Орудие, установленное на баррикаде, соединявшей Арсенал с Пассажем Симмонса, серьезно усилило оборону участка батальона "Хробры". Во второй декаде августа противник внезапно усилил давление на участок, который защищал батальон. Целью массированного ураганного огня всевозможных орудий, минометов, пулеметов на относительно небольшой отрезок обороны – главным образом, баррикаду – было оттеснить защитников с занимаемых позиций перед началом непосредственного наступления.
         Вскоре со стороны улицы Новолипки, предшествуемая ревом моторов и скрежетом гусениц по мостовой, началась атака танков. Мы были наготове и выстрелили из орудия по первому танку, который показался из-за поворота. Я знал, какими боеприпасами мы располагаем, и был приятно удивлен – танк остановился. Его поведение при попытках тронуться с места указывает на разрыв гусеницы. Вместо ожидаемой атаки следующих танков я вижу, что они заняты эвакуацией поврежденного, но стреляющего без перерыва танка с линии огня, а со стороны Новолипок идет в атаку пехота примерно в количестве взвода. Они бегут двумя рядами по обеим сторонам улицы, стараясь как можно быстрее преодолеть примерно 100-метровый отрезок, отделяющий их от баррикады. Зная, какова наибольшая эффективность поражения осколками, я стреляю в основание ограды Сада Красиньских, как раз перед первым бегущим. Наступление пехоты сорвано. Потери противника значительны, и к тому же по обеим сторонам улицы.
         В то время, когда мы просим прибывшего командира батальона, чтобы часть оружия погибших получили артиллеристы, поскольку свое оружие им пришлось отдать, переходя в расчет орудия, на мостовой показалась группа мирных жителей с платками в руках, которая забрала погибших немцев вместе со всем их вооружением.
         После неудавшихся повторных атак танков и пехоты противник приступил к атакам, целью которых был взрыв обороняемых нами объектов. Для этой цели, кроме известных 50-килограммовых самоходных мин, так называемых "голиафов", на нашем отрезке противник использовал транспортные танки, которые мы называли танкетками, перевозившие тяжелые взрывчатые заряды либо взрывавшиеся вместе с находящимся внутри зарядом. Танкетками, перевозящими заряды, управляли водители, зато танкетки, которые должны были взорваться вместе с находящимися внутри взрывчатыми материалами, управлялись удаленно. Взрыв производился издалека. Я не уверен, делалось ли это при помощи кабеля или часового механизма, или же и тем, и другим способом. Во время атак нам еще не были известны технические данные, которые я сообщаю выше. Мы узнавали их в ходе боев.
         Использование противником самого крупного взрывчатого заряда на нашем участке выглядело следующим образом. Из-за разрушенной стены гетто, перегораживающей улицу Налевки на расстоянии примерно 300 м от нашей баррикады, выехал танк-танкетка, который на большой скорости ехал в направлении нашей баррикады. Вопреки видимости, произвести меткий выстрел из орудия, управляемого с помощью ручек (направления и высоты), по быстро перемещающейся цели с такого близкого расстояния – задание достаточно трудное, тем более, что на трассе существовали мертвые зоны обстрела. Я выстрелил, когда цель была на расстоянии примерно 20 м от баррикады. Танкетку после попадания резко отбросило в сторону, и она полностью застряла в стене Пассажа, а затем вспыхнула. Среди дыма и пыли я заметил фигуру убегавшего солдата, видимо водителя.
         В наступающих сумерках мы заметили, что на мостовой лежит предмет, видимо, часть снаряжения уничтоженной минуту назад танкетки. Артиллеристы, Рышард Халупиньски "Слав" и Станислав Маик ("Хутницки"), подползли к лежащему на земле предмету с целью разведки. Они вернулись, принеся с собой предмет в форме рукава, набитого каким-то веществом и докладывая, что на мостовой лежат несколько тяжелых глыб. После наступления сумерек глыбы мы перенесли на нашу сторону баррикады, складывая их под аркадой Арсенала. Их было 5 в форме треугольников весом, согласно нашим данным, примерно 100 кг каждый.
         Мы не до конца понимали, в чем был смысл операции противника с танкеткой. Командование прислало шестерых пленных – специалистов, которые осмотрели уничтоженную танкетку, а также глыбы. Как нам позднее сообщили, смысл операции заключался в том, что водитель танкетки на большой скорости подъезжал к цели, которая должна была быть взорвана, автоматически сбрасывал взрывчатый материал и отъезжал, таща за собой кабель, при помощи которого производился взрыв. По мнению пленных, количество взрывчатого материала (прессованный тротил), который был использован, уничтожило бы не только баррикаду, но и окрестные дома с Арсеналом и Пассажем включительно.
         Одна из встреч с танкеткой, наполненной взрывчатым материалом и управляемой издали, закончилась для нас не так удачно. Танкетки выезжали из-за разрушенной стены гетто.          Один из солдат подбегал, наклонялся, вероятно, запуская механизм, и танкетка двигалась вперед. Это действие занимало едва ли несколько секунд. Дважды мне удалось сорвать старт танкеток, стреляя из орудия в тот момент, когда они выезжали из-за стены гетто. Одной, к сожалению, удалось стартовать. Так быстро перемещающуюся и двигающуюся зигзагом цель я не мог удержать в прицеле, чтобы иметь возможность произвести меткий выстрел, и через минуту над головой я увидел гусеницы въехавшей на баррикаду танкетки. Затем она сползла, к счастью, назад, пару секунд тишины и взрыв. Баррикада была разрушена почти полностью. Осталась только часть, где орудие стояло на позиции, которую саперы в тот день наконец обложили мешками с песком.
         После перевязки меня перенесли в Пассаж и уложили на соломе в автомобильной мастерской. Я узнал, что орудие при помощи тягача удалось вытащить из-под камней и установить в воротах Пассажа. Во время извлечения орудия был ранен водитель тягача.
         С потерей Дворца Мостовских дальнейшая оборона атакуемого со всех строн Арсенала была невозможна. Танковые орудия, получив доступ к воротам Пассажа, разбили находившееся там орудие. После потери Арсенала противник был в 20 м от Пассажа, то есть на расстоянии ширины улицы Налевки. Тем не менее, Пассаж Симмонса и школа на улице Бароковой по-прежнему являлись преградой, без уничтожения которой противник не мог осуществить свою цель, то есть ворваться вглубь Старувки, где в это время проходила эвакуация каналами.
         Атаки танков, пехоты и использование значительного количества взрывчатых материалов при современном способе их детонации и транспортировки не помогли окончательно прорвать участок обороны батальона "Хробры I", который держался до последнего дня обороны Старого Мяста. Только 31 августа сильный авианалет превратил последние точки сопротивления батальона "Хробры I", то есть Пассаж Симмонса и школу на Бароковой, в груду развалин, погребая под ними более 200 солдат батальона. Налет застал солдат батальона врасплох, когда они отдыхали после ночной неудавшейся попытки пробиться в Средместье.
         В другом месте я описываю случай, которому обязан тем, что не разделил судьбу почти всех товарищей из моего взвода. Командованию группировки докладывают о бомбардировке, и я возвращаюсь в Пассаж, где двадцать пленных, которых стережет один стрелок с автоматом, пытаются откопать некоторых засыпанных, еще живых, которые кричат из-под развалин, называя свои псевдонимы. Но, к сожалению, голоса поочередно умолкают. На развалинах, под которыми только что погибли более двухсот моих товарищей, на участке, где всегда был слышен рев танков, грохот орудий и автоматического оружия, воцарилась кладбищенская тишина, среди которой слышны только громкоговорители, установленные в Арсенале, и призывы немцев, адресованные солдатам АК, чтобы они не верили, что немцы расстреливают пленных и сдались, потому что сопротивление безнадежно.
         Для прикрытия отрядов, отступающих каналами в Средместье, капитан "Сук" получает от майора "Сосны" приказ удержать вместе с оставшимися людьми развалины Пасссажа Симмонса в течение 24 часов. Я вместе со стрелками "Лехом" и "Добошем" обращаюсь к капитану "Суку" и докладываю ему о трех уцелевших из роты "Лиса". Нас назначают во взвод подпоручика "Марка", который принял командование взводом поручика "Зана", погибшего в Пассаже вместе с частью его людей. Мы занимаем дымящиеся развалины Пассажа. Занимаем все дыры, через которые противник вероятно попытается ворваться в Пассаж. Нас очень мало. Только вооруженные люди.
         Вспомогательные отряды остаются внутри Старувки. Чтобы наши передвижения не выдавали противнику расположения наших позиций, мы раскладываем рулоны тканей, которые нашлись на месте. Темнеет. Мы заканчиваем приготовления к обороне. Царит полная тишина. Противник не подает признаков жизни, хотя за нами горит Старувка, и раздаются взрывы снарядов. Каждое неосторожное движение слышно очень далеко.
         В тишине невероятное впечатление производит доносящийся из-под развалин монотонный, повторяющий одно и то же голос одного из еще живых солдат. Я иду к нему. Сквозь щели сбоку его еще можно увидеть, несмотря на то, что на него свалилось несколько этажей. Этому ничем не помочь. Он говорит, что его псевдоним "Висла", и что он из резервной роты поручика "Правдица". Внезапно он меняет тему – говорит по существу. Прямо под моими ногами сверху лежит второй. Кажется, он не ранен. Только ногу в щиколотке зажало стальным прутом. Молодой парень. Он ведет себя спокойно и терпеливо. Этого можно спасти, если вырезать часть прута, поскольку на нем держится целое перекрытие, которое, если его затронуть, свалится на него. Я подложил ему под голову одеяло, чтобы он мог поспать до утра. Кажется, это единственные, которые еще живы.
         Стоит прекрасная лунная ночь - мы на позициях, смотрим и прислушиваемся. Эта тишина и крики засыпанного "Вислы" так нервируют, что атаку немцев мы бы приветствовали с облегчением. Около полуночи нам прислали какую-то еду, хотя заставить себя есть было очень трудно. Так прошла ночь. На следующий день немцы начали сильное наступление. Бои все время шли внутри развалин Пассажа. Главным образом, с использованием гранатометов, автоматического и обычного оружия. Кроме того, немцы использовали огнеметы. Не забыли они также и о "голиафе".
         Бои из магазинов и двора переместились ближе к лестничной клетке, возле наполовину разрушенных ворот, и здесь продолжались долгое время. Только когда немцы с помощью танка подвели "голиаф" и установили его возле стены, командир капитан "Сук" приказал отступить из развалин. Оказалось, что это невозможно. Развалины Пассажа полностью окружены, поскольку единственная брешь в стене, дающая связь со Старувкой, находится под постоянным огнем пулеметов из развалин школы на Бароковой, которую немцы заняли после бомбардировки. В эту минуту раздается взрыв "голиафа". По приказу командира мы мгновенно ныряем в облако пыли, и прежде чем немцы вновь открывают прерванный на минуту огонь, мы занимаем позиции в развалинах в 50 м от Пассажа.
         В этот день в Пассаже я впервые увидел в бою нового командира и товарищей. Капитан "Сук" командовал энергично, мгновенно ориентируясь в ситуации и происходящих переменах. Одновременно он сражался как простой солдат. Его мгновенной реакции мы обязаны спасением после взрыва "голиафа". Немцы были настолько уверены, что мы отступили дальше вглубь Старувки, что, почти не осторожничая, заняли развалины фабрики между нами и Пассажем, примерно в 20 м от наших позиций. Их свободное поведение и такая же, как у нас, форма едва не ввели меня в заблуждение. Я думал, что это какой-то из соседних отступающих отрядов заблудился в развалинах.
         Только удостоверившись, что это противник, мы подкрались по развалинам на кратчайшее расстояние и забросали их гранатами, вызвав огромный переполох, который улучшил наше настроение, тем более что единственный выход, через который они могли выбраться, мы держали под обстрелом. Немцы из Пассажа, стреляя в нашу сторону, пытались отвлечь наше внимание от своих товарищей, но в освещенном пламенем пожара от "голиафа" Пассаже мы не позволили им занять позиции для автоматического оружия. Ночью, охраняя тылы, мы отступили в каналы на площади Красиньских, оставляя перед люком свои ранцы.
         Из-за высоты канала мы шли в полусогнутой позиции среди кромешной темноты, в полной тишине, крепко держа друг друга за ремни. Вода доходила до колен. Мы двигались довольно медленно, поскольку быстрые шаги вызывали громкий плеск. При каждом неосторожном движении можно было споткнуться о брошенные предметы. Кроме того, при падении человек отпускал ремень впереди идущего и терял связь с проводником, без которого переход каналами был подобен смерти. Перед каждым люком мы останавливались, а проводник проверял, нет ли возле люка немцев. Затем мы двигались дальше. Во время таких остановок мы пытались опереться о стены, но по округлой и ослизлой стене сползали вниз.
         Уже светало, когда после более чем 3-хчасового перехода в полусогнутом положении, когда голову тянет вниз висящее на шее оружие и несенный по очереди пулемет, мы добрели наконец до люка на углу Нового Свята и Варецкой. С помощью дежуривших возле люка мы вышли на поверхность. Здесь вид стоявших домов, в окнах которых были даже стекла, а больше всего вид офицера в элегантном польском мундире и в блестящих сапогах, идущего под руку с санитаркой, привел нас в прекрасное настроение. Облепленные с головы до ног грязью и нечистотами, мы выглядели не слишком презентабельно на фоне, как бы то ни было, элегантного Средместья.
         В течение первых дней у нас был отпуск. Мы отдыхали и приводили себя в порядок, пять раз меняя квартиру. Одновременно мы высылали патрули в город, чтобы они направляли солдат со Старувки в кинотеатр "Голливуд" на Хожей, откуда их отсылали на место постоя их отрядов. В кинотеатре "Голливуд" находились также несколько десятков немецких пленных. По обеим сторонам большого холла под стенами были ровненько разложены сенники с одеялами. В центре стояли два стола с газетами. Охранник не имел права ударить или оскорбить пленного.
         Мы должны были занять позиции по обеим сторонам Брацкой, которые угрожали немцам в Банке Народного Хозяйства (БНХ) и в ресторане "Кристаль". Перед тем, как занять позиции, капитан "Сук" отправил меня с целью сбора информации о расположении соседних позиций, как противника, так и наших. Кроме того, мы приготовили несколько позиций для пулемета. После падения Старувки для Средместья наступил самый тяжелый период. Немцы начали систематически бомбить часть Средместья к северу от Аллеи Сикорского. Несмотря на сильные бомбежки, батальон понес относительно небольшие потери. Первые дни сентября мы отдыхаем. Мы не занимаем боевых постов и таким образом не принимаем непосредственного участия в боях.
         Сразу же после выхода из каналов, после нескольких часов остановки на Маршалковской 125, мы отправились на улицу Вильчу 1, а оттуда через некоторое время в единственный еще целый дом на улице Монюшко, напротив сожженного дома, в котором располагался цветочный магазин "Адрия". Оттуда однажды ночью нас вызвали помочь в эвакуации раненых из госпиталя, расположенного в подвалах Всеобщей сберегательной кассы (ВСК), в госпитали на улицах Новогродской и Вспульной. Это была тяжелая работа. Мы выносили раненых на носилках из подвалов разрушенного и горящего здания ВСК. Среди ночи мы преодолевали огромные воронки от бомб на улицах Свентокшиской и Ясной, продираясь в темноте через груды изогнутых рельсов, кирпичей и камней. Позже, через подвалы и туннель, выкопанный поперек Аллеи Сикорского напротив улицы Кручей, мы перебирались на другую сторону Аллеи, где дорога была лучше. Для раненых эта дорога должна была быть очень мучительной. Наши квартиры на улице Монюшко были разбомблены. Чудом удалось избежать больших потерь. Немного ослепленные и засыпанные пылью, мы эвакуировались на другую сторону улицы Монюшко в сгоревшую "Адрию", где приводили в сознание нескольких откопанных товарищей.
         Вскоре после этого прибыл командир группировки майор "Сосна". После короткой, ободрившей нас речи, произнесенной перед собравшимися отрядами в уцелевшей арке, мы получили приказ перейти на улицу Злотую 29. Здесь, на новой квартире, мы были свидетелями крупного американского сброса, произведенного под сильным огнем противника. Из-за большой высоты, с которой сбрасывали контейнеры, точность попадания на наши позиции была не очень высока. Однако сам факт, что кто-то о нас думает и старается оказать нам помощь, положительно повлиял на наше самочувствие. Мы думали, что теперь начнутся более крупные и точные сбросы.
         В скверике во дворе нашей квартиры мы хороним одного из наших товарищей, который погиб, переходя через баррикаду на углу улиц Ясной и Свентокшиской, и идем на новое место постоя, на Хмельную 27, откуда через некоторое время переходим на улицу Видок 1, занимая боевые позиции по обеим сторонам улицы Брацкой возле Аллеи Сикорского. Мы должны держать под угрозой немцев, находящихся в БНХ и в прилегающем палисаднике, в котором находится бункер, а также немцев в ресторане "Кристаль".
         Взвод под командованием поручика "Вала" занимает дом на Брацкой 18, сдерживая немцев, которые пробираются через развалины из кинотеатра "Колизей" на Новом Святе, и держа под наблюдением подвалы "Кристаля". Наш взвод, в настоящее время под командованием поручика "Гривы", бывшего командира саперов, занимает отрезок развалин от баррикады на Брацкой 17 до угла Аллеи Сикорского, наш противник - БНХ, бункер в палисаднике и "Кристаль". В бункер в палисаднике немцы пробираются рвом из здания БНХ. Развалины углового дома, где было кафе "Кучиньских", вроде бы занимают люди капитана "Наленча". Моим командиром является подпоручик "Марек".
         Вместе с восемью людьми я занимаю позицию на нашей стороне. Территорию я уже немного знаю. Я ознакомился с ней, собирая информацию для капитана "Сука". Кроме нас девятерых, вооруженных винтовками, автоматами и гранатами, здесь находится также пулемет из отряда капитана "Гоздавы" с двумя пулеметчиками. На позиции мы выходили из нашей квартиры на Видок 1 через пролом в стене и развалины, мимо неразорвавшегося снаряда из железнодорожного орудия до ворот в развалинах дома на Брацкой 17, где было что-то вроде примитивной караульной. Посты должны были быть расставлены так, чтобы немцы не могли захватить нас врасплох, особенно со стороны расположенного через дорогу "Кристаля". Здесь стояли на страже два человека с гранатами и автоматом. Солдат с винтовкой поднимался по остаткам разрушенной лестницы и положенной вместо пола доске на 2 этаж, где в уцелевшей стене было отверстие, служившее бойницей. Оттуда можно было вести наблюдение за передвижениями немцев в палисаднике БНХ. Пулемет капитана "Гоздавы" размещался на углу и мог обстреливать "Кристаль", БНХ и палисадник. Расчет по очереди спал и бодрствовал возле пулемета. Кроме пулемета капитана "Гоздавы" один из наших пулеметов находился на балконе 2-го этажа на Брацкой 17, второй также на 2-м этаже в Аллее Сикорского 22.
         Вся мостовая перед баррикадой, соединяющей Брацкую 17 и 18, была завалена огромным количеством неразорвавшихся снарядов из гранатометов и ручных гранат. Там были установлены также 7 повстанческих противотанковых мин. Далее на мостовой, возле покосившегося светофора, лежал труп какого-то штатского, погибшего в начале восстания. На тротуаре возле ограды палисадника БНХ труп немца с полным вооружением. Каждые 24 часа нас сменяют товарищи из 2-го отделения. Как правило, вокруг достаточно спокойно. Только время от времени начинается ураганный обстрел с двух сторон, который через несколько минут прекращается.
         Немцы в "Кристале" ведут себя так спокойно, что временами нам кажется, что их там вообще нет. Зато немцы в БНХ и в бункере ведут себя довольно агрессивно, осыпая наши развалины снарядами из гранатометов и очередями из пулеметов. Иногда по нашей баррикаде начинала стрелять автоматическая пушка. Мне не удалось установить, стреляла ли она с танка откуда-то с площади Трех Крестов или с другой позиции. Ни одна из сторон на нашем участке не проявляла охоты к вылазкам на позиции противника.
         В это время большим облегчением для населения Средместья были советские самолеты, которые часто прогоняли "штукасы" из Средместья за Аллею Сикорского, а позже за Мокотув. Ночью на нашем участке царила тишина. Несмотря на меры предосторожности, временами при смене или проверке постов не удавалось избежать шума, вызванного тем, что кто-то споткнулся или уронил какой-то кирпич. Такой шум не раз вызывал стрельбу на всем участке.
         Во время прекрасных ночей можно было наблюдать за снарядами советской артиллерии, стрелявшей с Праги, и немецкой, стрелявшей на Прагу. Начались ночные советские сбросы, которые производили отдельные самолеты с характерным тарахтением. Сбросы были точными и проводились любопытным способом. Однако не всегда использовались парашюты. Кроме мешков с сухарями, без парашютов сбрасывали также боеприпасы для ручного и автоматического оружия, а также ручные гранаты. Сбрасываемые без парашютов боеприпасы нельзя было использовать для автоматического оружия, но менее погнутые патроны после выравнивания можно было использовать для винтовок, хотя было много неполадок. На нашу квартиру на Видок 1 упал ящик с ручными гранатами. Ящик пробил крышу и упал в коридор на верхнем этаже.
         Оружие, сбрасываемое с парашютами, было в хорошем состоянии. К оружию прилагались технические инструкции. Таким образом сбрасывали автоматическое оружие, пулеметы и гранатометы. Для ориентации летчиков на площадях Средместья разжигали костры, разложенные определенным способом. В ночные часы, в свободное от службы на позициях время, нас высылали в качестве патрулей для приема сбросов. Однажды нам принесли для испытания тяжелый противотанковый пулемет 14 мм, кажется двухметровой длины. Когда его внесли на второй этаж, где он едва поместился, был произведен выстрел в сторону бункера. После выстрела всю позицию окутало облако пыли, а пулемет нуждался в немедленной чистке. Тяжелый пулемет, наверняка прекрасно подходящий для боев на открытой территории, в наших условиях боев в городе оказался непрактичным, как из-за своей длины, так и огневой мощи, поскольку вся позиция в развалинах была бы демаскирована из-за облаков пыли после выстрела. Мы получили маленький гранатомет, сброшенный вместе с инструкцией. После установки его во дворе дома на Видок 2, через дом на Видок 1, согласно передаваемым мне капитаном "Суком" поправкам, я пристреливался по бункеру в палисаднике. Гранатометы во время боев в городе оказывают большую услугу благодаря возможности навесной стрельбы без учета препятствий.
         С продовольствием было все хуже. На мостовую между нашими позициями и "Кристалем" был сброшен с самолета мешок с сухарями. Во время попыток забрать мешок большую отвагу проявил стрелок "Лех". Каждую ночь поручик "Грива" или подпоручик "Марек" проверяли наши посты, принимая донесения о поведении противника.
         Восстание приближалось к концу. Помощь со стороны Красной Армии, на которую мы так рассчитывали – не пришла. Однажды, во время тишины на нашем участке, откуда-то из глубины подвала "Кристаля" донесся твердый голос одного из немцев, пытавшегося обратиться к нам на польском языке. После повторенного несколько раз "Поляки, вы там есть?", немного подумав, я ответил утвердительно, одновременно послав связного с донесением к капитану "Суку". Тем временем немец в полной тишине продолжал свою речь. Он скорбел над участью наших детей, матерей и сестер, которых мы не жалеем, упорно обороняясь. Затем он говорил, что мы должны сложить оружие и выйти к ним, что наши командиры уже договариваются с их командирами о перемирии. Когда немец начал говорить, что он лично пацифист, и с него довольно войны, я не выдержал и, несмотря на решение не спорить со швабом, предложил, чтобы в таком случае он перешел к нам, и тогда война для него закончится. После короткого перерыва, во время которого захваченному врасплох немцу видимо подсказывали ответ, он снова заговорил, что охотно бы это сделал, но теперь они получили подкрепление в количестве 3.000 человек, так что его вскоре отбили бы и так далее. Он закончил, обещая, что через три часа снова будет говорить на эту тему. В качестве ответа на его речь я бросил в отверстие, откуда доносился голос, тяжелую оборонительную гранату.
         Хотя мы не слишком верили в слова немца о переговорах, которые вели наши командиры, мы понимали, что какое-то решение должно быть принято, поскольку ситуация на нашем участке была какая-то неясная, что-то вроде состояния ожидания. Если предположить, как мы слышали, что прохода к Висле нет, то Средместье станет могилой для остатков Армии Крайовой и населения, которое не захочет выйти к немцам, разве что наступит капитуляция на приемлемых условиях, которые кроме того немцы захотят соблюдать.
         Однажды во время нашей смены я получил приказ о перемирии на несколько часов, якобы для того, чтобы забрать погибших. Действительно в назначенный час возле палисадника БНХ появились несколько немцев без оружия с носилками, которые, опасливо поглядывая в сторону наших позиций, забрали убитого немца, лежавшего возле ограды. Другие на носилках, накрытых одеялом, внесли что-то в "Кристаль". Только после истечения срока перемирия я сориентировался, что со стороны "Кристаля" стреляет пулемет, которого раньше не было, и который должны были принести на носилках, используя перемирие.
         Было видно, что конец Восстания приближается. После всего, что мы пережили, мы отрешенно ждали решения нашего командования о том, будем ли мы защищаться до конца или капитулировать. Вскоре новый приказ о перемирии. На всем участке воцарилась тишина. Совершенно неожиданно для меня из развалин с позиции капитана "Наленча" вышли две фигуры в пантерках, мужчина и женщина, без оружия, одновременно со стороны БНХ появился немец, также без оружия, и эта троица, дойдя до перекрестка Аллеи Сикорского и Брацкой, на середине мостовой начала дружескую беседу. Как немец, так и наши вели себя так, словно были уверены, что посты вокруг уже предупреждены и стрелять не будут.
         Эта ситуация застала меня врасплох, я велел свому заместителю внимательно наблюдать за всем, а сам отправился через развалины в штаб моего командира. Я доложил о ситуации, прося указаний о том, как вести себя дальше. Ответ был таков: "Я ничего не знаю ни о каких переговорах, стрелять без предупреждения, как по своим, так и по немцам". Приказ был четкий. Однако я понимал, что слепое выполнение такого приказа может привести к осложнениям в неизвестных мне серьезных вопросах. Впрочем, стрелять без предупреждения по безоружным людям не каждый сможет. Тем временем "дружеская беседа" на середине мостовой продолжалась. Ее участники не понимали, насколько близки они были к смерти. Достаточно было одной автоматной очереди, чтобы прервать эти взаимные преувеличенные любезности, которыми они потчевали друг друга.
         Упорно распространявшиеся слухи и, наконец, ситуация, которую создали упомянутые события на нашем участке вместе с какой-то нечеловеческой усталостью и истощением привели к тому, что официальное известие о подписании капитуляции, которое сообщил нам один из командиров нашего района, мы восприняли довольно равнодушно. Добавлю, что пока что мы не знали ее условий. Поэтому мы только собирали разнообразные многочисленные слухи и комментарии. Среди самого главного мы узнали, что нас признали комбатантами – солдатами регулярной армии, входящей в состав 7 Канадской Армии. Будучи солдатами, мы должны были, сложив оружие, пойти в лагеря для военнопленных. Наконец, все гражданское население должно было покинуть город. Варшава должна была остаться безлюдной.
         Вслед за слухами пришли первые факты. Мы получили приказ, чтобы, в соответствии с условиями капитуляции, с помощью мирных жителей, которых мы с трудом собрали, разобрать нашу баррикаду на Брацкой 17-18 с целью открыть проход для уже ожидавшей колонны раненых, которых эвакуировали из какого-то повстанческого госпиталя в нашем районе.
         Вскоре появилась и ожидаемая колонна, направлявшаяся на южную сторону Аллеи Сикорского, как мы называли тогда Иерусалимские Аллеи. Половина раненых – это немцы. Кого-то несут на носилках, некоторые идут сами, опираясь на костыли, или же их ведут санитарки. Прежде чем колонна миновала нашу только что разобранную баррикаду – на мостовую Аллеи Сикорского высыпали из здания БНХ несколько десятков немцев, составлявших его гарнизон. Это были как эсэсовцы, так и солдаты Вермахта. Некоторых еще украшали свисавшие с шеи пулеметные ленты. Многие награждены Железными Крестами. Они приближаются к нам, пытаясь вести дружескую беседу, угощать сигаретами. Одни с любопытством рассматривают проходящих мимо раненых. Других интересуют толпы мирных жителей, несущих свое имущество и идущих по улице Видок на Маршалковскую. Несколько немцев подходят ко мне, спрашивая, могут ли они пройти через баррикаду и подойти ближе к этим штатским. Я отвечаю отрицательно, ссылаясь на полученный приказ. Они отступают, давая мне понять, что признают необходимость соблюдения моих приказов.
         Я с удовлетворением наблюдал за поведением шестерых моих товарищей, которые в этот исторический для нас день составляли вместе со мной гарнизон нашей последней баррикады. Ни один из них не принял от немцев предлагаемых сигарет, ссылаясь на то, что они некурящие, хотя еще пару часов назад они многое отдали бы хотя бы за возможность затянуться. Они вели себя естественно, были сдержанными и внешне спокойными, выполняя в этой тягостной ситуации свои последние солдатские обязанности.
         Немцы были очень дружелюбны и разговорчивы. Один солдат Вермахта рассказывал, оживленно жестикулируя, о каком-то маленьком повстанце, который где-то в развалинах бросил две гранаты, убив двух немецких солдат. Этот рассказ он сопровождал характерным движением вытянутой руки, показывая рост маленького солдата-повстанца.
         Прежде чем начались приготовления к выступлению, нас записывали в какие-то реестры, составляли списки. Некоторые из наших уклонялись от этого, переходя на "гражданку", старательно избавляясь от каких-либо военных характеристик или признаков. Выдавали также военные удостоверения. Их получали не только аковцы, но и некоторые, желавшие этого, сражавшиеся с нами плечом к плечу солдаты АЛ. Появились также казначеи, которые выплачивали солдатское жалование (около 20 долларов). Тогда же мы узнали, то в соответствии с какими-то параграфами договора о капитуляции определенная часть повстанцев, вооруженная автоматическим оружием, должна остаться для поддержания порядка. Остальные же начинают выходить в лагеря для военнопленных.
         Мы строимся в колонны перед фасадом Товарного Дома братьев Яблковских. Последний смотр. Последняя речь неизвестного мне впрочем офицера АК. Горячие, срывающиеся слова. Мы выступаем четверками медленным, ровным шагом. Навстречу своей дальнейшей судьбе. В предварительно назначенном пункте на площади Наполеона мы складываем ручные гранаты. Некоторые прячут в развалинах часть оружия, которое у них еще осталось. Остальное, а точнее винтовки и автоматы, мы отдадим только на площади Керцели.
Мы сердечно прощаемся с мирными жителями, с которыми мы подружились, квартируя довольно долго в развалинах дома на улице Видок 1. Через Гжибовскую площадь мы входим в пустое выжженное ущелье улицы Вольской с чисто убранной мостовой. До сих пор мы маршировали сами, только теперь по обеим сторонам появились стоящие на расстоянии нескольких десятков метров друг от друга, неподвижные как статуи жандармы.
         Мы сворачиваем направо на площадь Керцели, где складываем в груды оружие, которое еще осталось у нас. Трогательные минуты. Одновременно нас окружают солдаты Вермахта, и под их конвоем, поправив несенный нами багаж, мы идем дальше по улице Вольской, потом выходим на шоссе, ведущее в Ожарув.
         В Ожарове мы садимся в ожидающие нас товарные вагоны. Через некоторое время поезд трогается, везя нас к первому этапу наших повстанческих скитаний, в лагерь Ламсдорф в Опольском воеводстве, в настоящее время Ламбиновице.
         Там происходит сортировка. Отделяют офицеров, которые поедут в другое место. Я прощаюсь с "Суком" и другими командирами. Поскольку рапорт о присвоении мне звания подпоручика не был утвержден перед выходом в лагерь, я могу остаться со своими товарищами, с которыми, как и до сих пор, я буду делить также будущую неизвестную нам участь. Пусть никогда не разорвутся узы совместных боев, военного братства, дружбы, всего, пережитого в Варшаве. С ней и для нее.

         P.S.
         Вышеприведенные воспоминания носят скорее характер сокращенно-информативный с несколько более пространными описаниями событий и эпизодов, менее известных не только историкам, но и другим товарищам из нашего батальона. Я имею в виду пространно описанные фрагменты использования в боях трофейного орудия, оборону развалин разбомбленного Пассажа Симмонса, боевые действия батальона "Хробры I" в Средместье в период перед капитуляцией. Только подробное описание событий позволяет дать правильную оценку степени вовлеченности и боевых усилий солдат-повстанцев в боях против вооруженного до зубов противника, располагавшего артиллерией, бронетехникой и авиацией.
         Например, я хотел бы дополнить краткую информацию об отступлении, согласно приказу, отрядов батальона "Хробры I" с Воли с целью обороны Старого Мяста. Дополнение включает подробные данные, которые до сих пор в своих воспоминаниях и описаниях я целенаправленно, возможно, напрасно, никогда не сообщал.
         За исключением роты "Корда", которая не смогла пробиться на Старувку, и маленького отряда, сражавшегося возле Судов на Лешно, остальные отряды батальона "Хробры I" были выведены из боя, сдерживающего мощную атаку бронетехники и пехоты противника, пробивающего транспортную артерию на восточный фронт. Первый этап по пути на Старувку – это штаб батальона – пивоваренный завод Хабербуша на улице Гжибовской.
         Завод под огнем артиллерии. Горят разбитые склады, с правой стороны горят гаражи. В одном из них изолирована часть пленных (СС и украинцев), приговоренных к смерти. Везде полно дыма и огня. Колонны наступающих подходят опасно близко. Слева, напротив разбитых и горящих складов, стоит еще целое здание.
         В довольно просторном помещении на 2-м этаже собираются солдаты батальона, а капеллан батальона "Хробры I", ксендз Цибульски, готовится уделить солдатам коллективное отпущение грехов на случай смерти. Я вместе с несколькими товарищами нахожусь с правой стороны помещения, возле большого окна, выходящего во двор, где полно дыма и огня от горящих складов и гаражей. Я участвую в церемонии ксендза Цибцльского, одновременно выглядывая в окно.
         К первому гаражу подбегает повстанец и через окошко начинает стрелять из автомата по находящимся внутри осужденным. На губах пена и крики: за Освенцим, за Майданек... В это время в нескольких метрах от другого гаража повстанец ведет какого-то штатского, жестикулирующего и громко что-то говорящего. Тем временем к стреляющему повстанцу подбегает другой. Они открывают ворота горящего гаража и оба стреляют внутрь.
         Я вижу чудовищную сцену, когда один из осужденных в горящем мундире пытается выползти из горящих ворот гаража. На втором плане штатский, стоящий у стены другого гаража, внезапно с криком: не стрелять, бежит в сторону повстанца с пистолетом. Тот отскакивает на два шага и стреляет несколько раз. Не знаю, или штатский должен был быть расстрелян, или погиб потому, что бросился на вооруженного повстанца. Я взглянул на товарищей, которые вместе со мной наблюдали за этими сценами. Никто не произнес ни слова. На лицах отразилось смущение.
         Во время боев на Старувке и Воле было много опасных и грозных ситуаций, когда все решали секунды. Во многих из них я принимал участие, но никогда не был свидетелем выполнения смертных приговоров нашими отрядами, а тем более вероятно солдатами из моего батальона. Довольно примитивный способ выполнения смертных приговоров, подходящий скорее для наших противников, несомненно был вызван спешкой, связанной с фронтовой ситуацией.
         Забрав остальных пленных, мы покидаем пивоваренный завод Хабербуша и после непродолжительного отдыха в казармах полиции на улице Теплой доходим до Арсенала на улице Длугой, а затем до школы на улице Бароковой.