В начале сентября в Бери-Сент-Эдмундс прибыла оставшаяся часть полка. Они плыли на корабле вокруг всей Европы. Их путешествие продолжалось больше двух недель, а осенняя погода была не самой лучшей, поэтому они мечтали оказаться наконец на квартирах, распаковать вещи и лечь на нормальную, не качающуюся, кровать. Вместе с офицерами нашей интендантской группы я поехал встречать их на железнодорожный вокзал в Бери. Возле дворца ожидали заказанные для армии городские автобусы, а для багажа – армейские грузовики из местного английского гарнизона. Одним словом, полная роскошь.
         Для большинства солдат, особенно для тех, которые вышли с Корпусом из советской России, это был совершенно другой мир. Вроде бы это была тоже Европа, как и в Италии, но уже левостороннее движение захватило их врасплох, а расположенный в лесу лагерь у некоторых вызывал ассоциации с советскими лагерями. Проще всего адаптировались в новых условиях уроженцы Силезии и Поморья из немецкой армии. Для тех с востока это был слишком сильный контраст, и они чувствовали себя несколько потерянными, что ощущалось в разговорах с ними и вопросах, которыми они меня засыпали. Я уже провел здесь какое-то время и был тем, кто знает язык этой страны. Для меня было неожиданностью небольшое число офицеров, которые могли бы договориться на английском даже в самых простых вопросах. Только полковник и адъютант вроде бы говорили по-английски, но я никогда этого не слышал.
         Организация и жизнь в лагере преобразились, поскольку закончились частные квартиры, как это было в Италии, а появились бараки, которые были предназначены для отдельных взводов или отделений. В мою половину барака поселили еще двух подхорунжих, которые появились в полку после окончания военного танкового училища в Галлиполи.
Одним из них был Мацек Верницки, бывший солдат АК, а вторым "корпусный ветеран" Конрад, которого называли Кундзё и фамилии которого я сегодня уже не помню. Он был старше нас, до войны был капралом Войска Польского и служил в контрразведке в Окопах святой Троицы. В Корпусе он получил аттестат и, уже после прекращения боевых действий, закончил военное училище в Галлиполи. Вторая половина барака к нашей радости осталась пустой, так что мы могли свободно разговаривать.
         Здесь я должен объяснить, что уже после моего отъезда в Великобританию в полк прибыло много новых подхорунжих, главным образом бывших аковцев. Среди них были капралы, взводные и даже вахмистры подхорунжие, так что командование полка решило организовать "клуб подхорунжих". Еду мы должны были получать с солдатской, а не сержантской кухни, но мы не должны были стоять в очереди и есть из котелков, поскольку в созданном "клубе подхорунжих" были тарелки, вилки, а также... ординарцы, которые приносили нам в термосах еду с солдатской кухни, а также подавали к столу на тарелках, как это было принято в сержантском или офицерском клубе.
         В начале октября я упал вместе с мотоциклом и немного расшибся, так что полковой врач запретил мне какое-то время ездить на мотоцикле. В создавшейся ситуации привозить и отвозить почту в Брандон вынужден был полковой курьер, который уже освоился с левосторонним движением. Мелкие дела, которые мне надо было улаживать в городе, я мог спокойно решать, пользуясь городской автобусной линией, соединящей лагерь с Бери-Сент-Эдмундс.
         Пользуясь тем, что у меня стало меньше обязанностей, мы с Юреком Ренцким решили взять пропуска и поехать в Лондон, чтобы сориентироваться в возможности начать учебу, а также "заскочить" в Плимут, где Зося Бернацка, любовь Юрека, служила в WRNS, то есть в Женской Службе Королевского Морского Флота. Мы получили пропуска и поехали. В Лондоне мы пошли на Слоун-стрит, в ИМКА, где можно было дешево переночевать и что-то съесть. Уладив в Лондоне все бытовые дела, мы пошли в польское бюро, которое занималось делами гражданского образования солдат. В списке польских факультетов в английских учебных заведениях Юрек нашел для себя экономику и общественные науки. То, что меня интересовало, то есть кинематография или фотография, было, но ... только с английским языком преподавания и без стипендии. А как учиться без какой-либо финансовой поддержки?
         На следующий день мы доехали поездом до Плимута, где встретились с Зосей. Сегодня я уже не помню, провели мы там день или два. Во всяком случае, на обратном пути мы провели день в Лондоне, а потом вернулись в полк, где нам практически нечем было заниматься.
         Пользуясь большим количеством свободного времени, я начал ходить на уроки английского, которые мне в Бери давал знакомый семьи Моулд. Одновременно я каждый день ходил в кино, что позволяло лучше освоиться с английским языком и познакомиться с элементами кинематографического ремесла. Если фильм был интересный, я оставался на следующий сеанс, поскольку в Англии не было принято покидать кинотеатр по окончании сеанса и, купив билет, можно было сидеть до конца последнего сеанса.

ПОСЕЩЕНИЕ ПОЛЬСКОГО ТРАНСПОРТНОГО СОЕДИНЕНИЯ RAF

         Однажды я пошел с довоенным поручиком уланов, с которым мы были в Мурнау в одном отряде в блоке "G", посетить город Бери-Сент-Эдмундс, в котором он еще не был, поскольку, не зная ни слова по-английски, вообще не выходил за территорию лагеря.
         Посещение города мы начали с одного из лучших пабов в Бери, где наткнулись на польских летчиков из транспортного соединения, которые, увидев "уланов" из II-го Корпуса, очень обрадовались и сразу взяли нас под свою "опеку". Будучи уже в очень хорошем настроении, мы позволили себя похитить и... "приземлились" в офицерском клубе, в авиационной базе, которая располагалась в нескольких милях от города. Там, в более многочисленном обществе мы продолжали уничтожать алкоголь.
         Уже далеко за полночь наш "хозяин" вспомнил, что утром должен проверить свой "Ланкастер", который как раз закончили ремонтировать. Поэтому нам дали квартиру и обещали разбудить на рассвете, чтобы мы могли принять участие в облете.
         Нас разбудили около пяти утра и проводили к самолету. Признаюсь, что я с большим нетерпением ожидал того момента, когда окажусь в воздухе в самолете, о котором много читал и слышал. Кроме того, это должен был быть мой первый полет на боевом самолете.
         Мой полковой товарищ, довоенный кавалерист, который всю войну провел в плену в Мурнау, остался в центральной части корпуса, а меня, как относящегося к авиационному корпусу, пригласили в кокпит, где позволили присесть на свободном месте радиста. Когда мы поднялись на заданную высоту, мне позволили занять место между пилотами, чтобы я мог наблюдать за их работой, а также через застекленный нос самолета видеть территорию восточной Англии, над которой мы пролетали.
         После того, как мы миновали береговую линию, штурман покинул свое место в носу самолета, а пилот, то есть командир самолета, позволил мне занять его место, чтобы я мог лучше видеть море и небо перед нами. Мое восхищение пейзажами было однако нарушено тем, что начал делать самолет. В какой-то момент я почувствовал, что кресло выскальзывает из-под меня, горизонт внезапно поднимается, а морские волны начинают приближаться в быстром темпе.
         Это длилось минуту, а затем какая-то сила вжала меня в кресло, на котором я сидел, а горизонт пошел вниз и уже не был горизонтальной линией, а повернулся почти вертикально, зато я почувствовал, что меня сильно вжимает в кресло. С этого момента "фокусы" с горизонтом продолжались непрерывно, а меня то вжимало в кресло, то отрывало от него. Все эти "явления" сопровождались изменяющимся ревом моторов.
         Когда мы вернулись к нормальному полету, пилот сообщил нам, что испытания прошли успешно, и мы возвращаемся на базу на завтрак. После выхода из самолета мой товарищ поручик встал на колени и поцеловал землю, клянясь, что никогда больше не сядет в самолет.
         Надо заметить, что это был один из последних полетов, выполненных пилотами этого соединения, поскольку вскоре после этого они сдали машины и были демобилизованы. Неделю спустя я встретился с ними в том же пабе, в котором мы познакомились, чтобы выпить по прощальному стаканчику виски. Соединение отдавало машины, а их ждала демобилизация.

СВЕКОЛЬНАЯ КАМПАНИЯ

         Вскоре после появления полка в Бери нас направили на полевые работы, то есть на уборку свеклы на соседних фермах. Подхорунжих тоже загнали туда. Работа была тяжелой и, что тут много говорить, отупляющей. Нас привозили на поле, и каждый получал одну борозду, на которой надо было вырвать из земли свеклу, отрезать ботву и бросить очищенный корень в кучку.
         К счастью через день или два меня забрали от этой отупляющей работы, и я получил распоряжение ездить в водителем-англичанином по разным фермам, на которых работали наши солдаты, привозя им провиант. Мне это нравилось больше, чем собирание свеклы, а кроме того я совершенствовал свой английский, поскольку водитель пикапа был очень разговорчив и хотел знать, что за люди эти новоприбывшие в Бери солдаты.
         Через неделю или две "свекольная кампания" закончилась, и жизнь вошла в свою колею. Мы выжидали, что с нами будет. Но у меня появилось новое занятие: я стал полковым курьером. Я получил мотоцикл BSA-600, слишком тяжелый для меня.
         Теперь я каждый день ездил в расположенный в 30 милях Брандон, где находилось командование бригады. Я отвозил туда рапорты и возвращался с почтой, предназначенной для командования. Позже я ехал в Бери и улаживал все полковые дела в городских учреждениях или в полиции. При случае я знакомился с разными людьми, и меня начали приглашать, если я не был в городе по службе, на пиво в паб, чтобы я рассказал о том, откуда взялись эти новые польские отряды в Великобритании и почему мы не возвращаемся домой.

СОЗДАЕТСЯ "ПОЛЬСКИЙ КОРПУС ПРИСПОСОБЛЕНИЯ И РАЗМЕЩЕНИЯ"
ТО ЕСТЬ
POLISH RESETELMENT CORPS (PRC)

         Уже в начале нашего пребывания в Великобритании начали поговаривать о беседах между Польским правительством в эмиграции и британскими властями относительно будущего Польской Армии, находящейся на территории Соединенного Королевства. В конце концов было объявлено о роспуске Войска Польского в Великобритании и создании вместо него Польского Коруса Приспособления и Размещения, который должен был войти в состав британской армии.
         Все польские солдаты, которые желали остаться на западе, присоединялись к нему, а остальные должны были быть отосланы в Польшу и только там демобилизованы.
Армия разделилась на два лагеря: первый создали те, кто решил остаться на Западе, а второй – решившие вернуться в Польшу. К первым относились главным образом те, кто прошел через советские лагеря или у кого были семьи в Великобритании или где-то на западе, либо те, кто рассчитывал, что жизнь на западе будет лучше той, что их ждет в стране. За возвращение ратовали главным образом те, кто не опасался репрессий со стороны коммунистов, у кого были сильные семейные связи либо те, кто просто не представлял себе жизни в эмиграции.
         Дискуссии касательно того, остаться или вернуться, были весьма резкими, тем более, что ратующие за то, чтобы остаться на западе, обвиняли тех, кто хотел вернуться, в коммунистических склонностях и даже в измене идеи Вольной Польши.
         Я относился к большой группе тех, кто не мог решить, но склонялся скорее к тому, чтобы остаться на Западе. Я расматривал два направления – Канаду и Австралию, либо Новую Зеландию. Правда, в письмах из дома меня не сильно уговаривали вернуться, но я чувствовал, что родители хотели бы, чтобы я вернулся.

ПОЛЬСКИЙ КОРПУС ПРИСПОСОБЛЕНИЯ И РАЗМЕЩЕНИЯ

         Первым реальным сигналом создания PRC, (то есть Польского Корпуса Приспособления и Размещения) было появление в полку английского младшего лейтенанта - Стэнтона, а также польского капрала, закончившего курсы английского языка, который теперь должен был учить английскому солдат и сержантов в полку. Но, кроме этого, жизнь шла своим обычным порядком.
         Первым "революционным" событием, бывшим результатом нашей принадлежности к ПКПР, было наказание за какие-то проступки улана, которого наказали неделей или двумя ареста. В это дело неожиданно вмешался младший лейтенант Стэнтон, утверждая, что как дисциплинарный рапорт, так и арест на территории части не соответствуют уставу Британской Армии, которому мы в настоящее время подчиняемся в качестве составной части Армии Его Королевского Величества.
         Поэтому был созван, согласно уставу армии Его Королевского Величества, суд, в состав которого вошли адъютант полка в качестве председателя, а также один офицер, один сержант и улан в качестве обвиняемого. Обвинял офицер просвещения, а защищал один из капралов. Стэнтон был представителем британского командования. Я принимал участие в этом процессе в качестве переводчика Стэнтона. Конечно, и речи не было о полковом аресте, речь шла о британском штрафном войсковом лагере (detetion barracks), поскольку в британской армии не было чего-то такого, как полковой арест.
         Судебное заседание состоялось при командовании полка, и улана осудили, согласно "королевскому военному уставу", на две недели штрафного лагеря. Теперь возник вопрос о доставке виновника к месту отбывания наказания. Эта "честь" отвезти осужденного и передать его в руки тюремной охраны выпала мне, поскольку я был единственным младшим офицером, говорившим по-английски (в моей военной книжке было указано звание "sargent").
         Я отправился с виновным на следующий день поездом в Лондон, где мы должны были поехать на другой вокзал, чтобы сесть в поезд, который должен был доставить нас к месту назначения. Осужденный ехал, кажется, без ремня и при себе имел только вещмешок с самым необходимым. Я был при ремне, то есть одет так, как на службе. Не скажу, чтобы роль конвоира меня радовала, но приказ есть приказ.
         Когда мы оказались в штрафном лагере в Джиллингем(?), я увидел такие же бараки, как в "Ливермор Кэмп", а между ними, на большом плацу, тренировались военные. Это сопровождалось резкими командами, которые выкрикивали сержанты, и стуком армейских сапог, ударяющих о твердую поверхность плаца.
         В канцелярии нас принял старщий сержант, который записал данные улана, подписал документ о принятии заключенного и попоросил меня побыть переводчиком во время первых действий приема арестанта. Благодаря этому я смог увидеть всю процедуру, которую проходил виновный, принимаемый в британской военной тюрьме, а также немного поддержать несколько испуганного улана.
         Сержанты, которые занялись новоприбывшим, требовали от арестанта, чтобы все действия выполнялись четко и за время, которого требует устав. Каждое опоздание вызывало повторение действия до тех пор, пока виновный не выполнял его за положенное время. К счастью "мой подопечный" уложился в отведенное время уже на второй раз, поэтому его забрали "на зону".
         Перед отъездом я попросил сержанта из комендатуры лагеря, чтобы они присматривали за нашим уланом, который не знал языка. Мне обещали, что будут присматривать, если он проявит желание сотрудничать с лагерной службой. Когда через две недели я приехал за ним, оказалось, что он прекрасно со всем справлялся и не доставлял хлопот. Сам виновный не проявлял такого энтузиазма в отношении пребывания в штрафном лагере, но сказал, что могло быть и хуже.

* * *

         Осознание, что пришел момент, когда надо будет решать, хотим ли мы остаться на западе или вернуться в страну, вызвало некоторого рода брожение. Офицерский корпус полка состоял главным образом из офицеров, которые прошли через советские лагеря и питали вполне понятные опасения, а также нежелание оказаться там de novo (лат. заново), под властью коммунистов. Зато большинство улан составляли уроженцы Силезии, Поморья и Познани, которые пришли из немецкой армии. Их тянуло домой, к семьям. Также многие офицеры, особенно те, которые провели войну в офлагах, или те, что были в АК и еще в плену установили контакт с семьями, склонялись к возвращению в Польшу.
         Зато большинство тех, кто прошел через советские лагеря или ссылку, а также тех, чьи семьи остались на территориях, присоединенных теперь к СССР, не думало о возвращении под "советское господство". Те, кто уже успел вступить в контакт с семьями в Польше, все чаще решались на репатриацию.
         Возвращению противилось командование, считая это предательством и отступничеством от идеи, которая была целью Корпуса, что армия должна вернуться в свободную Польшу целиком, а не по отдельности. Командование также считало, что нынешняя Польша это "советская республика", а не свободная страна. Провозглашали также, что война между Советами и Западом неизбежна и начнется в любой момент. Приверженцы этой гипотезы считали тех, которые решались на возвращение под советское господство, предателями. Зато британские власти, которые демобилизовали свою армию, нуждаясь в рабочей силе, хотели как можно быстрее избавиться от поляков, демобилизация которых вызвала бы "закупорку" рынка труда и увеличила безработицу, которая уже давала о себе знать.

КОМИССИЯ ДЕПАРТАМЕНТА ПО ТРУДУ

         В это время в полку появилась комиссия Департамента по труду, чтобы ознакомить как командование, так и солдат, с возможностями и условиями труда и профессионального обучения на территории Соединенного Королевства. Я принимал участие в работе этой группы в качестве переводчика представителей Департамента по труду, что позволило мне познакомиться со всеми возможностями, которые нас ожидали.
         Ситуация не была простой, поскольку на территории Соединенного Королевства ожидали возвращения бывших работников, которые возвращались с войны, поэтому профсоюзы противились приему на работу демобилизованных поляков. Поэтому англичане делали все, чтобы как можно больше людей выезжало в Польшу или в колонии, где поляков ждали с распростертыми обьятьями. Но в колониях, если ты не был профессионалом высокого уровня, работу давали далеко от промышленных центров, и это был тяжелый физический труд.
         Зато стремлением польского офицерского корпуса было оставить как можно больше людей, потому что они рассчитывали на возможный вооруженный конфликт с Советами. Однажды, во время работы комиссии, ко мне подошел улан из нашего взвода и моего отделения. Он показал мне свое прошение об отпуске, которое подал в полковую канцелярию и на котором стоял отказ, подписанный адъютантом полка, с примечанием: "По причине согласия на выезд в Польшу отказать". Это было нарушением британского распоряжения, запрещающего притеснять или оказывать давление на солдат, чтобы они остались в эмиграции и не выезжали в Польшу.
         Я подошел к принимавшему участие в работе комиссии адъютанту и спросил, почему он нарушает обязательные для нас британские приказы. Состоялся неприятный обмен мнениями между мной, выразившим согласие на отпуск для улана, и офицером по политико-просветительной работе, который в комиссии представлял командование. В результате улан получил отпуск, а я репутацию сторонника репатриации и неприязнь командования.
         Вскоре после этого происшествия меня откомандировали в канцелярию майора Роунда(?), который вместе с младшим лейтенантом Стэнтоном представлял британскую армию в нашем полку.

В КАНЦЕЛЯРИИ БРИТАНСКОГО ОФИЦЕРА СВЯЗИ

         Первое мое задание у майора Р. состояло в сопровождении его во время поездок в скаковые конюшни, разбросанные в окрестностях Ньюмаркет. Там мы искали работу для нескольких польских старших офицеров кавалерии. Среди них был олимпиец – майор Круликевич, которым заинтересовались несколько конюшен. Как проходили дальнейшие разговоры между руководителями конюшен и заинтересованными, я не помню. Во всяком случае, некоторые получили в Ньюмаркет хорошие места. Если я хорошо помню, одним из них был как раз майор Круликевич.
         Во время этих разговоров нас угощали разными напитками, от чего майор не отказывался. Позже, после пары визитов у руководителей конюшен, когда надо было сесть в машину и ехать в Ливермор, майор решил предварительно провести тест на трезвость, который состоял в том, чтобы пройти как можно дальше по бордюру шоссе, не теряя равновесия. Тот, кто пройдет самый длинный отрезок, будет вести автомобиль. Должен сказать, что майор оказался лучше меня.
         Однажды в полку появились два господина из Лондона, которые искали портного, способного кроить и шить фраки. Оказалось, что наш "полковой портной", который занимался переделкой мундиров для офицеров, до войны работал во Львове или в Варшаве в швейной мастерской, где шили фраки и смокинги.
         Я проводил этих "клиентов" к нему, и после короткого разговора они поручили ему сшить фрак для одного из них, к тому же за два или три дня. Материал и все прочее они привезли с собой, так что портной сразу снял мерку и взялся за работу. На второй день была примерка, а на третий фрак был готов, а заказчики были очень довольны. В результате этой "победы" портной был через пару дней демобилизован и попрощался с полком.
         Но не всегда случались такие оказии. А если и случались, то не всегда их принимали. Примером может быть дело старого хорунжего, который служил еще в гвардейском полку последнего царя. Появилось предложение от гостиницы "Савой" в Лондоне на должность главного портье и начальника гостиничных носильщиков. Это должен был быть пожилой человек с соответствующей внешностью. Желательно было, чтобы у кандидата было много военных наград, кроме того, кандидат должен был немного знать английский, французкий и еще один европейский язык. Жалованье было небольшое, но гостиница обеспечивала жильем и питанием, а также ливреей. Гарантировали также квартиру и пенсию, а к тому же опеку в старости.
         Прочитав это, я решил, что это должность как раз для нашего хорунжего, который имел внушительную наружность, пышние усы и немного знал немецкий, итальянский, французский ну и русский (во время первой мировой он служил вахмистром в российском гвардейском кавалерийском полку). Хуже было с английским, но представителей "Савоя" после встречи с ним это как-то не беспокоило. Оказалось однако, что пан хорунжий почувствовал себя оскорбленным этим предложением и напрямую обвинил меня в том, что я его оскорбил. Он кричал, что он, шляхтич, помещик, владелец 20 га пахотной земли на Виленещине, даже слышать об этом не желает, что я его оскорбляю такими предложениями. Ну что ж, я ушел несолоно хлебавши.
         Спустя несколько лет, будучи в Лондоне в поисках одного из товарищей, я заглянул в один из польских клубов, где встретил пана хорунжего, работающего швейцаром и гардеробщиком. Наверняка там не было таких условий, какие предлагал ему "Савой". Когда я напомнил ему о предложении работы в "Савое", он заявил, что здесь работает для своих, а не для чужих. Ну и здесь бывают офицеры. К сожалению, офицеры не только "бывали" в клубах, но и работали барменами, официантами и мойщиками.

* * *

         Когда был создан PRC, я попросил семью посылать мне письма не в Элмсвелл, а прямо на адрес полка. Я ощущал в этих письмах их желание, чтобы я вернулся в страну, но они делали это тактично, так, что я не чувствовал какого-то давления с их стороны.
         Тем временем мои визиты в представительствах Австралии и Канады меня не удовлетворяли. Предлагаемые эмиграционные условия, а также места работы не слишком мне нравились. Канада нуждалась в рабочих для северных территорий, а Австралия для работы где-то в глубинке или в субтропических территориях. Те мои коллеги, которые еще из Италии уехали в Канаду, были недовольны, потому что их направляли главным образом на северные территории на работы, которые до сих пор выполняли немецкие военнопленные.
         Тем временем в письмах из дома мне сообщали, что с учебой не будет никаких проблем и что они хотели бы, чтобы мы все снова были вместе. Но самым важным для меня был разговор с профессором Ежи Гриневецким, который на переломе 1946-47 приехал из Польши в Лондон и привез мне, кроме непосредственных новостей о родителях, посылку от них с домашней нугой, которую я очень любил.
         Я встретился с ним в гостинице "Марбл-Арч" в Лондоне, где мы долго разговаривали, он рассказывал мне о родителях, об общей ситуации в стране, а также о возможностях получения высшего образования. И именно от него я впервые услышал, что в Кракове есть какое-то училище кинематографии, и что у меня не должно быть проблем с поступлением туда.
         В его рассказах жизнь в Польше не была настолько страшной, как описывала эмиграционная пресса, а возможности получения образования были неограниченны. Несмотря на это, тогда я еще не был готов вернуться, о чем открыто сказал ему. Во всяком случае, этот разговор заставил меня более серьезно отнестись к возможности возвращения в Польшу.

ГИБРАЛТАР БЭРРАКС

         Незадолго до рождества меня откомандировали с группой уланов в "Гибралтар Бэрракс", то есть британский центр обучения солдат пехоты, расположенный в Бери. Там мы должны были подготовить часть лагеря к приему новых рекрутов. Лагерь находился недалеко от города, а командование и офицеры жили в каменных домах. Нас, так же, как и прибывающих английских рекрутов, разместили в так называемых "бочках смеха", то есть в обычных жестяных бараках. Тем временем сильно похолодало, и мы поняли, что количество угля и дров, выдаваемое британскими интендантами, не обеспечивает подходящей, согласно нашим понятиям, температуры на квартирах. Уланы, будучи ветеранами, хорошо знающими армейский принцип, что если "не будешь брать, не будешь иметь", а если "не будешь крсть, не будешь есть", начали таскать топливо из английских бараков, а также "находить" дрова в лесочке, где стояли бараки.
         Меня вызвал командир "Гибралтар Бэрракс", и я выслушал несколько язвительных слов на тему "ослабления дициплины в отряде". К счастью, мне удалось убедить начальство, что это старые фронтовики, которые ожидают демобилизации и которые последние годы провели в теплом климате, а кроме того, им свойственны фронтовые привычки "находить выход из положения", так что если им холодно, они берут топливо там, где удастся. Мои объяснения были приняты и ... я получил согласие полковника на то, чтобы уланы собирали хворост, а кроме того, мы получили немного больше казенного угля.
         Когда мы выезжали из Бэрракс в Ливермор Кэмп, нас поблагодарили за работу и пожелали счастливого возвращения домой. Я не стал уточнять, что многие из этих уланов не знают, где их семьи и существует ли вообще какой-то "их дом".

НЕТИПИЧНОЕ РОЖДЕСТВО 46 ГОДА

         За два дня до праздников я получил телефонограмму от Густава Радваньского, довоенного вожатого 16 Варшавской Харцерской Дружины, который всю войну был пилотом RAF и с которым мы встретились в Германии сразу же после окончания войны. Густав позвонил в полк и попросил, чтобы я приехал на рождественскую встречу бывших членов 16-й ВХД, которая должна была состояться у него дома, в Лондоне. На листе, на котором телефонист записал текст приглашения, был указан лондонский адрес Густава, а также замечание, что стоимость проезда возмещает приглашающий. Получив согласие командования, я поехал в Лондон.
         В Лондоне оказалось, что под данным адресом не живет и никогда не жил fly lieutenant Густав Радваньски. Это было для меня проблемой, потому что в приглашении было сказано, что я должен приехать на счет приглашающего, так что мне немного не хватало на обратный билет. Когда я беспомощно стоял на улице, ко мне подошел полицейский и спросил, какие у меня проблемы, и может ли он мне помочь. Я сказал, что должен был быть у своего товарища по гимназии, который был капитаном RAF, и что по указанному адресу такой не живет, и я не знаю, что теперь делать. Полицейский куда-то позвонил из ближайшей телефонной будки, и через минуту появилась полицейская машина, в которую меня пригласили. Полицейский, сидевший возле водителя, начал разговаривать по рации с машинами, патрулирующими районы, где находились улицы с названием "Роус ин", прося узнать, не живет ли там, в доме под таким-то номером польский капитан RAF, ожидающий гостя. Оказалось, что в большом Лондоне было несколько или даже больше десятка "Роус ин", поэтому мы ждали какое-то время, прежде чем отозвался патруль, который подтвердил, что в его районе живет такой капитан и ждет такого-то взводного подхорунжего. Оказалось, что это было на другом конце Лондона. Но полицейские меня не отпустили. Я сменил по дороге несколько машин, и последняя привезла меня по нужному адресу. Полицейский вышел вместе со мной и, убедившись, что я действительно был этим ожидаемым гостем, пожелал нам веселого праздника.
         У Густава было несколько человек из довоенной 16-й ВХД. Мы съели легкий ланч и поговорили о прежних временах и о нашей нынешней ситуации, а также о жизненных планах. Мы вспоминали школу, харцерскую дружину и оккупацию, а также поговорили немного о планах, которые были скорее нашими благими пожеланиями, чем конкретными планами. Где-то около пяти компания стала расходиться, а я остался еще какое-то время и поехал на вокзал, чтобы сесть в последний поезд до Ньюмаркет, откуда был поезд до Бери. Согласно моему плану, я должен был быть в полку около семи тридцати, ну возможно немного позже.

* * *

         Поезд, в который я сел на Ливерпуль-стрит, был последним едущим до Ньюмаркет, где была пересадка до Бери. Все было бы прекрасно, если бы не то, что поезд, которым я ехал, начал опаздывать. Появилось опасение, что я не захвачу последний поезд, чтобы успеть к концу праздника в полку. Так и получилось! В Ньюмаркет я был спустя пять минут после отъезда последнего поезда до Бери.
         Я оказался в неприятной ситуации, поскольку не знал ни где остановиться, ни как добраться до Бери. Оказалось, что в такой же ситуации было шесть пассажиров: четверо английских солдат, едущих в Бери, старший матрос из ВМФ и я.
         Мы начали думать, что делать дальше. Станция была небольшим домиком, расположенным довольно далеко от шоссе, а кроме того рассчитывать на то, что кто-то подвезет нас в такой день было проблематично. К счастью, зал ожидания на станции не закрывался, так что у нас была крыша над головой, а камин давал шанс провести в тепле время до пяти утра, когда появиться первый поезд до Бери. Инициативу взяли на себя "фронтовые ветераны", то есть английский сержант и я. Остальные четверо были молодыми рекрутами, которые делали то, что мы им говорили.
         Заданием номер один было найти топливо для разведения огня в камине, а также материал na растопку. Поэтому начались поиски всего, что можно было бы сжечь, не уничтожая станционного здания и его окружения. К счастью, в одной из мусорных корзин мы нашли какие-то газеты, а остальное топливо состояло из остатков разваливающегося забора. Это, несомненно, было нарушением чьей-то частной собственности, но мы объяснили молодежи, что наш поступок заставит, наконец, владельца развалившегося забора поставить что-то более приличное. Затем все выложили съестное, которое имели при себе. Этого не было много, но хватило на скромную закуску. Нашелся также термос с чаем, так что мы могли выпить чего-то горячего. Нашлась также небольшая бутылочка алкоголя, которую мы справедливо разделили, чтобы "отметить" нашу ночевку на станции Ньюмаркет. Чтобы не заснуть, мы рассказывали о разных наших испытаниях и приключениях во время войны и не только. Так мы дождались первого поезда до Бери, где я попрощался с товарищами этой небанального ночного рождественского пиршества и пешком дошел до Ливермор Кэмп.

ЗИМА СТОЛЕТИЯ

         Зима пришла неожиданно, с метелями и морозами, каких не было на британских островах много лет. Первый снег выпал в конце декабря, а сильный мороз пришел немного позже. Жизнь была парализована, поскольку дороги и железнодорожные пути были засыпаны снегом, а сильный мороз, какого не было давным-давно, привел к тому, что лопнули водопроводные трубы, а газовые трубы закупорила выделяющаяся из газа смола. Использование электроэнергии превысило производственные возможности электростанций, а линии передач рвались из-за сжатия проводов в результате очень низких температур.
         В лагере обитатели жестяных бараков сожгли положенный уголь и собирали в лесу хворост, чтобы согреть квартиры. Уголь, который мы получали для отопления, не доставляли, поскольку он был сложен в отвалах и замерз, а для того, чтобы его разбить, не было техники. Впрочем, более серьезные проблемы были у жителей городов и поселков, где замерзли проложенные поверху канализационные трубы или слабо защищенные водопроводные трубы.
         Были также проблемы с электроэнергией, потому что рвались линии передач, которые не были приспособлены к 20-градусным длительным морозам. Замерзали также газовые трубы, проложенные поверху зданий. В общем, Великобритания замерзала, а вместе с ней полк, жизнь которого ограничивалась поиском бурелома в окружающем лагерь лесу. Те, кто мог это себе позволить, ехали в город в кино или паб, чтобы приятно провести время там, где было более-менее тепло. Особенно, если выпить маленький стаканьчик джина или виски. Но, несмотря на все усилия, утром стоящее в бараке возле печки ведро с водой было покрыто льдом. В таких условиях жизнь в лагере замирала, группируясь там, где можно было кое-как выдержать, то есть в городских пабах и кинотеатрах.
         Мы, как и все обитатели Острова, вздохнули с облегчением только через пару недель, когда вернулась обычная мягкая английская зима.

ГОСПИТАЛЬ

         Морозы к счастью закончились, когда у меня начались сильные боли в животе, и я пошел к полковому врачу, который, осмотрев меня, сразу же выписал мне направление в госпиталь, установив воспаление аппендикса. Направление я получил в польский военный госпиталь в центральной Англии. Я поехал поездом в Лондон, где была пересадка, а затем оказался в лагере, похожем на наш, только жестяные бараки, так называемые "бочки смеха", были гораздо больше наших.
         После осмотра врача меня отвели в помещение, где я сменил полевой мундир на голубую больничную одежду и получил пижаму. Затем меня отвели в барак, в котором лежало около тридцати "виновников" и уложили в постель, велев ожидать врачебного обхода.
         Появился не один врач, а целая группа, окружающая пожилого пана, которого величали профессором. После обхода санитар сказал мне, что это был сам профессор полковник Соколовски, который через пару дней будет меня оперировать.
         В назначенный день я оказался в операционной, в которой было четыре или пять операционных мест, готовых к приему пациентов. В тот день это должен был быть аппендицит. Когда все "виновники" лежали на столах, а врачи-хирурги стояли возле столов, появился профессор полковник, и нам сделали усыпляющие инъекции.
         Когда я проснулся, ко мне подошел санитар и о чем-то спросил. Через минуту появился врач, чтобы проверить, как я себя чувствую и, поскольку я отвечал осмысленно, отошел. Вечером был очередной врачебный осмотр, на этот раз это был сам профессор-полковник, который выслушал отчет врачей о моем послеоперационном состоянии. Мое выздоровление в госпитале длилось неделю, а может десять дней. Затем я получил приказ возвращения в часть.
         На этот раз на вокзал меня отвез санитарный автомобиль. Когда он отъехал, а я собирался взять свой небольшой багаж, ко мне подошел полицейский и спросил, был ли я в госпитале и чем болел. Когда я сказал, что мне удаляли аппендицит, он посоветовал мне не носить багаж, потому что он за мной придет и посадит в вагон. Так и получилось. Мало того, он не только внес мой багаж, но и поручил кондуктору, чтобы он в Лондоне вызвал полицейского и передал меня под его покровительство. Кондуктор так и поступил, и полицейский посадил меня в автобус, едущий в Бери-Сент-Эдмундс.

ПОЛК КОРПУСА ПРИСПОСОБЛЕНИЯ И РАЗМЕЩЕНИЯ

         Во время моего пребывния в госпитале полк очень "англизировался". Кроме полковника Р. и лейтенанта С. появился английский старший лейтенант, который вел курсы английского языка на высшем уровне. Я случайно узнал, потому что он не хвастался этим, что он прекрасно говорит по-польски. Позже появился еще один старший лейтенант, кажется тоже немного знающий польский.
Вскоре после возвращения я получил приказ занять должность офицера клуба w Роугхэм(?) Кэмп, лагере для офицеров, едущих в Польшу. Офицер, служивший там, получил две недели отпуска, и я должен был заменить его. Хочешь не хочешь, я получил приказ и был вынужден ехать.

ОФИЦЕР КЛУБА

         Как назывался этот лагерь, я уже не помню. Кажется Брандон, но головой не поручусь. Во всяком случае, меня отвезли туда и представили офицеру, место которого я должен был занять на следующие две недели. Он познакомил меня с начальником кухни, который когда-то плавал на теплоходе "Собесски", а теперь временно работал здесь. Вторым был начальник бара, который, как мне сказали, стал им, потому что был непьющим.
         То, что мне очень понравилось, это то, что у меня будет своя отдельная комната, как раз рядом со столовой и кухней, а также то, что в моем распоряжении будет пикап, чтобы ездить по вопросам клуба и за покупками. Был также ординарец, который подчинялся исключительно мне. Питался я за столом командования, за исключением завтраков, которые мне приносили из кухни в комнату. В комнате также был телефон, что позволяло мне связываться с поставщиками и... не только.
         Практически работу я начинал вместе с кухней, то есть около шести, а заканчивал около десяти вечера, когда закрывали бар. Но я не жаловался, потому что в принципе был свободным человеком, у которого никто не спрашивал, что он делает, зачем и куда едет или кого принимает у себя на квартире.
         В конце моего руководства клубом, когда пришли теплые грозовые дни, мне позвонил один из поставщиков молока, сообщая, что у него нет заказанного количества бидонов, потому что в двух молоко скисло. Я сказал ему, что возьму их, но за полцены. Он согласился. Я сел в автомобиль и поехал к нему. В бидонах было великолепная, жирная простокваша. В лагере бидоны поставили в холодильную камеру, а после обеда в клубе повесили объявление, что в продаже есть кислое молоко. Посещаемость была такова, что касса бара значительно увеличила свой доход.
         Как раз в конце моей службы в клубе появился Янек Здзенецки, то есть поручик "Польны", наш непосредственный командир во время восстания и товарищ по плену в лагере в Мурнау. Мне показалось, что он словно бы избегал меня. Почему? – не знаю.
         Спустя пару дней я передал свои обязанности и вернулся в Ливермор Кэмп к тому, что еще осталось от полка. Это была уже не военная часть, а сборище людей, из которых одни ожидали возвращения в Польшу, а другие искали возможности остаться в Англии. Остальные ждали сами не зная чего.
         Англичане старались как-то помочь тем, кто оставался в Великобритании или хотел ехать в английские колонии, проводя курсы английского языка. Один из таких курсов для начинающих вел офицер-англичанин, который говорил по-польски так, как я. Когда я понял это, он попросил меня не рассказывать об этом никому.
         В это время я принял решение вернуться в Польшу, о чем доложил командованию. Причиной этого решения были две новости: первая, что, несмотря на определенные знакомства, которые у меня были, у меня нет никакой возможности получить на территории Соединенного Королевства какую-либо работу в кинематографе; а второй было известие из дома, что есть шанс поступить на кинематографию в Польше, если я приеду до октября.
         Это было причиной моего решения вернуться в Польшу.

Марек Тадеуш Новаковски

oбработка: Мацей Янашек-Сейдлиц

перевод: Катерина Харитонова

Марек Тадеуш Новаковски, род. 01.04.1926 г. в Варшаве подпоручик военного времени Армии Крайовой псевдоним "Абба" Отряд Прикрытия Главного Командования Авиации АК – рота "Лaвы" № военнопленного 102331

Copyright © 2015 Maciej Janaszek-Seydlitz. All rights reserved.