейшими приказами. Баррикада была очень "любительской", ее построили из какой-то разбитой телеги, шкафов, досок и прочего хлама так, что они заслоняла обзор, но не защищала от снарядов. Мы заняли позиции справа и слева, ближе к зданиям, там, где были сделаны проходы возле стен домов.
         Стрельба на подступах становилась все ближе и сильнее, сопровождаясь разрывами гранат и орудийными выстрелами. Позже к этому добавился грохот пулеметов и рев танков, а вдоль улицы 6-го Августа начали летать пули, давая о себе знать характерным свистом и ударами в баррикаду. Подбежавший к баррикаде мужчина без повязки и без оружия сообщил нам, что немцы уже недалеко и гонят перед собой для прикрытия женщин и детей.
         В перспективе улицы 6-го Августа за площадью Спасителя появилась сгущающаяся пыль и дым. Через баррикаду начали пролетать осветительные снаряды из пулемета, убеждая нас в том, что мы правильно не доверяли ее конструкции. Внезапно из-за угла дома на площади Спасителя появились человеческие фигуры. Они бежали возле стены, то ли подняв руки вверх, то ли прикрывая головы от чего-то, что могло на них упасть. Первым человеком, который достиг охраняемого мной прохода между домом и баррикадой, была женщина; за ней вторая, которая несла на руках ребенка или узел. Люди, стоявшие в воротах, быстро схватили их и втянули внутрь, иначе они бежали бы дальше. Таких людей, которые добежали до "наших" ворот, было несколько, а может более десяти. Мужчин среди них было мало. Стрельба усиливалась, пыль или дым в перспективе улицы за площадью Спасителя густел.
         Мы напряженно ожидали появления немцев, не имея представления, есть ли где-то рядом другие наши отряды. В душе мы надеялись, что в случае чего появятся другие защитники этой баррикады и придет "Польны". Через какое-то время стрельба стала затихать, а затем отдаляться. Немцы явно отступали.
Жизнь в воротах и на улице начала приходить в норму. Люди, которые бежали из своих домов, спасаясь от немцев, начали возвращаться. Другие, которых стрельба задержала на подступах, появялись возле нас, принося разные, часто противоречащие друг другу, новости.
         Кажется, проторчав час на этой странной баррикаде, мы решили, что нам здесь нечего делать, поэтому самовольно вернулись на квартиру ГКА и застали там Янека "Польного", попивающего чай с печеньем в дамском обществе. "Польного" очень обрадовало наше возвращение, потому что нас как раз должны были уведомить, что нам приказано отправиться в группировку "Гольского", куда нас откомандировали, предварительно оговорив, что мы по-прежнему остаемся отрядом прикрытия ГКА и должны занять баррикаду на Львовской 1, которая защищает ГКА со стороны Политехники.
         В штабе "Гольского", находившемся в здании Факультета Архитектуры на улице Кошиковой 55 сразу начались проблемы, поскольку там считали, что у нас слишком много оружия, и мы должны "поделиться" им со слабее вооруженными. Поскольку никто из нас не хотел отдавать то, что имел, были даже предложения "разделить" нас по другим отделениям. К счастью, Янек "Польны" занял твердую позицию и, ссылаясь на то, что мы являемся отрядом прикрытия Главного Командования Авиации, и только оно может решать, что делать с нашим оружием и нашей организационной принадлежностью, отверг все предложения. Какое-то время продолжались дискуссии между "Гольским" и ГКА, наконец, нам выделили квартиру в доме на улице Львовской 1 и баррикаду, блокирующую улицу Львовскую и прикрывающую с фланга вход в улицу Снядецких, с учетом того, что ночью один из нас, вооруженный "стэном", должен был находиться на баррикаде, постороенной между домами Польная 50 и 52. В данной ситуации "стэн" стал автоматическим оружием отряда, которым был вооружен тот, кто в настоящее время был на службе.
         На Львовской в наш отряд включили двух новичков. Один из них, знакомый Янека "Польного", которого, неизвестно почему называли "Людвик моряк" (Людвик Мисюревич) и который в первый день восстания был ранен осколком гранаты в лицо и теперь разгуливал с перевязанной головой. Вторым был парень на два или три года младше нас, имени и фамилии которого я не помню, тоже знакомый Янека.



солдаты ГКА-64 на баррикаде на Львовской, справа Марек Тадеуш Новаковски "Абба"

         Получив во владение баррикаду на Львовской 1, мы начали ее укреплять, помня об "эффективности" той, которую нам велели защищать на 6-го Августа. Командование дало нам в помощь рабочий отряд, да и жители домов на улице Львовской охотно брались за работу.
В первую ночь моя смена на баррикаде Польная 50-52 выпала после полуночи. Баррикада была построена профессионально (ее строительством руководил мой отец – офицер-сапер времен Легионов) из тротуарных плит и мешков с песком. На ней можно было лежать под прикрытием бруствера, защищающего от осколков и рикошета. Однако позиция лежа ночью очень расслабляла и склоняла ко сну.
         Это должно было случиться около 4-х утра, когда меня сморил сон. Меня внезапно разбудил командир баррикады с приказом немедленно открыть огонь, потому что, как он считал, в кустах перед нами были немцы. К счастью, я не отдал очередь вслепую, а начал высматривать в темноте цель и одновременно прислушиваться. И тогда из картофельных кустов по другой стороне улицы я услышал тихий зов: "Лава, Лава!"
         Это были наши: Юрек Ренцки "Сава" и Толек Бринкенхофф. Они привели с собой Д.С.К., то есть наших санитарок, и часть отряда "Возмездие II", который в момент начала восстания оказался в Колонии Сташица. Их сопровождала большая группа мирных жителей.
         После прибытия Юрека и Толека личный состав отряда "Летчиков" или "Польного", как нас называли, увеличился до восьми солдат и четырех санитарок, а вооружение обогатилось еще одним "стэном" и винтовкой типа Манлихер, не говоря уже о гранатах и боеприпасах. Такое вооружение для восьми человек было в Средместье чем-то неслыханным, поэтому снова начались попытки отобрать его у нас. Но к счастью наше командование не хотело даже слышать об этом, потому что, как оно утверждало, мы охраняли от неприятеля квартиру ГКА и должны были быть вооружены соответственно цели своего задания.
         После прибытия Юрек Ренцки доложил, что те солдаты "Возмездия", которые не успели этой ночью собраться, чтобы идти с ним в Средместье, будут следующей ночью ждать связного, который должен придти за ними. Было также много мирных жителей, готовых покинуть Колонию Сташица, чтобы спастись от зверствующих все сильнее украинцев и калмыков. В этой ситуации мы поучили согласие выслать следующей ночью патруль, который должен был привести всех этих людей. Мы пошли вдвоем: Юрек и я.
         Ночь была относительно светлой, поскольку зарево пожаров освещало небо. На оси между Раковецкой и площадью Политехники мы нарвались на первый заградительный обстрел. Однако пули летали довольно редко, и их было видно и слышно только время от времени. Позже, ближе к Вавельской было спокойно. Я остался возле фабрики Коцйана (там, где сейчас находится Центральное статистическое управление), чтобы наблюдать, нет ли со стороны Раковецкой и казарм СС или бывшего госпиталя Пилсудского, все еще занятого немцами, какой-либо опасности, а Юрек пошел между зданиями собирать людей.
         Где-то через час или даже позже появился Ежи, а с ним огромная толпа людей. У некоторых были с собой большие тюки, у других только маленькие свертки или чемоданы. Мы пошли медленно, стараясь издалека обойти госпиталь Пилсудского, откуда нам грозила самая большая опасность. Мы боялись, чтобы нас оттуда не увидели или не услышали, потому что такая большая колонна, идущая через картофельные и помидорные кусты и прочие заросли, производила изрядный шум. К счастью, ничего не произошло, и мы без проблем добрались до баррикады на Польной 50-52.
         Увеличившийся личный состав нашего отряда, как и наличие у нас двух стэнов привело к тому, что нам добавили дневную службу на баррикаде на Польной, и с тех пор один из нас должен был постоянно там находиться. К счастью, на нашем отрезке царил покой, и служба состояла из смены караулов, чистки оружия и посещения знакомых, оказавшихся поблизости, не говоря о строительстве укреплений. Нашу баррикаду на Львовской мы усилили бункером, задней стеной, которая защищала нас от обстрела, и имитацией противотанковых мин, установленных на подступах.
         Где-то в конце первой недели к нам попал взводный подхорунжий Эдмунд Вода. Это был кузен или какой-то дальний родственник хозяйки, у которой мы жили. Его прошлое было для меня, и не только для меня, загадкой. Мы подозревали, что он был родом из Познани, дезертир из Вермахта.
         11 августа около полудня, когда я был на баррикаде на Польной 50-52, на площади Политехники раздались выстрелы, и я увидел сворачивающий на Польную и резко тормозящий автомобиль, из которого выскочили четыре немецких солдата, которые спрятались в бомбоубежище, находящимся на другой стороне улицы, на огородных участках.
         Я побежал на развалины дома на углу Польной и 6-го Августа. Когда я туда прибежал, там уже были солдаты "Гольского". Один из них подскочил к стоящему на мостовой автомобилю и начал шарить в нем, поощряемый криками товарищей. Внезапно он скорчился и упал. Видимо, в него попал стреляющий вдоль улицы Польной немецкий пулемет или снайпер из госпиталя Пилсудского. Его быстро перенесли назад в развалины и унесли в тыл. Немцев, спрятавшихся в убежище, не было видно, госпиталь и отдаленные позиции возле площади Унии прикрывали их довольно сильным огнем.
         В то время, когда все это происходило, возле меня появился "Гриб", который дежурил на баррикаде на улице Львовской. Мы перескочили через Польную и притаились возле входа в убежище, того, что был дальше от площади. Одновременно несколько повстанцев перескочили улицу вблизи от площади и бросили гранаты через вход со своей стороны, а потом бросили гранату через вентилятор. Я закричал по-немецки, чтобы сидящие в убежище сдались и вышли без оружия с поднятыми руками. Минуту не было никакого ответа, и только после второй гранаты, брошенной через вентилятор, кто-то изнутри закричал, чтобы мы не стреляли, потому что они выходят.
         У первого вышедшего была на ремне кобура с "парабеллумом". Я сбежал по лестнице вниз к самой двери убежища, отстегнул его ремень вместе с оружием и надел на себя, а ему велел идти наверх.
         Следующий вышедший был без ремня и без оружия, поэтому я быстро отправил его наверх. Третий немец, покинувший убежище, поддерживал раненого товарища. Он прислонил его к стене, а сам быстро побежал наверх. Я хотел подойти к раненому, когда наверху, прямо над входом, появился один из повстанцев и, опустив почти отвесно руку с пистолетом вниз, выстрелил раненому прямо в темя. Это было отвратительное убийство, все произошло настолько неожиданно, что даже не успел крикнуть, чтобы он этого не делал. Позже товарищи этого убийцы оправдывали его, говоря, что накануне он потерял брата. Но эту сцену я помню до сих пор отчетливее, чем многое другое.
         Позже оказалось, что, когда немцы выходили, там наверху никто не подумал о том, чтобы их стеречь, и один из них убежал в сторону госпиталя, преследуемый нашими запоздалыми и неточными выстрелами. Зато был кто-то, кто считал, сколько должно быть трофейного оружия, и он не досчитался одного пистолета. Пистолет искали везде, но никому не пришло в голову, что на мне ремень с кобурой, хотя в руке я держу стэн. Все привыкли, что "летчики" были обвешены оружием. Этот пистолет увеличил арсенал нашего отряда по принципу, что запас беды не чинит.
         Не помню уже, в тот же день, или через день или два после этого события наш отряд получил приказ покинуть занимаемую позицию и доложиться в авиационной роте капитана "Юра" Ежи Марцинковского, которая занимала отрезок между Хожей, Эмилии Платер и Вспульной.



Отряд ГКА-64 "Лавы" перед уходом с баррикады на Львовской 1, четвертый справа Тадеуш Марек Новаковски "Абба"


ВСПУЛЬНАЯ – АВИАЦИОННАЯ РОТА "ЮРА"

         Сразу же после случая с автомобилем, то есть 12 или самое позднее 14 августа, согласно приказу ГКА нас перенесли из группировки "Гольского" в авиационную роту капитана "Юра", то есть инженера Ежи Марцинковского, в группировке "Заремба-Перун".
         Мы доложили о себе командованию роты, которое размещалось в здании на улице Хожей 62, и получили приказ занять дом на Вспульной 61, который находился на передовой линии, потому что противоположная сторона улицы была в принципе занята немцами. Я пишу "в принципе", потому что немцы появлялись там днем, а ночью отступали в здание телефонной станции на улице Барбары. На нашем левом фланге был взвод поручика "Робура", то есть поручика Мариана Гринкевича-Мочульского, а на правом взвод "Скобика", то есть подхорунжего Кузьминского, с тем, что дом под номером 59 не был занят.
         На новом месте, то есть в доме на улице Вспульной 61, мы заняли квартиру со стороны улицы на втором этаже, так, чтобы окна наших комнат выходили во двор. Из нашей квартиры мы могли мгновенно попасть на огневые позиции, находящиеся в окнах, выходящих на улицу Вспульную. Единственный постоянный пост, который мы выставили, был как раз в одном из тех окон, за баррикадой из мешков. Второй, на балконе, появился позже, там было построено что-то вроде бункера.
         В качестве хорошо вооруженного отряда – у нас было два стэна, пять пистолетов 9 мм, одна винтовка и много боеприпасов, гранат и взрывчатых материалов – мы были обязаны поддерживать, главным образом, автоматическим оружием, соседние взводы, и прежде всего взвод "Робура".
         В роте также был отдел, кажется отделение, а может и взвод АЛ, который занимал один из домов на улице Вспульной возле улицы Эмилии Платер. Насколько он был "самостоятельный", я не помню, но и туда мы иногда ходили с огневой поддержкой.
         Сразу же после прибытия нас "усилили" тремя молодыми солдатами: Юреком Лучиньским, Ромеком Горбачевским и Войтеком (фамилии не помню). В подполье они были в других отрядах и к "Юру" попали случайно. До нашего появления они находились при командовании роты, поэтому нам приделили их в качестве "личной поддержки". Они были связными, а позже служили на внутренних постах. Янек "Польны" не соглашался использовать их на передовой, потому что им еще не было семнадцати лет. В роте "Юра" мы полчили обиходное название "взвод Польного".
         Сразу же после прибытия на Вспульную нам сообщили, что к нам должно присоединиться отделение "Александра", которое не прибыло 1 августа на назначенный сборный пункт в магазине Здзенецких на Львовской 2 и сражалось на Повислье. С "Александром" или без, мы были в некотором роде организационной сенсацией, потому что согласно довоенному уставу пехоты нашего численного состава хватало на отделение, а мы назывались взводом. Происходило так потому, что мы по-прежнему были откомандированным отрядом из ГКА и нашим "вождем" был офицер. Собственно говоря, у нас никогда не прижилось, что мы от "Юра". Мы были от "Лавы", ну и из взвода "Польного" в роте "Юра". Янек "Польны" тоже понимал нашу симпатию к Тадеушу и не имел никаких претензий. В нашем понимании мы были у "Юра", но только временно.
         Состав отряда в первые дни на Вспульной выглядел следующим образом: подпоручик Ян Здзенецки, псевдоним "Польны", взводный подхорунжий Эдмунд (?) Вода, псевдоним "Артур", (?), пять капралов с цензом – Олаф Бринкенхофф, псевдоним "Сас" (?); Владек Мацейчак, псевдоним (?), Антек Радван, псевдоним "Кобра", Юрек Ренцки, псевдоним "Сава", а также Марек Тадеуш Новаковски, псевдоним "Абба"; затем были рядовые – Людвик Мисюревич, псевдоним "Юлек Моряк" (?), подросток, который присоединился к нам на Львовской, ну и такой симпатичный парень, который был настолько бесцветным, что я даже не помню его имени, а также трое новых молодых ребят, назначенных к нам "Юром". Вместе нас было тринадцать и пять наших санитарок-связных, то есть Зося Бернацка, Кая Богомолец, Марина Кшисткевич, Кристина Недзельска и Ханка Витковска.
         Квартира, которую мы себе выбрали, была удобной, и мы организовали ее очень уютно, так что жаловаться было не на что. У девушек была одна небольшая комната, мы спали в большой "столовой", где находился наш склад оружия, кладовая и стол, за которым мы ели то, что готовили наши девушки. "Польны" распорядился, чтобы оружие постоянно находилось в квартире, на столе, и брал его только тот, кто шел на пост, и только такое, которое было ему необходимо. Это касалось главным образом стэнов и винтовки, которые использовались в качестве огневой поддержки для соседних взводов. Кроме того, было запрещено ходить с оружием в увольнение.
         Сегодня мне уже трудно вспомнить, был ли первый союзнический сброс в последнюю ночь нашего пребывания на Львовской или это было уже на Вспульной. Знаю одно - ту ночь я проспал и был обижен на товарищей, которые меня не разбудили.
         Первое боевое крещение на наших позициях мы получили через день или два после прихода на Вспульную. Немцы начали наступление на позиции "Робура", и нас направили туда в качестве огневой поддержки. Главный удар шел от костела Петра и Павла, где немцы старались взорвать ограду прикостельного сада, чтобы облегчить себе наступление на позиции поручика "Робура". В это время по всей линии улицы Вспульной немцы обстреливали наши позиции, отчего создавалось впечатление, что готовится лобовая атака.
         Дома под номерами 65 и 67 находились напротив костела, и их защищал взвод поручика "Робура", которого мы должны были поддержать автоматическим оружием, для чего туда был отправлен Юрек Ренцки "Сава" с винтовкой. Он так хорошо с этим справлялся, что ему удалось застрелить из винтовки немца и ранить другого.
         Антек Радван и я, "Абба", мы были в доме под номером 63, напротив которого находились дома, откуда немцы обстреливали наши позиции. Как произошло, что мы оказались вдвоем в одной комнате, я не слишком хорошо помню, но кажется меня туда позвали, потому что там было хорошее место для стрельбы.
         Какой-то немец стрелял из окна напротив, и надо было его обязательно ликвидировать. Я пытался ему отвечать, но не мог рассмотреть, было ли окно, по которому я стрелял из стэна, тем, где он находился. Это была такая игра в кошки-мышки – кто кого первым увидит.
         В конце концов я оказался в комнате, откуда вроде бы можно было увидеть этого шкопа. Я осторожно придвинулся к окну. Антек стоял с противоположной стороны, немного отступив вглубь комнаты, как раз возле двери. Взводный Михал Буяльски от "Робура", который уже до этого был в комнате, а может, появился там вместе со мной, хотел бросить гранату через улицу в комнату, из которой стреляли по нам. Реализовать эту идею ему мешало прикрытая оконная створка. Поэтому он подполз к окну и начал медленно его открывать.
         В этот момент что-то влетело в комнату и немедленно взорвалось. Результат был ужасающим. Грохот, ничего не видно, пыль разъедает глаза, проникает в легкие, а падающие куски штукатурки бьют по голове и плечам. Я выскочил из комнаты, кашляя, отплевываясь и протирая глаза. С облегчением я понял, что со мной все в порядке. Целы были также Антек и Буяльски. Вся сила от взрыва гранаты, видимо из ружейного гранатомета, пошла в потолок и в стену в глубине комнаты. Это нас спасло. Мы все были слегка оглушены, и с Антеком надо было разговаривать очень громко добрых несколько часов, потому что он почти оглох, а меня мучила тошнота, и я чувствовал себя слегка оглушенным.
         Однако не было времени заниматься собой, потому что надо было огрызаться, чтобы немцы понимали, что мы здесь и отвечаем выстрелом на выстрел. Однако теперь я осторожно подходил к окнам, и если в каком-то из окон напротив что-то казалось мне подозрительным, я пускал в ту сторону короткую очередь и быстро удирал в другую комнату. Кто-то из наших начал бросать через улицу бутылки с зажигательной смесью. Он бросал с третьего или четвертого этажа, и после нескольких неудачных попыток попал в окно на втором этаже. Огонь быстро охватил занавески, но какой-то человек в черном мундире начал их тушить. Я выстрелил в него, но не попал. Кто-то оттащил меня от окна и велел не стрелять, потому что это поляк-железнодорожник, один из жителей того дома. Ну что ж, я был в шоке, и все, что шевелилось с той стороны улицы, было для меня целью.
         Я вернулся на квартиру, где Юрек Ренцки рассказывал о том, как из винтовки подстрелил одного, а затем второго немца, и как немцы перестали атаковать, а там, где упал убитый, осталась винтовка, которую немцы не забрали вместе с телом товарища. Эта лежащая винтовка не давала "Грибу" покоя, и он решил ночью отправиться за ней. С согласия "Юра" он отправился на другую сторону улицы и принес новенький маузер. Теперь у нас в отряде было две винтовки, а Юрек прославился в роте, как прекрасный и храбрый стрелок.
         Кажется, именно в тот день погиб один из солдат "Юра", смерть которого сильно потрясла меня. Это был подхорунжий, который хотел бросить зажигательную бутылку через улицу в дом, откуда стреляли немцы. Неизвестно почему бутылка взорвалась в тот момент, когда он замахивался, и горящий бензин вылился прямо на него. Он получил сильные ожоги и через несколько дней умер в страшных мучениях. Это был крепкий веселый парень. Девушки очень переживали из-за его смерти, потому что очень его полюбили, впрочем, мы тоже.
         В это время были очередные союзнические сбросы. Один или два я наблюдал с крыши нашего дома на Вспульной. Это было прекрасное и страшное зрелище, от которого захватывало дух, и кровь застывала в жилах. Помню плывущую по освещенному заревом пожаров небе огромную тень четырехмоторного самолета, выплывающее из выхлопных труб двигателей желто-голубое пламя и вокруг полосы снарядов зенитной артиллерии и пулеметов, звук его моторов и грохот немецкого автоматического оружия. Это вселило в нас некоторую надежду, что придет какая-то помощь, и немцы уйдут, что каким-то образом это восстание закончится нашей победой, или во всяком случае освобождением Варшавы. Эта надежда поддерживала нас какое-то время, постепенно слабея и превращаясь в безнадежное упорство.
         Через несколько дней после нашего прибытия на Вспульную к нам присоединился сержант Бараньски, псевдоним "Александр", который не успел первого августа прибыть вовремя на сборный пункт на улице Львовской, потому что его задержали начавшиеся раньше времени столкновения на Краковском Предместье и Новом Святе. Тогда он вернулся с частью своих людей на Повислье и принимал участие в боях за электростанию. Там погиб один из его солдат, а несколько были ранены.
         Товарищи от "Александра", как мы их называли, были довольно хорошо вооружены, и кажется у каждого был пистолет и пару гранат. Что еще важнее, это были люди общительные и очень храбрые. Они заняли дом на Вспульной 59. С "Александром" прибыли: Тадеуш Ленарциньски, Юрек Каминьски, Ендраль из Яблонны, Мундек и еще несколько, имен и псевдонимов я не помню. Кроме того, с ними была жена Бараньского, которая готовила для их отделения, и две девушки-связные, имен и псевдонимов которых я также не помню. Позже к ним присоединился Тадеуш Суски, который 1 августа прорвался через Краковское Предместье и добрался до улицы Хожей, где его включили в отряд, вместе с которым он храбро сражался за ПОлитехнику и был там ранен.
         Немцы после неудавшейся атаки со стороны костела не отказались от наступления на нашем отрезке и через несколько дней начали сильный обстрел наших позиций из гранатометов. В это время мы интенсивно укрепляли наши позиции, в том числе заслоняя ворота на Вспульной 61 разными ящиками и шкафами, наполненными землей, которую выкапывали во дворе. На втором этаже в доме "Александра" на балконе укрепили "бункер", сооруженный из мешков с песком, из которого удобно было стрелять в сторону улицы Эмилии Платер. Зато во дворе Вспульной 63 или Хожей 64, этого я точно не помню, копали колодцы.
         Обстрел из гранатометов был особенно опасен для тех, кто копал колодцы или выкапывал землю для баррикадирования ворот домов на Вспульной. Так и произошло во дворе дома, вроде бы на Вспульной 59, где много людей было занято рытьем колодца. Взрыв одного снаряда из гарнатомета 80 мм был причиной страшной резни, которую можно было сравнить только с попаданием авиационной бомбы в дом на Хожей 64 (?), что произошло гораздо позже. Поэтому все избегали, насколько это было возможно, ходить там, где могли упасть снаряды из гарнатометов.
         На нашем отрезке было прекрасное сообщение благодаря пробитым между отдельными зданиями проходам, так что можно было легко переходить из дома в дом. Отверстия были сделаны на высоте второго этажа, что позволяло в случае, если немцы ворвутся в здание, подтянуть подкрепление. Позже, когда фасады домов на Вспульной сгорели, пробили переходы в подвалах.
         После каждого обстрела из гранатометов на территории роты находили неразорвавшиеся снаряды. Не помню, кому пришла в голову идея использовать их, чтобы получить взрывчатый материал. Во всяком случае, чтобы это сделать, надо было их разрядить. За это взялись мы двое – "Сава", то есть Юрек Ренцки, и я.
         Для этой операции мы выбрали подвал, в котором нашли стол с тисками, а также где-то нашли инструменты, которые могли нам пригодиться при выкручивании взрывателя. Не скажу, что мы взялись за работу без эмоций. Лопасти снаряда мы зажали тисками, однако это не обеспечивало его стабильности, и я должен был держать его двумя руками, чтобы он не качался, а Юрек с помощью добытого нами инструмента с длинным рычагом начал откручивать взрыватель. Мы делали это с огромным опасением и очень осторожно. Как сейчас помню, что мы отодвигались как можно дальше от объекта наших манипуляций, словно это могло помочь в случае взрыва.
         Хуже всего для меня было то, что, держа обеими руками снаряд, который, несмотря на мои усилия, немного качался, я вынужден был быть очень близко от него, чтобы удерживать его в вертикальном положении. Не знаю, думал ли я тогда о том, что если бы произошел взрыв, то ни у Юрека, ни у меня не было бы ни малейшего шанса уцелеть. Но даже если мы осознавали, насколько это опасно, желание разрядить снаряд было сильнее нашего страха. Во всяком случае, уверенность в том, что эта операция должна удаться, была сильнее всего того, что говорило, что мы сумасшедшие.
         К счастью для нас ничего не взорвалось, и мы стали обладателями части снаряда, в которой находился взрычатый материал в виде очень твердой массы. Чтобы его достать, следовало бы подогреть снаряд, чтобы он вытек, или действовать молотком. Это не было ни легко, ни безопасно. И тогда появилась идея использовать наши английские филипинки – то есть наступательные гранаты.
         На полученный колпак снаряда мы наложили "юбочку" английской филипинки, в которую вложили для увеличения силы взрыва палочку пластида. Таким образом были созданы две гранаты, которые мы решили назвать "X-1", и на каждой из них масляной краской мы нанесли символ "X-1".
         Следующие разряженные снаряды из гарантометов, переделанные на гранаты X-1, а было их еще два или три, имели более простые взрыватели, состоящие из фитиля, в котором находилась спичечная головка, чтобы можно было легко и быстро поджечь его, капсюля, шеддитовой пробки ну и "корпуса" из пластида. Все это было, уже не помню как, прикреплено к колпаку снаряда. У следующих "моделей" наших гранат X-1 были модифицированные взрыватели в зависимости от пиротехнических материалов, которые были в нашем распоряжении.
         Через какое-то время после производства наших X-1 немцы атаковали нас при помощи "Голиафов". Все началось с объявления тревоги, потому что нас атакуют танки. Прежде чем мы успели добежать до позиций, взорвался первый "голиаф". Этот взрыв сорвал балкон с бункером, но с парнем от "Александра", который там был, к счастью ничего не случилось, его только немного оглушило. Не знаю, что происходило на передовой, потому что мое задание состояло в том, чтобы занять позицию в глубине ворот и держать под огнем стэна их, а также лестничную клетку, ведущую на развалины и в подвал.
         За уничтожение очередных "голиафов", которые готовились атаковать и взрывать забаррикадированные ворота домов на нашей стороне, взялся Олек Дудиньски, прозванный "Инженером". Он сделал это при помощи наших X-1, бросая их из окна второго или третьего этажа, и в результате это они спасли нас от этих передвижных мин. Второй выпущенный немцами "Голиаф", выезжая из ворот напротив, попал под удар гранаты X-1 и взорвался посреди улицы. Третий в результате взрыва гаранты "X-1" был поврежден и повернул назад, въезжая в ворота, откуда его направили, и там взорвался. При этом он, должно быть, устроил изрядное побоище среди готовящихся к наступлению немцев, потому что атака на наши позиции была прервана. Эта наша победа на какое-то время успокоила немцев, но они по-прежнему тревожили нас огнем из гранатометов, так что мы получили еще два или три неразорвавшихся снаряда.
         Через несколько дней после этих событий, ночью, когда я был на посту, расположенном на лестничной площадке, откуда можно было блокировать двор и одновременно стеречь подвальные переходы и второй этаж, на наш участок прибыл генерал "Монтер". Я ничего об этом не знал, и только утром мне сказали, что все командование вместе с генералом проходило мимо меня, и что я спросил пароль, а затем по все правилам доложил о себе. Я был удивлен этой новостью и думал, что они надо мной подшучивают. Я сознавал, что ночью заснул на посту и не помню ничего из того, о чем мне рассказывают. Только позже из подсознания всплыли картины, которые подтвердили, что это событие должно было иметь место. Вроде бы я вел себя согласно уставу и отвечал на все задаваемые вопросы. Но я убежден, что спал тогда с открытыми глазами, и мои поступки были результатом работы моего подсознания. Мы тогда были сильно измучены.
         Несколько раз, уже не помню, с кем, я ходил на крышу нашего здания на наблюдательный пункт, чтобы следить за действиями немецкой авиации. Наше командование хотело знать, не приближаются ли "Штукасы" слишком близко к нашим позициям. Мы брали с собой винтовку и несколько раз стреляли по низко летящим машинам. Именно во время такого дежурства прилетел одинокий "Штукас" и, к нашему ужасу, начал пикировать прямо на наш район. Я видел падающую бомбу, которая, как мне казалось, летела прямо на наш дом. Это был момент панического страха. Мы бросились к лестнице, чтобы сбежать вниз. Внезапно весь дом задрожал, но не рассыпался, и мне показалось, что взрыва не было. В какой-то момент я подумал, что снаряд не разорвался. Я выглянул через люк в крыше и увидел окутывающую нас пыль.
         Бомба упала на дом на улице Хожей 64 (?) и, пролетев до самого подвала, взорвалась. Тогда погибло почти целое отделение "Юра", которое располагалось там в квартире на первом этаже. В том числе погиб подхорунжий "Паж", который был частым гостем в нашем взводе. Для безопасности окно в их квартире было заслонено сейфом, под которым они спали. От взрыва сейф рухнул и раздавил тех, кто там спал. "Паж" был среди них.
         Самая ужасная картина однако была в подвале, где засыпало людей, которе теперь почти постоянно находились там. Они лежали, засыпанные так, что у некоторых торчали наружу головы, руки, ноги. Те, которых завалило меньше, старались как-то выбраться или помочь тем, кто их откапывал. Кто-то вел себя истерично, а кто-то лежал тихо, спокойно ожидая своей дальнейшей участи.
         Откапывание шло очень медленно, потому что все осыпалось и могло завалить и тех, кого уже почти откопали, и спасателей. Некоторым из засыпанных удалось выбраться, другие умирали под тяжестью развалин или в результате полученных внутренних повреждений. Эта картина подвального коридора, в котором из-под развалин торчали конечности, головы – живые или мертвые, какой-то наполовину засыпанный ребенок в кроличьей шубке, была, наверное, одной из самых чудовищных, какие я видел во время восстания. Однако хуже всего было сознание, что глубже могут находиться еще живые люди, осужденные на медленную смерть.
         Второй такой ужасной картиной был вид людей после того, как среди копающих колодец разорвался снаряд из гранатомета. Помню молодую женщину, которая кружилась на месте и кричала, что ее убили, в то время как она была жива и даже не ранена, а возле нее лежали страшно обезображенные трупы.
         Вскоре после этой бомбардировки дома на Хожей немцы начали очередное наступление и подожгли занимаемые нами дома по нечетной стороне Вспульной (22.08 ?). Пожар видимо возник на третьем или четвертом этаже, где не было наших постов. Жильцы давно покинули квартиры, находящиеся на передовой, а мы почти никогда не заглядывали на верхние этажи. Когда сориентировались, что происходит, было уже поздно гасить фасады, и все сконцентрировались на том, чтобы огонь не перекинулся на флигели, что удалось сделать. Это, несомненно, было заслугой нашей ротной пожарной стражи и ее коменданта.
         Hе помню, тогда или раньше мы перенесли нашу квартиру во флигель и разместились на первом этаже. Время и очередность некоторых событий сегодня трудно установить. Слишком много лет прошло и слишком много случилось, поэтому в памяти остались только фрагменты или эпизоды пернесенного.
         Во время этого пожара наши посты постоянно дежурили возле горящих фасадов, следя, чтобы немцы не перебрались на нашу сторону улицы. Они могли использовать пожар и атаковать нас, но не сделали этого. Наши посты отступали по мере продвижения огня, переходя из квартиры в квартиру и следя, чтобы пламя не отрезало их от выхода. Сгоревшие фасады зданий № 59, 61 и 63 на улице Вспульной на долгое время отделили нас от немцев. Раскаленные развалины не позволяли немцам атаковать нас иначе, как только через ворота, а те были надежно забаррикадированы. В наших воротах, в доме под номером 61, была построена надежное заграждение и устроен наблюдательно-огневой пост. Служба там была очень тяжелой, потому что там было невероятно жарко. Лежащие на перекрытии ворот раскаленные обломки превращали их во что-то вроде духовки. Единственный приток свежего воздуха давало отверстие амбразуры, но этого было недостаточно, и в таком раскаленном бункере нечем было дышать. Недостаток воздуха, жар и одиночество приводили к тому, что там можно было быстро заснуть даже днем, не замечая этого.
         Чтобы улучшить связь между постом в воротах и командованием, а также для того, чтобы тот, кто там сидел, не заснул, на лестничной клетке прямо возле двери был установлен телефон, возле которого постоянно дежурила связная. Ее заданием было передавать "вождям" то, о чем докладывал наблюдатель, и стречь наблюдателя, чтобы он не заснул. Позже, когда ворота остыли, а ночи стали холодными, телефон приближал нас к огневой позиции, и только опасение, что телефонные разворы могут услышать немцы на другой стороне улицы, удерживало от излишнего сближения.
         Ощущающаяся нехватка продвольствия привела к тому, что стали высылать продовольственные патрули за ячменем на пивоваренный завод Хабербуша. Организатором и командиром этой операции был поручик Олек Дудиньски. Каждый взвод был обязан выставить патруль из нескольких человек, а из них формировали колонну, в которую включали также местных жителей, которые должны были приносить продовольствие для госпитальной кухни и гражданского комитета.
         Два или три раза я в качестве командира нашего взвода ходил с товарищами от "Александра". Мы приносили ячмень со склада, который находился на Воле, в непосредственной близости фронта. Дорога вела к проходу через Иерусалимские Аллеи, где надо было поодиночке перебегать через улицу под прикрытием невысокой баррикады, под постоянным обстрелом снайперов, охотящихся за теми, которые не были осторожны и недостаточно низко наклонялись, перебегая, или останавливались перед тем, как перескочить через открытые места или бреши в баррикаде.
         Дальше дорога вела то улицами и узкими проходами в баррикадах, то подвалами, соединенными между собой проходами и превращающими их в бесконечный лабиринт, в котором можно было передвигаться, только зная пароль, опознавательные знаки и указатели с кодовыми названиями отрядов.
         Люди, теснящиеся в подвалах, не всегда встречали нас приветливо. Проходя мимо, мы будили их и тревожили. Нас часто спрашивали, являемся ли мы новым отрядом для обороны или тоже откуда-то отступаем. В этом подвальном обществе не было энтузиазма и спонтанной доброжелательности к аковцам, которую мы знали по первым дням восстания, а скорее равнодушие или появляющаяся все чаще неприязнь, перерождающаяся во враждебность. Неоднократно мы слышали в свой адрес неприязненные слова, ругательства, особенно тогда, когда мы нарушали их покой, тревожа детей, прося подвинутся, чтобы дать нам пройти.
         Когда во время перескакивания через какую-то улицу или двор осколки снаряда из гарантомета тяжело ранили одного из наших гражданских, я не смог уговорить ни одного из молодых людей, сидящих в подвале, помочь мне отнести раненого в ближайший госпиталь. Попытка заставить одного из них встретилась с враждебным отношением всех "жильцов" подвала. Тогда я впервые услышал произнесенные в наш адрес враждебные и полные ненависти слова, что мы уничтожили город, что из-за нашей глупости погибают тысячи людей и нажитое ими имущество, что надо было сражаться где-то в лесах, если уж так хотелось.
         После такого длящегося всю ночь похода каждый из нас приносил около двадцати-двадцати пяти килограммов зерна и мрачную картину города, население которого достигло передела своей выносливости, а также вопрос, каков будет наш и этого города конец.
         С продовльствием и водой становилось действительно плохо. Вроде бы были колодцы, но вода в них была не слишком хорошая. Начались болезни пищеварительного тракта и отравления. Поэтому Янек "Польны" придумал дезинфицировать колодезную воду, добавляя в нее коньяк, найденный на нашем участке. Не помню точно, как его нашли, но мне кажется, что его обнаружили в замурованном подвале наши товарищи от "Александра" и отдали под опеку Зосе Бернацкой, которая им распоряжалась. Знаю, что благодаря этому коньяку мы купили позже от аловцев (солдат Армии Людовой) автомат ППШ и что-то еще.
         Из-за этой торговли оружием нами заинтересовалась жандармерия и нанесла нам визит, но мы их прогнали, и с тех пор в проходе между территорией нашего взвода и "тылами" всегда стоял часовой с оружием, следя, чтобы никто не пришел к нам без разрешения "Польного". Этот пост, как правило, занимали наши "юнцы", чем они очень гордились. Эта торговля, должно быть, принесла нам дальнейшие барыши, потому что где-то перед концом восстания на наш участок попал советский гранатомет и противотанковое ружье с некоторым количеством боеприпасов и инструкцией на русском языке, которую перевел отец Антека Радвана.
         Развалины сожженных домов остывали, и можно было снова там передвигаться. Но это было очень опасно, потому что немцы из домов, расположенных по противоположной стороне улицы, прекрасно видели наши позиции и могли стрелять по нам, оставаясь в укрытии. Это было серьезной угрозой, и мы опасались, что отразить их атаку в таких условиях будет очень трудно.
         Из того периода я помню случай, когда с той стороны оказался немецкий отряд, принадлежащий к Люфтваффе, который, сориентировавшись, что с нашей стороны тоже находится авиационный отряд, предложил нам некоторого рода перемирие с помощью вывешенной карточки с надписью "Kameraden nich schissen" (Товарищи, не стреляйте). Они также разговаривали с нами, и помню, что даже приглашали нас к себе с визитом, а мы приглашали их к нам, но до взаимных посещений не дошло. Через несколько дней они сообщили нам, что уходят, а на их место пришли другие, менее миролюбиво настроенные солдаты, после чего начались довльно сильные перестрелки.
         Довольно интересен финал этой встречи с Люфтваффе, который имел место в 1960 году в Торонто в Канаде, когда я оказался на приеме в доме знакомых моих знакомых. Там я разговорился с хозяином дома, немцем, и узнал, что он был командиром того отряда, будучи в отряде связи Люфтваффе. Мы выпили по рюмочке за то, что нам дано было встретиться в новых и так сильно отличающихся обстоятельствах и за то, чтобы встреча вроде той в 1944 году никогда не повторилась.
         Высылаемые ночью на другую сторону Вспульной патрули установили, что если мы не предпримем радикальных мер, то начнем нести серьезные потери. Немцы удобно разместились в квартирах уцелевших домов по нечетной стороне улицы Вспульной и своим огнем из автоматического оружия могут обстреливать наши позиции через просветы в сгоревших домах. Кроме того, от все еще находящихся там жителей мы узнали, что немцы хотят вывезти их на работы в Германию или в концлагеря.
         Прежде чем было принято решение, что делать дальше, вылазки на другую сторону не только позволили нам разведать огневые позиции немцев, но и обогатили нас разными "мелочами", необходимыми для жизни, которые мы забрали из подвалов или из покинутых домов "напротив". Главным образом, это было белье и обувь. Товарищи от "Александра", которые обладали замечательным инстинктом и всегда могли найти то, что нужно, нашли мне там офицерские сапоги, которые сидели "как влитые", так что я смог выбросить свои прожженные ботинки с потрескавшимися подметками.
         Решение командования после ознакомления с ситуацией на "той стороне" было радикальным: эвакуировать на нашу сторону польских жителей, а дома сжечь.
Чтобы провести такую эвакуацию, мы должны были сначала восстановить уничтоженные баррикады на Вспульной, чтобы проходящие с одной стороны улицы на другую люди не попали под прямой обстрел из бункера возле Frontleitstelle, находящегося в здании нынешнего автомобильного лицея.
         Для этого задания было решено использовать штатских немцев, которых интернировала наша жандармерия. Они появились днем, десятка два мужчин и женщин. На их гражданской одежде масляной краской были нарисованы белые свастики. У некоторых свастики были нарисованы также на лбу. Все говорили по-польски, потому что были фольксдойчами. Они работали несколько часов, ремонтируя и надстраивая баррикады, установленные поперк улицы Вспульной, а также расчищая предполагаемые пути эвакуации. Мы стерегли их, сидя в развалинах с нацеленными на них автоматами и винтовками, предварительно предупредив, что будем стрелять при попытке к бегству. Но никто из них не пробовал бежать. Немцы тоже не стреляли, не было также "гостей" из гарнизона телефонной станции на Новогродской.
         Мы сообщили жителям домов на четной стороне улицы Вспульной, чтобы готовились к выходу, потому что ночью начнется эвакуация. После наступления темноты на всем участке была объявлена тревога, а наши патрули перешли на другую сторону улицы Вспульной, чтобы охранять территорию от возможной атаки немцев со стороны улицы. Мы не могли открыть ворот в домах по нашей стороне, поскольку они были забаррикадированы и укреплены, поэтому было подготовлено несколько лестниц, чтобы эвакуированные могли войти через окна высоких первых этажей на развалины сожженных домов. То же самое сделали с другой стороны, чтобы там люди могли выходить из окон. Важно было также, чтобы немцы через просветы ворот не заметили, что происходит во дворах домов, расположенных между улицей Вспульной и Барбары. В этом случае эвакуированные могли попасть под выстрелы снайперов или огонь автоматического оружия или гранатометов.
         Когда все было готово, из дома по четной стороне улицы, расположенного напротив нашего, то есть № 61, начали выходить люди. Они были нагружены тюками, тащили чемоданы, узлы и разные свертки. Они старались вести себя тихо, но под ногами трещало разбитое стекло, хрустел щебень. К тому же кто-то обязательно "должен был" кому-то что-то сказать, предупредить, о чем-то поросить или спросить. Это вызывало шум, который, как мы опасались, мог спровоцировать атаку немцев. Но немцы не отзывались, и поток эвакуированных непрерывно выплывал из дома напротив и, с трудом поднявшись на развалины с нашей стороны, расплывался где-то в тылу.
         В какой-то момент что-то "закупорилось", и на противоположной стороне начались какие-то перебранки, были слышны возбужденные голоса. Наконец в окне, из которого выходили эвакуированные, появилась солидных размров картина, которую несла над головой нагруженная большим белым узлом женщина. Уже этот ее белый узел был заметен издалека этой относительно светлой ночью, а стекло картины словно зеркало отражало зарево пожаров и луны, бросая отблески словно маяк.
         Тем временем что-то случилось с нашей стороны, и женщина с картиной остановилась посреди улицы. Она начала громко поторапливать людей впереди, в то время как они предлагали ей бросить картину, которую тяжело нести и которая блестит. Люди на мостовой боялись, что через минуту раздадутся выстрелы, и их засыпет град пуль. Они обвиняли женщину в том, что ее узел и картина являются для них угрозой.
         К счастью, поход продолжился, и через минуту женщина с картиной и тюком оказалась на нашей стороне. Я из любопытства подошел и фонариком осветил то, что находилось в золоченой раме за стеклом: это был дешевая олеография, представляющая Христа. Из дома эта женщина вынесла только перину, немного мелочей и эту картину. Никакой еды, никакого белья, ничего. Эти две вещи были для нее самыми дорогими, и она не могла с ними расстаться. Видимо, у каждого своя иерархия ценностей.
         Эвакуация продолжалась достаточно долго, но к счастью с немецкой стороны не раздался ни один выстрел. Когда последние эвакуированные перешли на нашу сторону, двинулсь группа, которая должна была поджечь дома. Тем временем немцы начали шевелиться, и раздались первые близкие выстрелы. Поджечь здания оказалось не так просто, как нам казалось в первую минуту, поэтому некоторые из нас получили приказ поддержать тех, кто "работал" по другой стороне улицы. Каждый с оружием и четырьмя бутылками с бензином перебегал удицу и брался за работу.
         Помню большую комнату на втором или третьем этаже, в которой стояло фортепьяно с открытой крышкой, и книжный шкаф. Мы бросили внутрь фортепьяно несколько книг, остальные разбросали по комнате. Струны застонали, когда внутрь инструмента упала зажигательная бутылка, а его внутренность наполнилась пламенем. Это было настолько сюрреалистическая картина, что я не мог отвести от нее глаз, и только автоматная очередь, пущенная в окно немцами, заставила нас отступить внутрь квартиры и бросить в комнату несколько очередных бутылок, превращая ее в огромную топку.
         Наша группка отступила с четной стороны улицы Вспульной под слабым обстрелом из бункера Frontleitschtelle. Но товарищам, которые еще оставались на той стороне Вспульной, надо было отнести еще зажигательных бутылок. Это задание из-за усиливающегося обстрела было очень опасным.
         Перенести специальный пояс с бутылками вызвался добровольно Толек Вринкенхофф "Сас". Он также взял с собой дополнительно несколько бутылок в сумке. Если бы одна из них разбилась или если бы в нее попала пуля, он превратился бы в огромный факел. Толек видимо понимал это, потому что двигался очень медленно, и я удивлялся его спокойствию. Он медленно спустился по лестнице и, наклонившись, перебежал через улицу, двигаясь, словно в замедленном фильме. Kкогда он был по другой стороне улицы и отдал свой груз, мы все вздохнули с облегчением.
         Наши товарищи отступили с четной стороны улицы Вспульной под довольно сильным огнем, обстреливая немецкие патрули, выходившие со строны Барбары. Но дома пылали, и не было шансов, чтобы немцы смогли их погасить. Сожжение этих домов дало нам неделю, а может и больше полного спокойствия. Никто не мог даже мечтать об атаке через эти раскаденные руины. Однако позже немцы начали обстреливать наши позиции из автоматического оружия с позиций, расположенных в развалинах. Они находили места, откуда могли видеть наши позиции, и там устраивали "логово" для стрелка с пулеметов, который стрелял, заметив какое-то движение.
         Юрек Ренцки, который со времен "X-1" очень полюбил всевозможные пиротехнические работы, предложил заминировать, а затем взорвать одну стену в развалинах напротив так, чтобы она упала на позицию немецкого пулемета. Эта идея нам очень понравилась, и мы тянули электрические провода, закладывали капсюли, а взрывчатым материалом конечно были разряженные нами, то есть мной и Юреком, снаряды из гарнатомета, а также пластид из подпольных запасов. К сожалению, что-то не сработало, и заложенные мины не взорвались.



Взвод "Польного" во время боев в Средместье
1 - улица Польна 52, кв. 14. Место возвращения отряда "Польного"; 2 – дом на улице Снядецких, квартира ГКА АК; 3 – немецкий военный госпиталь, эвакуированный в первые дни Восстания; 4 – баррикада при выходе улицы 6-го Августа на площадь Спасителя, временная позиция солдат "Польного" 3 августа 1944; 5 – баррикада при выходе улицы Львовской на площадь Политехники, укрепленная и занятая солдатами "Польного"; 6 – улица Львовская 1, квартира отряда "Польного" с 4 по 13 августа; 7 – проход между домами Польна 50-52, баррикада, обороняемая солдатами "Польного"; 8 – улица Кошикова 55, здание Факультета Архитектуры Варашавской Политехники, квартира группировки "Гольски"; 9 – бомбоубежище, где прятались немцы 12 августа;; 10 - улица Хожа 62, квартира командования авиационной роты "Юра"; 11 – улица Вспульна 61, квартира взвода "Польного" с 13 августа;; 12 – место вылазки Ежи Ренцкого за оставленной винтовкой; 13 13 – улица Вспульна 59, квартира взвода "Александра"; 14 – Иерусалимские Аллеи, место прохода под немецким обстрелом, дорога продовольственных патрулей за ячменем в пивоваренный завод Хабербуша на улице Железной; 15 – Политехника, территория, которая во время боев переходила из рук в руки.


         Ситуация становилась все труднее и безнадежнее. Кружили разнообразные слухи о том, что происходит за Вислой, где большевики. Союзнических сбросов больше не было, а большой "парад" американцев принес больше оружия немцем, а не нам. Говорили о каких-то переговорах и соглашениях между нашим командованием и теми за Вислой. С крыши нашего флигеля мы наблюдали за воздушными боями советских истребителей и Мессершмиттов. "ЯК-ов" я не видел, только американские "Aircobry" (Аэрокобра – истребитель американского производства, получаемый СССР по ленд-лизу) и Brevstar "Buffalo" (Брюстер «Буффало» - истребитель американского производства). Были также немногочисленные британские "Харрикейны" (Hurrican – британский одноместный истребитель).
         Ночами над городом летали кукурузники. Они подлетали, планируя, с выключенным двигателем, и сбрасывали в мешках снаряжение. Там были сухари, какие-то консервы, а также оружие и боеприпасы. Многое из этого приходило в негодность при падении, но тех, которые сбрасывали, это не интересовало. Самолет, сбросив груз, включал двигатель и, тарахтя, улетал за Вислу, провожаемый стрельбой с немецких позиций.
         Благодаря сожжению домов по противоположной стороне улицы у нас было спокойно. Наши позиции были расположены слишком близко к немецким, так что по нам не стреляли "скорыми", то есть снарядами из мортиры 600 мм, которые весили около тонны, а также не бомбили нас с воздуха. Также Nebelwerfer (рективный миномет), то есть так называемые "шкафы" или "коровы", не стреляли по нам, а все остальное не было для нас опасно. Тем не менее, мы осознавали, что приближается конец. Однажды, согласно слухам, на участке появился советский артиллерийский наблюдатель. Якобы мы могли получить артиллерийскую поддержку, но этого не произошло.
         Во второй половине сентября во взводе состоялась торжественная церемония. Янек "Польны", Зося Бернацка, Толек Бринкенхофф, Антек Радван, Юрек Ренцки и я получили Крест Отважных, а кроме того Антеку, Толеку, Юреку и мне было присвоено звание взводных и подхорунжих авиации, а "Польному" присвоили поручика.
         После падения Старувки, а затем Повислья у нас появились товарищи из гимназии и 16 Варшавской Харцерской Дружины. Это были Юрек Сикорски "Сикстон" и Анджей (?) Сивец. Конечно, они пришли не к нам, а к нашим девушкам, потому что Марина симпатизировала Анджею и vice versa (лат. – наоборот, обратно). Однако их появление было для нас конкретным сигналом сокращения защищаемой нами территории и того, что слишком долго мы не продержимся.
         Не помню, какие мы строили планы, но мы не думали о том, чтобы сдаться, зная, что это равносильно смерти. Скорее мы размышляли, как пробиться или пройти каналами к Висле и дальше на другую сторону, или выбраться каким-то образом из Варшавы. Этот последний вариант в нашем взводе обсуждался очень часто, потому что мы знали, что "Лава" с отрядом сражается в Кампиносе. Эти новости мы узнали в ГКА, так что они были правдивы.
         Падение Повислья, Жолибожа, а затем Мокотова предвещало конец восстания. Первые дни перемирия для проведения переговоров о капитуляции были полны надежд и тревог, тем более что каждую ночь начиналась канонада, словно немцы хотели нам напомнить, что в случае чего уничтожат нас в этих развалинах.
         Перемирие и известие о выходе в плен согласно постановлениям Женевской конвенции не было принято с энтузиазмом, но прервало настроение безнадежности. Одновременно нам пятерым, то есть Артуру Воде, Антеку Радвану, Толеку Бринкенхоффу, Юреку Ренцкому и мне сообщили, что нам присовено звание подпоручиков военного времени. Это было решение командующего авиации, который хотел уберечь нас от вывоза в шталаг (лагерь для военнопленных из рядового состава) и тяжелого физического труда. Для нас это было большое отличие, и мы очень гордились этим. Накануне выхода в плен я пошел попрощаться с родителями, с которыми в течение всего восстания поддерживал контакт. Накануне вечером мы решили не отдавать немцам наши стэны и хорошие пистолеты, в том числе и те, которые мы добыли еще до восстания. В старый ящик от боеприпасов для гранатомета мы сложили все то, что, как мы считали, не должно попасть в руки врага, а на сам ящик установили мину, сконструированную так, чтобы тот, кто его откроет, взлетел вместе с ним в воздух. Затем мы обернули ящик какими-то тряпками, пропитанными смазочным маслом или чем-то вроде того, и закопали в подвале дома на улице Вспульной 61. Этот момент, когда мы закапывали оружие, был для меня заверешнием восстания, а ящик, словно гроб, закапываемый в варшавском подвале, похоронами целой эпохи.
         Перед самым падением восстания с продовльствием было совсем плохо, и мы питались только этим чертовым ячменем без приправы. К счастью, в нашем взводе был "добытый" где-то сахар и изюм. Изюм мало кому нравился, так что я пользовался им, сколько хотел. Я также менял сигареты на еду, потому что сам пользовался самосадом, который курил в найденной в какой-то квартире трубке. Сахар можно было использовать только для чая или ячменного кофе. Уже не помню, кто сыпал себе столько сахара, что получался сироп, и Янек "Польны" вынужден был ограничить количество сахара на стакан.
         Накануне капитуляции ребята от "Александра" украли и зарезали козу, которая находилась при командовании. Коза давала молоко для детей, но ... на войне как на войне. Мой отец всегда говорил, что в Легионах была такая поговорка: "Не будешь брать, не будешь иметь, не будешь красть, не будешь есть". Ну, а мы были голодны. Чтобы не было скандала, мы пригласили на прощальный ужин "Юра", "Инженера" и "Стэца" – то есть командование роты. Они были удивлены тем, что у нас есть мясо, потому что никакой живности уже не было. После ужина мы сказали им, что это ротная коза. "Юр" обругал нас, но что было делать – он тоже ел.
         В день выступления рота построилась повзводно на улице Хожей и со всем оставшимся вооружением двинулась к площади Политехники. Нас ожидала неизвестность.


Марек Тадеуш Новаковски

oбработка: Мацей Янашек-Сейдлиц

перевод: Катерина Харитонова


      Марек Тадеуш Новаковски,
род. 01.04.1926 г. в Варшаве
подпоручик военного времени Армии Крайовой
псевдоним "Абба"
Отряд Прикрытия Главного Командования Авиации АК – рота "Лaвы"
№ военнопленного 102331





Copyright © 2015 Maciej Janaszek-Seydlitz. All rights reserved.