Моя жена Зофия с дочкой Мартусей

         Один из надзирателей вызвал меня из камеры и спросил, хочу ли я поработать в коридоре. Я согласился, потому что нуждался в движении. Этот надзиратель, когда был на службе, всегда выпускал меня из камеры. После нескольких таких выходов он сказал, что постарается сделать так, чтобы я постоянно находился в коридоре. Я советовал ему этого не делать, потому что для этого требовалось разрешение специального офицера. Он настоял на своем и отвел меня к "спецу", как мы называли политического офицера. Тот уточнил мои анкетные данные, а потом спросил, за что я сижу. Когда я ответил: "За то, что сражался за Родину", он начал кричать: "Отвести этого с........ в камеру". Пришел надзиратель и отвел меня в камеру. По дороге он спросил: "Почему он так кричал? " Я передал надзирателю то, что сказал "спецу", а тот ответил: "Не переживай. Когда я буду на дежурстве, я всегда буду тебя выпускать".
         Наступило 28 августа 1953 года. Неожиданно мы получили газеты со статьями о враждебной позиции товарища Берии. 29 августа 1953 года я написал письмо в Верховный Суд по поводу своего дела. Мне сообщили, что письмо отправлено в служебном порядке в Районный Суд, а потом все затихло. В конце октября 1953 года троих заключенных приготовили к перевозке. Это были: Зигмунт Земенцки, псевдоним "Галонзка", Тадеуш Яницки, псевдоним "Черный" и Ян Романьчик, псевдоним "Лата", все из батальона "Метла".
         Нас в наручниках отвели на железнодорожный вокзал во Вронках и посадили в забронированное купе в поезд до Варшавы в сопровождении патруля КВБ (KBW, Korpus Bezpieczeństwa Wewnętrznego – Корпус Внутренней Безопасности) в составе: командир взвода – начальник патруля и двое рядовых. Дополнительно с нами ехал офицер из тюремной службы. Мы отправились в путь. Люди из коридора смотрели, что за преступников везут. Нам нельзя было разговаривать между собой. Хуже всего было Яницкому, потому что он сидел в середине с наручниками на обеих руках. Мы все трое были из батальона "Метла", участники Варшавского Восстания.
         Когда офицер и начальник патруля вышли в коридор покурить, мы начали разговаривать так, чтобы те в коридоре не видели. Молодые солдаты, которые остались в купе, не мешали нам, хоть и сориентировались, кого везут. Мы доехали до Варшавы и начали готовиться к выходу. Молодые люди повесили автоматы на плечо и сказали: "Панове, позвольте, мы возьмем ваш багаж". Мы с удовольствием восприняли этот порыв молодых солдат, а их начальники, если бы могли, убили бы их взглядом. Я посмотрел одному из солдат в глаза и взглядом поблагодарил его, надеюсь, он понял, что я хотел бы сказать.
         Перед вокзалом нас ждал тюремный автомобиль, который отвез нас в тюрьму на улице Раковецкой. Здесь нас отвели в отделение I b, где я был раньше, от момента прочтения мне обвинительного акта до вынесения приговора. Появился надзиратель, который работал в отделении, когда я был здесь почти три года назад. Он посмотрел на меня, узнал и спросил: "Снова"? Я ответил: "Еще". Он понял, и его лицо помрачнело.
         Нас заперли в одной камере. Видя реакцию надзирателя, я решил этим воспользоваться. Я открыл клапан, закрывающий окошко, это был знак, чтобы пришел надзиратель. Через минуту надзиратель появился. Тогда я сказал, что как раз приехал из Вронок. Я ожидал, что в это время жена поедет туда на свидание. Она живет здесь в Варшаве, и я хотел бы дать ей знать как можно скорее, что я тоже здесь. Она бедная, и я не хотел бы, чтобы у нее были ненужные расходы. Надзиратель Едынак, потому что так его звали, велел мне обратиться к нему завтра утром.
         Было утро вторника, я получил бумагу, конверт и написал письмо жене. Я был очень благодарен надзирателю, потому что в четверг на свидание пришла жена и сказала, что получила мое письмо с почтовым штампом. Она сказала, что написала президенту прошение о помиловании, и меня наверняка освободят.
         Я старался охладить ее пыл, потому что от этого негодяя не ждал ничего хорошего. Я сказал ей, что то, что я сказал ей на свидании в августе 1952 года по-прежнему актуально: я не выйду раньше, чем через два года, но не буду сидеть дольше трех лет.
         Причиной нашего приезда в Варшаву было дело полковника "Радослава". Нас использовали в качестве свидетелей. Во время судебного разбирательства от меня потребовали показаний относительно моих встреч с полковником "Радославом". Судья, недовольный моими ответами, прочитал протокол якобы моих показаний, в котором говорилось о подпольных встречах с полковником "Радославом". Я ответил: "Я знаю, что таких встреч не было, и я не принимал участия в таких собраниях". Судья спросил, читал ли я этот протокол. Я ответил отрицательно и сказал, что протокол мне прочитал следователь и дал подписать. Не мог же я обвинять его в нечестности.
         Я попросил судью прочитать отрывок текста перед процитированным фрагментом и после процитированного фрагмента. Эти фрагменты логически соответствовали друг другу, а процитированный отрывок по содержанию не соответствовал показаниям. Я попросил вычеркнуть этот текст и внести в протокол этот факт.
         Выступил генеральный прокурор Зараковски, обвинитель полковника "Радослава": "Высокий Суд, свидетель здесь дурака валяет, потому что всем известно, что "Радослав" вступил в тайную организацию, целью которой было свержение существующего строя". После этого высказывания выступил я: "Высокий Суд, не знаю, кто тут дурака валяет. Я сижу уже почти четыре года, и до сих пор моя принадлежность к организации, целью которой было свержение существующего строя, не была доказана". После моего высказывания защитники полковника "Радослава" захлопали. Судья спросил прокурора, хочет ли он что-нибудь сказать. Прокурор ответил отрицательно. На этом мои показания закончились.
         Нас перевели в общее отделение. Я попал в камеру № 35, в которой сидел после вынесения приговора в суде первой инстанции, четыре года назад. Камеру невозможно было узнать: пол из красивых досок, который чистили заключенные, вместо тюфяков были кровати с тюфяками, не было паразитов. В камере было меньше заключенных. Условия явно улучшились.
         Я уверен, что именно тогда я встретился с Грацианом Фругом, псевдоним "Щербец" с Виленщины, хотя документы сообщают, что он был убит в тюрьме на Мокотове в 1951 году. Свое мнение я основываю на том, что "Щербец" гадал мне по руке. То, что я запомнил, противоречило тому, что он якобы был убит в 1951 году. Он сказал мне, что я потерял очень близкого человека и потеряю второго близкого человека. На руке также написано, что вскоре я выйду из тюрьмы. Я знал, что 21 февраля 1951 года умерла моя мама. До этого я не встречался со "Щербцем", только на Мокотове в ноябре 1953 года. Я вышел из тюрьмы 14 декабря 1954 года, а 11 ноября 1956 года умерла моя жена. Это была вторая моя потеря, которую в ноябре 1953 года мне предсказал "Щербец".
         В январе 1954 года я снова оказался во Вронках. Встреча уже не была такой суровой. В апреле жена сообщила мне, что получила отказ на свое прошение. Я на предмет этого прошения получил известие в июне. Как-то меня разбудили ночью, велели одеться и отвели на допрос. Допрашивающий представился прокурором Генеральной Прокуратуры. Сначала он спросил меня о моих анкетных данных, а потом за что я сижу. Когда я ответил, что за принадлежность к Армии Крайовой, он очень возмутился и сказал: "Мы за принадлежность к Армии Крайовой никого не сажаем". Я ответил: "Возможно, вы найдете другую версию, я вам расскажу свою. Когда меня арестовали и привезли в тюрьму на Мокотове в X павильон, меня принял пан майор Серковски, которого вы хорошо знаете. Он спросил меня, в какой организации я состоял. Когда я сказал, что в Армии Крайовой, он ответил, что меня не должно удивлять то, что я сижу. Теперь вы расскажите мне вашу версию".
         Пан прокурор замолчал и начал допрос. Меня спрашивали про двух человек с территории Урсуса: пана доктора Ежи Влочевского и учителя начальной школы в Урсусе пана Эдмунда Покшиву. Я сказал, что это двое наилучших поляков, которых я знал. На этом допрос закончился.
         Однажды в камеру пришел надзиратель с заключенным, они спросили Романьчика. Когда я сказал, что это я, мне сообщили, что начальник положительно отнесся к моей просьбе. Я ответил, что ни о чем пана начальника не просил. Тогда мне велели хорошенько подумать. Я вспомнил, что более трех лет назад, когда я приехал во Вронки в 1951 году, я просил начальника позволить мне пользоваться техническими книгами. Именно на эту просьбу в сентябре 1954 года начальник выразил согласие. Я спросил, что они могут мне предложить на польском языке. Мне ответили, что ничего, потому что все забрали заключенные, выполнявшие в тюрьме разные обязанности. Для меня у них есть "Обучение шлифовке" Резницова на русском языке. Я спросил, получу ли я также русско-польский словарь, они подтвердили. Поэтому я согласился, чтобы иметь занятие и не бездельничать. Я выучил русский язык настолько хорошо, что, глядя на русский текст, читал его по-польски.
         До нас дошла новость, что наши дела будут рассекречены, и мы сможем их увидеть. Я воспользовался этой возможностью. Больше всего меня интересовал протокол моего первого дела, где адвокат требовал освобождения, поскольку не видел поводов для осуждения, и участь моего письма от 29 августа 1953 года, которое пошло в Районный Военный Суд и там застряло. Прочие документы я просмотрел, но они интересовали меня меньше.
         Однажды в камеру вошли два сотрудника тюрьмы и сказали, что если у кого-то есть какие-либо возражения против приговора, то он может написать письмо. Тогда я рассмеялся, на что они резко отреагировали. Я сказал им, что 29 августа 1953 года я написал в Верховный Суд и до сих пор не получил никакого ответа, вероятно, мое письмо пошло в корзину. Они ответили, что все устроят, я наверняка получу ответ, и вышли. Через два дня они появились с июньским письмом, содержащим ответ на прошение о помиловании, и обвинили меня во лжи. Я им ответил, что это ответ на письмо, которое писала жена. Я хочу ответ на мое письмо, я не хочу помилования, я хочу справедливости. Они заверили, что я получу ответ, и вышли.
         В октябре 1954 года, в письме жена мне написала, что прошло 6 месяцев после ответа президента и можно снова писать, но лучше, чтобы я написал лично. Я написал в ответ, что у меня нет для этого оснований, поскольку я не совершил никакого преступления и не признал свою вину. Если она хочет мне помочь, то пусть пойдет в Районный Военный Суд и узнает, что стало с моим письмом, которое я написал 29 августа 1953 года.
         13 декабря 1954 года после обеда мне было велено забрать вещи и тюфяк из камеры, после чего меня отвели в отделение IV d в одиночку. Я не понимал, что это значит, потому что в камере было четыре тюфяка. В этом отделении уборщиком был знакомый заключенный, который провел Рыдза-Смиглого через Татры. Он подошел к моей двери и сказал, что из этой камеры заключенные выходят на свободу. Ночь я провел беспокойно, мне было любопытно, что будет завтра.
         14 декабря 1954 года утром, после завтрака, меня вывели из камеры. В коридоре уже было трое заключенных. Нас построили в колонну и отвели в помещение администрации. По двое нас посадили в двух небольших, расположенных рядом помещениях. Потом забрали одного заключенного из соседнего помещения. Через какое-то время он вернулся, забрали моего товарища. Стенка между помещениями была тонкой, и можно было разговаривать. Я узнал, что товарищ из-за стенки получил отпуск по состоянию здоровья и выходит на свободу. Вернулся и мой товарищ, забрали второго из соседнего помещения. Мой товарищ получил условное освобождение. Пришел второй из соседнего помещения, тогда забрали меня.
         Меня отвели в администрацию, проверили анкетные данные и прочли решение Собрания Судей Верховного Военного Суда: мне было отменено наказание по статье 32 в сочетании со статьей 86 УКВП. Смертный приговор по статье 3 пункт b декрета о защите Государства от 1944 был заменен на 10 лет лишения свободы, применена амнистия от 1947 года и окончательный приговор составляет 5 лет лишения свободы. Поскольку я отсидел 6 лет, суд распорядился немедленно освободить меня из тюрьмы.
         На приговор я никак не отреагировал. Читавший подумал, что я не понял, и прочитал еще раз. Когда я заверил его, что понял, он спросил, почему я не радуюсь. Я ответил, что не плакал, услышав смертный приговор, и теперь, после бессмысленно потраченных 6 лет мне нечему радоваться. Он посмотрел на меня и задумчиво ответил: "Это правда". Меня отвели к товарищам, потом на склад, где нашу одежду подготовили к выходу на свободу, к людям. Я думал о том, что скоро буду дома, как меня примут после долгого отсутствия. Я догадывался, что освобождение было результатом моего письма, видимо жена сделала так, как я попросил. Знает ли она, что я завтра утром буду дома?
         Когда мы вышли со склада с нашими вещами, надзиратели, которые нас обыскивали, также были взволнованны. Мы провели с ними несколько лет, некоторые были людьми, но не все. После обыска нас отвели в канцелярию, чтобы получить документы и небольшую сумму денег, которые мне постоянно присылала жена на так называемую выписку. Раз в месяц за них можно было купить продукты в тюремной столовой. Я надеялся, что их мне хватит на поездку. Ожидая в коридоре возле канцелярии, я увидел проходившего мимо офицера, которой проводил со мной беседы. Когда он увидел меня в костюме, то спросил, куда я собираюсь. Когда я ответил, что домой, он сказал: "Я бы скорее смерти ожидал, чем того, что вы пойдете домой". Я ответил: "Ничего не имею против этого, пусть пан ожидает".

    

Подтверждение освобождения из тюрьмы

Возвращение домой

         Мы получили документы и деньги и с надзирателем пошли на железнодорожную станцию во Вронках. Надзиратель купил билеты, и мы ждали поездов. Я ехал в Варшаву, а товарищи в направлении Щетина. Когда они садились в поезд, надзиратель сказал: "Не возвращайтесь", а когда я садился в свой поезд, он сказал: "Не возвращайся сюда никогда". Поезд тронулся. Я начал искать место. Я заглядывал в купе пульмановского вагона, но все места были заняты. В одном из купе пани сказала: "Подождите, я сейчас выхожу, будет свободное место". Я обрадовался, потому что место было даже возле окна.
         Когда пани вышла, я занял освободившееся место. Мой внешний вид говорил о том, откуда я. Я был без головного убора, наголо острижен, шляпа моя пропала, в руке у меня был матерчатый мешок, по-тюремному называемый "самарка". Пан, который сидел напротив, посмотрел на меня и спросил: "Пан давно?" Я ответил: "Шесть лет". Пан покивал головой и сказал: "Ничего не изменилось". Поезд, останавливаясь на станциях, шел к Варшаве. Я был взволнован ожидающей меня встречей с семьей. Поезд остановился на конечной станции Варшава Восточная. Я был на месте. Через полчаса я буду дома. Знают ли они, что я возвращаюсь? Как меня примут? Какое впечатление я произведу на мою маленькую дочку?
         Я пошел пешком, потому что жил недалеко. Я шел Киевской, Бжеской, Марковской, Зомбковской, Радзыминьской, Фольварчной. Потом незнакомая площадь, и я уже на Гродзеньской 10, которая была целью моего путешествия. Я постучал в запертые ворота, прибежала старая сучка Миська. Видимо, она меня узнала, потому что помчалась в коридор и начала лаять. На чужих она лаяла возле ворот. Было очень рано, Миська своим лаем озадачила домашних, никто из родных так рано не появлялся. Ворота мне открыла теща вместе с Миськой. Я не ожидал, что спустя шесть лет собака так меня встретит. Она ласкалась ко мне, лизала мне руки.
         Мы пошли на первый этаж, я поздоровался с тестем и родственницей жены, а потом пошел наверх к жене и дочери. Суматоха поднялась невероятная, оказалось, что они ничего не знали о моем возвращении. Моя жена, как я писал ей в письме, пошла в Районный Военный Суд. Там она узнала, что мое письмо лежало до сих пор, и только после вмешательства жены его отправили в Верховный Военный Суд и велели ей справляться там. Когда через неделю она пошла туда, ей сказали, что письмо поступило только в среду, чтобы она обратилась через две недели. У жены были какие-то дела, и через две недели она не смогла пойти узнать о моей судьбе. Она пообещала себе пойти на следующей неделе, но я уже в среду вернулся домой.
         Мое возвращение нарушило распорядок дня семьи. Жена поехала на работу, чтобы по случаю возвращения мужа отпроситься на один день. Взволнованная дочка пошла в детский сад. Я пошел в администрацию прописаться. Я узнал, что пани, занимавшаяся пропиской, не имеет права сама это сделать и что я должен обратиться в милицию. Я вернулся домой и пошел за дочкой в детский сад. Моим первым долгом было посетить могилу матери, причиной смерти которой было мое заключение и несправедливый приговор.
         После обеда мы с женой пошли на кладбище в Кобылки. Темнело, жена боялась входить на кладбище. Я сказал: "Не бойся. Мертвые тебя не обидят, остерегайся живых". Мы вошли на кладбище, я в душе поговорил с мамой. В том месте, где она была похоронена, лежал брат мамы с женой, а напротив моя бабушка. После посещения кладбища мы поехали в Воломин навестить родню со стороны моей мамы там была моя крестная, это была очень милая встреча спустя столько лет.
         Когда мы вернулись домой, нас навестил дядя моей жены, который предложил мне поговорить с глазу на глаз. Я не согласился, поскольку считал, что я обо всем узнаю от моей жены и можно поговорить всем вместе. Дядя выпил чай и пошел домой. Так закончился первый день моей свободы. Наконец-то я мог лечь спать в своей кровати. Ночь прошла спокойно.
         Второй день свободы я начал с визита в комендатуру Гражданской Милиции на улице Виленьской. Дежурный офицер был удивлен моим приходом. Тогда я показал ему мой документ освобождения из тюрьмы, на котором было написано, что после возвращения домой я обязан обратиться в комендатуру Гражданской Милиции. Тогда он мне ответил, что сначала я должен прописаться. Я снова пошел в отдел прописки с женой, которая была там прописана. Сотрудница, понимая, что власти хотят разделить семью, не хотела принимать в этом участие и тихонько показала мне распоряжение, что ей нельзя прописывать таких людей, как я.
         Я понял коварство властей. Я пошел в комендатуру Гражданской Милиции, там сидели три милиционера. Я сказал им: "Арестуйте меня" и протянул руки, чтобы они надели на меня наручники. Потом я сказал, что если мне не позволено вернуться к семье, то пусть меня посадят. В комнате остался только один милиционер, остальные вышли. Он начал разговаривать со мной и объяснять, что это не их распоряжение, оно пришло сверху. ТЕ, кто возвращается из тюрьмы должны прописаться там, где они были прописаны до ареста. В этой ситуации я не имел права поселиться со своей семьей.
         Моя мать умерла, отец жил с чужой женщиной. Захочет ли он меня прописать? Я должен жить вдали от своей семьи, что это за порядки. Тогда милиционер сказал: "Когда ты пропишешься там, напиши прошение о временной прописке у семьи и получишь его". Поскольку для меня было важно привести в порядок документы, что было необходимо для того, чтобы получить работу, я послушался совета этого милиционера, отдавая себе отчет в том, что власть по отношению ко мне настроена враждебно.
         Перед поездкой в Урсус я зашел к дяде, моему крестному, который жил в Варшаве на улице Новогродской 6. Встреча была сердечной, дядя дал мне 500 злотых, сказав, что для начала мне это пригодится. Потом я поехал в Урсус. Встреча с отцом, его женой и хозяевами дома супругами Собоциньскими была очень приятной. В тот день я решил вопрос прописки.
         Возвращаясь домой, я зашел на улице Сераковского в Министерство Государственной Безопасности, чтобы выполнить требование отметиться там. Я подал свое подтверждение освобождения из тюрьмы дежурному и ждал. Дежурный звонил в контору, с кем-то разговаривал. В конце концов, он позвал меня и сказал: "Никто не хочет с тобой разговаривать, проваливай отсюда". Я потребовал подтверждения, что я сюда приходил. Дежурный ответил, что у меня есть подтверждение милиции, этого достаточно, и еще настойчивее стал меня выгонять.
         После того, как я вернулся домой, меня навестил мой товарищ Юрек Петшик. Он сказал мне, что если я буду искать работу, то он мне поможет, он работает в проектном бюро, которое занимается модернизацией литейного цеха в Урсусе. Юрек знал, что я работал в литейном цеху, поэтому меня это заинтересует, а начальник бюро очень порядочный человек инженер Стефаньски. Я воспользовался предложением Юрка и пошел поговорить с паном Стефаньским.
         Оказалось, что мое знание русского языка, приобретенное в последний период пребывания в тюрьме, очень мне пригодится, потому что в бюро была проблема с русским языком, а я хорошо его знаю. Прежде чем начать работать, я должен был дождаться согласия некоторых органов. Работать я начал 19 января 1955 года.

Ян Романьчик после выхода из тюрьмы, 1955 год

         В то время, как я искал работу, к моей жене пришел милиционер с обвинением, что у нее живет непрописанный человек. Жена разнервничалась и начала объяснять, что муж вернулся домой после стольких лет, а они не хотят его прописать и еще преследуют ее. Оторопевший милиционер начал извиняться перед женой, говоря, что он не знал об этом, что его подстрекали, а потом ушел.
         Я подал заявление на получение паспорта. Единственным моим документом было временное удостоверение личности. Пришло время уладить вопрос временной прописки. Я получил прописку на три месяца и каждые три месяца должен был ее возобновлять. Один знакомый, который меня встретил, спросил, решил ли я вопрос военной инвалидности. Я ответил, что нет, потому что я лишен гражданских прав. Тогда знакомый ответил, что это не имеет значения, я должен быстро это оформить. И действительно, меня признали военным инвалидом третьей группы. Я получил повестку в Военную Призывную Комиссию и 18 апреля 1955 года получил военный билет со званием рядового.
         Через какое-то время я пошел узнать, как обстоит дело с моим паспортом. Я узнал, что паспорта не получу, потому что я постоянно нигде не прописан. Там, где я был постоянно прописан, меня выписали. Тогда моя жена пошла в Бюро Учета Населения, чтобы оформить для меня постоянную прописку, потому что не хотела иметь мужа на время. В августе 1956 года я, наконец, получил постоянную прописку вместе с семьей. Моя жена была нездорова, у нее часто были печеночные приступы. 6 ноября 1956 года у нее случился сильный приступ, визиты врачей поликлиники и скорой помощи не помогли. 10 ноября 1956 года я вызвал врача частным образом. Врач пришел только 11 ноября утром. Он сразу понял, что происходит и выписал направление в больницу. Он велел немедленно вызвать скорую помощь, а мне сказал, что дело очень серьезное. Я поехал вместе с женой в больницу. Дежурный врач попросил согласие на операцию.
         Мы дали согласие, жену приняли в больницу. Было двенадцать часов. Я пошел домой, где осталась маленькая дочка. В 16.00 родители жены, я и дочка пошли навестить жену. В это время ее уже готовили к операции. После окончания посещения жену забрали на операцию. Семья пошла домой, а я ждал возле операционной, пока операция не закончится. Операция длилась очень долго. Когда, наконец, вывезли жену, которая была без сознания, я пошел домой.
         Утром я незаметно пробрался в отделение. Ко мне подошла какая-то пани и сказала, что моя жена умерла. При этом известии у меня подогнулись ноги. Что мне делать одному с ребенком? Моя мать умерла, кто мне поможет? Как ребенок перенесет потерю мамы? Пока я так раздумывал, та пани подошла ко мне и сказала, что сейчас вывезут мою жену. Из коридора выехала тележка с покойником, накрытым простыней. Я подошел, поднял покрывало и увидел жену. Сердце у меня заболело, с чувством скорби я проводил жену в морг, постоял возле нее, подумал: "Почему ты меня оставила?". Я вернулся в отделение, чтобы узнать что-нибудь у врача.
         Врач сказал, что это был некроз поджелудочной железы, которая постоянно отравлялась желчью. Жену нельзя было спасти, врач мне очень сочувствовал. Я пошел домой, чтобы поделиться этой грустной новостью с домашними. Надо было подумать о похоронах и достойно похоронить ее как солдата Армии Крайовой. Используя ее инвалидную книжку, я получил в гарнизоне разрешение на похороны на Военном кладбище на Повонзках. Потом я получил разрешение на похороны на участке "Метлы" A-24. Похороны прошли очень достойно. В похоронах принимал участие ксендз из Базилики на Кавенчиньской (нашего прихода) и ксендз из гарнизонного костела. Похоронную церемонию вел ксендз из Базилики.
         Жизнь шла дальше. Чтобы обеспечить дочке заботу, я был вынужден жениться второй раз. 8 июня 1957 года я женился на женщине на 12 лет младше меня.

Тереса и Ян Романьчик 8 июня 1957 г.
Trzeci od lewej Jan Romańczyk

         Я отсидел почти шесть лет из вынесенного мне судом первой инстанции приговора пожизненного заключения. Из тюрьмы я вышел в декабре 1954 г. Тогда мне было 30 лет. В апреле 1959 г. приговором Верховного Суда я был признан невиновным, но, несмотря на это, при коммунистической власти я находился под наблюдением, потому что я по-прежнему оставался опасным гражданином второй категории.

Эпилог

         Шли годы.

группа солдат "Метлы" возле могилы командира майора "Неборы", 1956 г.
Третий слева Ян Романьчик

         Политическая обстановка в стране стала меняться так сильно, что я подумал о доведении своего дела до конца. Я написал письмо в Генеральную Прокуратуру о пересмотре моего дела и получил отрицательный ответ. Тогда я обратился к полковнику "Радославу" за помощью. Полковник "Радослав" посоветовал мне адвоката Лиса-Ольшевского. У него я получил уведомление председателя Верховного Суда о том, что он будет лично излагать мое дело на заседании. Верховный Суд в Варшаве в Уголовной Палате на закрытом заседании 9 апреля 1959 г. от имени Народной Республики Польша вынес приговор, который признал меня невиновным, возложив оплату расходов по уголовному делу на Государственное Казначейство.
         На процессе по возмещению ущерба, в сентябре 1959 г., суд признал мне сумму 70.000 злотых. В комментарии решения суда судья сказал, что ни сумма, которую я требовал, ни сумма, которую признал мне Суд не в состоянии вознаградить меня за причиненную мне несправедливость, а признанную мне сумму он рассматривает в качестве пособия, которое поможет мне устроить жизнь в нынешней действительности.
         При пересмотре дела Верховный Суд отклонил мою жалобу и жалобу прокурора и подтвердил приговор первой инстанции. Деньги я получил 29 января 1960 года. Знакомые сказали мне, что поскольку я получаю военную пенсию по инвалидности, мне также полагается компенсация за период, когда я не получал пенсию. По моему заявлению мне было выплачено просроченное пособие, но в 1960 году меня незаконно лишили статуса инвалида войны, тогда было государство безправия.
         Я получил уведомление из Военной Призывной Комиссии с требованием представить им соответствующие документы, поскольку есть ходатайство о присвоении мне звания подпоручика. Я ответил, что мои документы в УБ и обращаться надо туда. Статус инвалида мне вернули в 1976 году.
         Не все люди были подлыми. Я многим обязан директору Предприятия Урсус пану Зигмунту Пужицкому, поскольку благодаря его позиции в 1965 году я получил квартиру. Несмотря на неприязнь народной власти, я решил закончить то, что было прервано арестом в 1949 г. Преодолев жизненные трудности, в 1973 году я получил диплом инженера в Варшавском Политехническом Университете на вечернем обучении. Я работал в проектном бюро Продлев.

диплом инженера Яна Романьчика

         В 1980 г., во время рабочих протестов, коллектив по предложению пана Тадеуша Вышиньского, единокровного брата кардинала, выбрал меня Председателем Учредительного комитета Независимого Самоуправляющегося Союза "Солидарность" на предприятии. На переломе 80/90 годов товарищи из Общества Солдат Армии Крайовой Группировки "Радослав" Батальона "Метла" выбрали меня председателем Общества.

памятный диплом

         13 декабря 1981 года власть решила остановить создание "Солидарности" и объявила в стране военное положение, арестуя активных деятелей Союза и вводя террор. В результате этих обстоятельств я решил выйти на пенсию. Будучи инвалидом войны, я получал пенсию по инвалидности и выработанную пенсию по возрасту, что давало достаточно высокий доход. Я решил отдохнуть.

снимок с выставки на ограждении Уяздовского Сада

         Варшавское Восстание 1944 г. я начал в звании капрала подхорунжего. В середине августа, когда мы квартировали на улице Млавской, я узнал о присвоении мне звания командира взвода и награждении Крестом Отважных за деятельность до восстания и бои во время прорыва с Воли на Старе Място.

удостоверение Креста Отважных

         Приказом от 9 сентября 1944 г. я был награжден Крестом Виртути Милитари V класса.

    

наградной список и приказ награждения Крестом Виртути Милитари



удостоверение Креста Виртути Милитари

         После окончания восстания мне было присвоено звание сержанта подхорунжего.
         В августе 1948 г. был награжден Правительством Польши в Лондоне медалью Армии 1, 2 и 3 раз.
         По приговору суда в 1949 г. я был разжалован до звания рядового и лишен гражданских прав.
         В августе 1959 г. после выхода из тюрьмы Председатель Государственного Совета ПНР наградил меня Крестом Отважных второй раз. До сих пор я думаю, за что я его получил, за Урсус или за другие мои достижения в период после восстания.

удостоверение КО, присвоенного Александром Завадским

         После вынесения решения Верховного Суда, признавшего меня невиновным в 1990 г. я обратился в управление Военной Призывной Комиссии с целью оформления документов. Через некоторое время меня вызвали в Военную Призывную Комиссию и сообщили, что приказом Министерства Национальной Обороны № 14 от 29.01.1991 г. мне присвоено звание капитана со 2 октября 1944 года.

         

военный билет

         Потом я получил поочередно Серебряный Крест Заслуги, Крест Армии Крайовой, Повстанческий Крест, Варшавский Повстанческий Крест.
         В рамках производства солдат Армии Крайовой 23 апреля 1999 г. мне было присвоено звание майора.
         27 октября 2000 г. мне было присвоено звание подполковника.

    

медицинская книжка кавалера Креста Виртути Милитари

         11 декабря 2006 г. приказ о присвоении мне звания полковника был подписан Министром Обороны Радославом Сикорским. 15 июня 2007 г. я был удостоен Офицерского Креста Ордена Возрождения Польши.
         В 1991 году новая власть, чтобы обеспечить себе и нашим преследователям высокие доходы, постановила, вопреки Конституционному Трибуналу, при совпадении пенсий по возрасту и по инвалидности уменьшить одну выплату наполовину. Мне сократили пенсию наполовину, несмотря на то, что, работая, я платил пенсионные взносы полностью.
         Таково право власти.

Ян Романьчик

oбработка: Мацей Янашек-Сейдлиц

перевод: Катерина Харитонова

Ян Романьчик, род. 01.05.1924 г. в Волоине сержант подхорунжий Армии Крайовой псевдоним "Лукаш Лата" Главного Командования АК взвод "Торпеды" батальон "Метла" Группировка "Радослав"

Copyright © 2015 Maciej Janaszek-Seydlitz. All rights reserved.