Януш Валкуски род. 3 января 1934 г. в Цеханове

Это не были люди...

         Это не были люди... – сказал Томек, оканчивал рассказ. - Это не были люди... - он повторил.
         Я знал эту историю. С всеми подробностями. Я знал, что он говорил и знал как её закончит, несмотря на то, что я не слушал его слишком внимательно. Старое Място пробуждает в меня свои воспоминания - жуткие!

         Меня - так как и Томка - терзает зараза воспоминаний. Моя зараза - это взрыв танка на ул. Килиньского: разорванные люди, тела, соскрёбываемые лопатой, кровавая масса, перемешанная со щебенью...
         Я также ему это рассказывал. Также многократно... воспоминания разрывающие ум...
         Теперь я смотрела новые дома Старого Мяста, на возникнувший из развалин Рынок, на гуляющих людей, на бегающую молодёжь, на воробьи, задиристо борющихся за массу, оставленную клячей пролётки...
         - «Это не были люди...». Звучало мне в ушах.

         Томек проживал на ул. Дзялдовской, дома, выделяющимся современной архитектурой. Отец до войны работал в Министерстве иностранных дел. Мама учила латинскому языку (и ещё пожалуй немецкому) в Гимназии на ул. Млынарской. Домом управляла энергичная девушка Зузя (к половине 1942 г.), а сестричка Хеленка, младше её на три года - прекрасная блондиночка - старалась ей в этом мешать.
         Во время оккупации жилось им всё хуже - папа Томка не сумел найтись в возникшей действительности. Я часто их посещал и видел как уходили ценные предметы, отказывались также от некоторой мебели. Квартиры службы незабвенной Зузи сдали внаём мужчине, работавшему «на трамваях». (Груда книг в его комнате свидетельствовала о том, что был этого трамвайщик по необходимости).

         Во время последнего оккупационного лета, прежде чем я поехал на каникулы в Новый Двор, мы с Томкем ходили на «глинки», на Коло, купаться в пронзительно холодной воде. Мы грелись потом на песчаных дюнах, которые растягивались от трамвайного кольца к Ульрыхову. Мы играли с мальчиками в мяч, охотно мы все ездили также в боэрнеровский лес.
         После приезда из Нового Двора я не успел - так как много друзей - увидеть Томка до вспышки Восстания.
         После возвращения в Варшаву – в вольную от немцев Варшаву, уже на второй день с трудом перебирая ногами по засыпанных снегом развалинах я искал следов семьи и друзей. Дом Томка был холмом руин - на целой ул. Дзялдовской я встретил только одну женщину, которая так как я всматривалась в закопченные руины.
         В половине марта я готовился к отъезду к тёте в Цеханув. Дедушка собрал необходимые материалы и начал ремонтировать нашу сожженную квартиру - помогал ему товарищ по профессии, господин Бернацки, который в это время должны занять моё место для сна. Они решили, что я поеду к тёте Марыси, которой я не видел от 1943 г. (моя крёстная мать). Я был уже упакован и был вынужден ехать на второй день утром со знакомыми с Цеханова, которые приехали в Варшаву в поиске семьи. Было уже после обеда - я рубил во дворе, дерево когда кто-то за мной остановился. Я повернулся и увидел Томка!
         Встреча наша была сердечная, но тихая. Я понял, что он испытал что-то плохое. Я боялся спрашивать. Я ждал. После более длинного молчания он сел на пень так, как бы его придавливал невидимая тяжесть. Он сказал: - Мама не живёт... Хеленка не живёт... Папа не живёт...

         Томек остался у нас на ночь, потому что он жил в Пястове у родственников отца и не успел бы вернуться перед ночью.
         Он рассказал нам эту ужасающую историю, которую он позднее повторял мне много лет...
         Я опишу её собственными словами, потому что я не сумею её рассказать так, как выражал это Томек.

         В третий день Восстания Маму Томка ударила падающая балка- поврежден позвоночник вызвал, что она не могла ходить. Она лежала дома. Повстанцы теряли свои позиции - гитлеровцы шли с запада, овладевая улица за улицей, заняли ул. Плоцкую и Дзялдовскую. Не все жители решились покинуть свои дома, а многие не могли это сделать - так как семья Томка.
         Ходили слухи, что немцы делают с жителями. Мама умоляла отца, чтобы её оставил, он спасал ребят и себя, потому что она не защитится перед смертью! Отец не хотел это сделать, он не мог её оставить одной. Утром начали выгонять людей. В близости всё время продолжалась борьба - постоянный треск машинного оружия, грохот орудия! Около дома слышать было крики, выстрелы, стоны, крики немцев!

         Вошли домой - были уже на лестничной клетке. Кричали по-русски! У отца как бы возникла какая-то надежда. Он втолкнул Томка за старый шкаф, закрывающий двери к сдаваемой внаём квартиры службы - не мог однако оторвать от себя Хеленки. Отец крикнул что-то по-русски и открыл двери. Они вошли в квартиру - отец всё время говорил к ним по-русски. Правдоподобно его толкнули, потому что Томек слышал, как он падал на землю. Они грабили квартиру, потому что в неком моменте открыли двери шкафа, выбрасывая из неё всё на пол. Показались щели в сухих спинах шкафа - теперь он видел всё. Пожалуй не были удовлетворены из этого грабёжа, потому что с криком они подошли к отцу, грозя ему оружием. Отец им отвечал, но они не хотели его слушать - раздался выстрел! Отец упал на колени и упал лицом в пол. Хеленка начала ужасно кричать! Раздался второй выстрел! Хеленка утихла навсегда...
         Солдаты стянули с мамы верхнюю одежду и насиловали её, подгоняя друг друга. Мама ничего не сказала, не выдала ни одного звука - уверенно была бессознательной. Когда закончили насилие один из них вытянул большой пистолет из деревянной кобуры, он приставил дуло к голове мамы и дергнул за выпуск - пистолет не выстрелил. Второй приложил штык к груди и обеими руками толкнул его вглубь...

         Когда Томек это говорил, у него была дрожь... Пытался удержать плач - безуспешно.
         Бабушка прижала его к себе.
         - Выплачься Томечку... Выплачься... - она сказала.

Janusz Wałkuski

Януш Валкуски современно

обработал: Maciej Janaszek-Seydlitz

перевод: Malwina Lipska

Copyright © 2011 SPPW 1944. All rights reserved.