Свидетельства очевидцев восстания

Воспоминания санитарки харцерского батальона АК „Вигры” Барбары Ганцарчик-Петровской пс. „Паук”

Барбара Ганцарчик-Петровска, род. 18.03.1923 в Варшаве санитарка АК пс. „Паук” второй взвод ударной компании харцерский батальон АК „Вигры”

         14.VIII.
         Остаюсь с „Исей” и „Янкой”. Обе раненые. У них температура. Помогаю убирать квартиру. Я психически подавленная после вчерашнего страшного дня. Работа мне не идет, я еле двигаюсь.

         15.VIII.
         Я несу дежурство в больнице на Длугой 7 в операционной. Кроме того, регистрирую прибывающих раненых. Ужасный вид, не могу выдержать. Я совершенно расклеиваюсь во время налаживания повязки маленькой, пожалуй, шестилетней девочке. Скулит от боли как маленькая собачка. Рядом с ней никого близкого. Возможно, что они погибли. Подпираю опадающую головку, нежно глажу заплаканное лицо и чувствую, что мои глаза полны слез.
         Толстая Зося (Зося Лошчинска-Новяк) посылает меня в поиск катетера. Бегаю по всем аптекам Ст. Города. Нигде не могу найти. Только на Францишканской недалеко Рынка Нового Города обещают мне приготовить через 2 часа. Аптека частично засыпанная и некоторые инструменты, а также лекарства придется откопать.
         В течение целого восстания я наверное не провела стольких часов в подвалах между штатским населением, как того дня. Адреса аптек или их владельцев были наилучше известные жителям Старовки, а они сидели прежде всего в убежищах. По необходимости мне надо было сходить туда для того, чтобы получить нужную информацию. Меня окружили кольцом. Люди очень хотели информации, они хватались за надежду, что ад, в который они втянуты быстро закончится.
         Девушка в „пантерке”, девушка в действии… возможно, что по их мнению связная должна знать ситуацию.
         Я не умею врать напропалую и рассказывать о чрезвычайных успехах, которых не было. В это время мы боролись уже только за сохранение позиции. Нас замкнули в котле, изолировали от других районов города, обречли на гибель, концентрируя здесь весь огонь бомбардировщиков, артиллерии, „шкафов” и всякого ружия.
         Человеческие трагедии умножаются с опасной скоростью, дома валятся одни за другими, без следа исчезают знакомые старые переулки, ба! – целые улицы.
         Надо что-то ответить этим людям. Они ожидают слов утешения. Я говорю о начатом советском наступлении, о том, как ночами, сидя на баррикадах мы вслушываемся в грохот пушок из-за Вислы, непрерывно продолжающийся уже несколько дней. Да, безусловно уже вскоре все успешно закончится.
         Однако, я чувствую себя счастливой из-за того, что принимаю участие в восстании, что не сижу бездеятельно в убежище. Я бы не выдержала такой атмосферы: этого постоянного наслушивания надлетающих самолетов, считания упавших бомб по их детонации, беспокойства, что меня живьем завалит щебень несколько этажного дома.
         У меня нет времени на то, чтобы вспоминать трагические ситуации. Меня прикомандовали в харцерский батальон. Я нахожусь среди молодых людей, таких как я, полных воодушевления, может немножко легкомысленных (потому что это черта молодости), которые, несмотря на все, способны еще и улыбнуться и пошутить, а если нужно, пожертвовать собой для того, чтобы помочь. Мы одна большая солидарная семья. Это правда, что каждого дня смерть вырывает кого-то из нашего круга. Каждая потеря болит и вызывает мысли: кто будет следующий? Может теперь моя очередь?
         Но ведь здесь наружу мы дышим другим воздухом, другая атмосфера, несмотря на все… несмотря на то, что блеск бушующего пожара иногда сильнее блеска солнца, тонущего в дыме, свист летящего снаряда, внезапный взрыв – даже тот, сваливающий с ног, серия каема, для нас короткий момент страха и… утверждение в убеждении, что не каждая „зараза” должна попасть именно в нас. А после контузии достаточно заглянуть в зеркало, чтобы разразиться смехом: „Господи, разве этот неряха – я?” В таких условиях парни никогда не в состоянии должным образом оценить красоту девушек батальона.

         16.VIII.
         Вместе с „Тересой” (Тереса Потулицка-Латынска) я откомандирована до второго взвода лейт. „Анджея” (Ежи Ковалчик), который сменяет отряд, защищающий Собор св. Яна. Собор не разрушен. Хотя и окна выбиты, а стены лишены драгоценных произведений искусства, они носят следы происходящих здесь боев, но наружные стены и своды почти ненарушены, а деревянная внутренность целиком.
         В Литерацкой часовне кипи уложенных ценных книг, альбомных изданий, произведений из области истории искусства. Как студентку Института Архитектуры, меня особенно интересуют эти последние. Выбираю себе одну иллюстрированную книгу, чтобы в свободное время в спокойном месте заглянуть в нее, предчувствуя, что такой возможности во время восстания никогда не будет. Лежат папки, возможно, что с важными документами. Кто-то их туда притащил, думая, что они сохранятся. К сожалению, все там сгорело. Собор в течение первой половины августа горел дважды. Как-то удавалось всегда погасить огонь в зародыше. Пожар, который полностью его истребил, начался 16-го в полдень.
         Немцы поджигают зажигательными снарядами дома по другой стороне Дзекании. Из-за сильного ветра огонь быстро переносится на боковую часовню, пресвитерий и нефы. Группа мужчин пробует его погасить. Кто-то даже тащит пожарный шланг. Что-же, ничтоженые количества воды разбивают все усилия. Собранные книги, деревянные панели, лавки, обивки, все постепенно становится жертвой огня.
         Наружу костела от Канонии, наши парни наскоро укрепляют баррикаду. Собор самая выдвижная точка Старовки с восточной стороны. Развалины замка, а также здания под висляном откосом заняты Немцами и Власовцами. Неприятель подходит сгоревшими развалинами Канонии.
         Парни второпях стаскивают на баррикаду мешки сахара, собранные в передней предусмотрительными кзендзами. Они там сносят разные предметы, тротуары, что попадет, лишь бы скорее. Метаются с каким-то пожилым дедушкой, которому похитили старательно изготовлены в костеле пернаты. Пор. „Анджей”, управляющий акцией вырывает кому-то кавер большого размера: „Что к черту, вы с ума сошли? Кавер на баррикаду? Понадобится на подстилку в этих воротах. На голом бетоне хотите спать?”
         На верх баррикады мы стягиваем эту жесть, которая целыми листами падает из горящей крыши.
         С „Тересой” мы входим в кафедральный собор. В часовни Баричков висит еще Христос Чудесный. Один из ксендзов пробует снять фигуру из креста. Это ксендз Вацлав Карлович. Вокруг на алтаре и полу рассыпаны вота из разбитой снарядами витрины, между ними высокие боевые награды – Кресты Виртути Милитари. Обе с „Тересой” помогаем ксендзу. Фигура большая и тяжелая. Схватываем ее в ладони. Вместе выносим фигуру наружу костела на улицу Иезуитску, которая была под обстрелом.
         Надо осторожно пройти возле баррикады, а потом входим в ближайшие ворота на Иезуитску 1. Там ксендз отделяет от корпуса раскинуты руки. С близкого расстояния я присматриваюсь Облику. Оно кажется строгим. Я с интересом осматриваю глазами легендарные волосы. Они действительно настоящие, но припорошены пылью. В них полно какой-то пыли, песка, остатков штукатурки, щебень. Терневый венец тоже настоящий, не резной. С детства я знала легенду, что у этой фигуру какое-то время росли волосы.
         Эта фигура с веков окружена большим почетом. Она славилась чудесами. Перед ней молились польские короля, командующие многих народных восстаний: Тадеуш Косцюшко, Ромуальд Траугут. Молился король Ян Собески перед своим походом на Вену, а также после возвращения, благодаря за победу.
         Я к этой фигуре тоже чувствовала какое-то большое уважение, почтение из-за ее легенды. В отдалении в темноватой часовне она казалась овеянной какой-то тайной, далекой и недоступной. Теперь она рядом со мной, так близко. Я могу вблизи присмотреться к ее лицу. Это необыкновенное чувство.
         С Иезуитских ворот мы выносим фигуру на двор. Я иду первой, неся руки, за мной идет ксендз, которому помагает какой-то парень, не из „Вигров”. Это повстанец с перевязкой на руке. Я никогда не узнала кем он был, из какого отряда. Я даже не знаю, пережил ли он восстание.
         Мы идем через двор. С правой стороны пояс зелени. Там рыли могилы, в которых хоронили повстанцев, погибших в этом районе. Среди этих могил наверное были также могилы отцов Иезуитов. С двора мы входим в подвалы. Здесь отцы Иезуиты. Иногда мы туда приходили с подругой Тересой готовить у них кофе, иногда нас угощали супом. Но сегодня ни кофе, ни супа.
         Дорога с собора до Рынка Старого Города ведет через подвалы соседствующих домов. Как Иезуитская, так и Свентоянска под сильным обстрелом. В подземном переходе толпа людей. Темно. Окна чем-то завесены, для безопасности положены мешки с песком. Кое-где только мерцает свет свечи. Иду первой, неся перед собой руки фигуры. Прошу сделать переход для медленно двигающегося ксендза и друга повстанца. Люди, узная о том, что несут Чудесного Иисуса с собора, расступаются, падают на колени, громко молятся, некоторые плачут. Это очень трогательное.
         Доходим до последнего дома, откуда непосредственный выход на Рынок через расширенное окошко. Передаю руки ценной скульптуры, к которой жители Варшавы относились как к самым святым реликвиям, кому-то из штатских, который понесет их дальше.

Дорога эвакуации с Собора на Рынок Старого Города

         Одна возвращаюсь в наш отдел, в собор. Там остается только одна санитарка, „Тереса”. На этом отрезке становится горячо не только из-за бушующего пожара, но также, потому что Немцы значительно усилили обстрел. Неужели они приготовились к атаке? Если так, то санитарка в каждый момент может быть нужна.
         Немцы уже занимают Замковую Площадь, собственно говоря, подходят уже к ул. Дзекания. Дома с другой стороны Дзекании уже горят, только поэтому нет непосредственного перехода в собор.

         Как я узнала потом, фигуру несли дальше через Рынок Старого Города, Кживе Коло, Нововейску. Среди пожаров и падающих снарядов ее занесли в часовню сестер Шарыток на ул. Стару. Там ее положили на алтарь часовни. После двух дней часовня была бомбардирована. Вертикальное основание алтаря наклонилось под каким-то углом накрывая фигуру, которая не получила никакого повреждения. Над часовней уже не было никакого перекрытия ни крыши.
         В этой ситуации фигуру перенесли в костел О. О. Доминиканов на ул. Фрета. Фигуру они должны были сложить туда, где находился гроб с останками св. Анджея Боболи, в подземельях костела.
         В подземельях костела находилась больница. Раненых укладывали прямо на полу, одних рядом с другими. Среди этих раненых положили фигуру Иисуса Христа. Ксендз, который бывал среди этих раненых, рассказывал, что их исповедовал и причастивал. Под стеной он увидел лежащую фигуру, прикрытую сольдатским плащом. Он спросил лежащего, хочет ли он исповедаться. Не услышал ответа, поэтому подумал, что лежащий уже мертв. Протянул руку под плащ и убедился, что этот человек должен был уже давно умереть, потому что он холоден и как-то окостенелый, отвердевший. Он считал, что надо его вынести. Он зажег зажигалку и оказалось, что это не умерший, а фигура Иисуса. После нескольких дней костел был бомбардирован. Погибло очень много людей, а Иисус чудом уцелел. Он был ненарушен.
         В 1948 году часовня Барычков была уже отстроена. Собор был еще в порошке, не было сводов. Едва возводили внешние стены. Потому что часовня была уже целая, решено, что фигура Иисуса в нее вернется. Я помню этот день, была весна 1948 г., когда после благослужения шла большая процессия. Фигуру несли в сопровождении многих епископов, ксендзов. Краковское Предместье было целиком занято толпой людей, идущих сосредоточенно с пением.
         Я тоже шла где-то в конце этого похода. Конечно, я не была в состоянии попасть в собор. Я вспомнила происшествия, происшедшие несколько лет назад, когда мы выносили фигуру. Это бегство совершенно не напоминало этого триумфального возвращения.

         В соборе огонь все больше распространяется. Горит восточный неф и часть презвитерия.
         Вместе с „Тересой” мы помагаем ксендзу засыпывать песком стальный покров, защищающий вход в подземелье. Там сложены самые ценные сокровища: золотые монстрации, бокалы, некоторые картины. Все это чудом уцелело и после войны было вынуто в ненарушенном состоянии.
         В акции спасания памятников собора и других, связанных со Старым Городом, большие заслуги у нашей подруги из „Вигров”, студентки Академии Художеств Евы Фариашевской. Подвергая свою жизнь риску, она выносила с горящих костелов, выгребывала с разрушенных домов бесценные сокровища нашей культуры. Она погибла во время акции 28 августа.
         Перестрелка не только не кончится, но все время усиливается. У нас несколько раненых: „Каньски” (Эдвард Куминек) получил осколок гранатомета, к счастью не очень грозно. Тереса провожает его в наш перевязочный пункт на Килинского. В соборе „Вигры” заняли позиции в западной части костела, неохваченной пожаром. Баррикаду на Свентоянской защищают отряды „Боньчи”.
         Огонь гранатометов такой сильный, что страшно выйти вне пределов здания, поэтому те, кто не находится на боевых позициях, собирались в воротах Архива на Иезуитской. Снаряды гранатометов очень опасны. Снаряд выбрасыван почти вертикально вверх, описывает лугу и падает в небольшом расстоянии на головы. Даже на дворе, окруженным стенами и каменными домами, не можно чувствовать себя безопасным, снаряд может упасть сверху.
         Вдруг нас доходит раздирающий крик женчины. Мороз по коже подирает на мылсь, что мне придет в этой ситуации идти на помощь. Момент колебания. Страх борется с чувством долга. Надежда, что кто-нибудь пойдет на помощь передо мной меня задерживает. Проходят секунды… Отчаянный крик „на помощь!” повторяется несколько раз. Уже нет сомнений откуда он доходит. Кто-то должен быть поражен на дороге из Свентоянской на Иезуитску.
         Бегу за голосом. Через дыру в стене я поподаю на двор при соборе. Вижу немного, вокруг сумерки, кроме того поднимающийся вокруг пыль после взрыва заслоняет все. Наконец вижу две фигуры мужчин, наклоненных над раненой. Они поднимают ее из земли, несут. Вместе с „Тересой”, которая в настоящий момент появляется рядом со мной, идем за ними в переднюю собора – пункт первой помощи. Первый осмотр подтверждает довольно глубокую рану бедра и нижней части живота. Слышим отчаянный вопрос:
         - Буду жить?
         - Конечно.
         Хотя рана довольно глубокая, она негрозная. Тем не менее надо постаратся как можно скорее перевезти ее в больницу. Узнаю, что раненая это Барбара Ранковска, санитарка или связная отряда, защищающего Свентоянску. Предлогаю сообщить обо всем ее семью и подруги из санитарной службы, квартирующие в доме ПКО на ул. Цельной. Нахожу их в убежищи, говорю о случае и необходимости немедленно сорганизовать помощь врача.
         Несмотря на мои настаивания, девушки боятся выйти со мной. Не жду дольше. Спешусь к своим. Возвращаюсь улицей Цельной. Вокруг пожары, падающие снаряды, один ближе, второй дальше. Со страха бегу Цельной как сумасшедшая. Добегаю до Рынка. Там надо перелазить через какую-то баррикаду. Вбегаю в ворота на улице Иезуитской. Дальше настолько безопаснее, насколько можно перейти вдоль Иезуитской партерами зданий, которые соединены. Мне удалось добраться в нашу квартиру в ворота на Иезуитской. Более десяти минут позже мимо нас проходит санитарный патроль, идущий за Барбарой Ранковской.

Квартира II свода в воротах Иезуитска 1; здесь несли фигуру Иссуса (фото Мария-Тадеуш Ганцарчик 1946)

         Ночью нет бомбардировки, к нам не стреляют гранатометы, не мучит нас артиллерия, ни „шкафы”, но тем не менее никто не может сомкнуть глаз. Рядом большим огнем горит собор.
         Иду посмотреть на это зрелище. Стою в передней от Свентоянской под мощным сводом хора. Вид необыкновенный. Целая внутренность в огне, сверкает большим светом в оттенках от светло золотого через красный до темного фиолета. Беспрерывные трески и шум, время от времени заглушанный грохотом падающих сводов; как будто с земли брызгает фонтан огня и искров.
         Когда смотрю на все это меня охватывает какая-то печаль и злость. Я себе осознаю целую беспощадную, бесграничную разрушительную силу, для которой ничего святого нет.

         18.VIII.
         Несу дежурство на Иезуитской в соборе вместе с „Басей Василевской” (Барбара Копечек).

Барбара Ганцарчик – Петровска

oбработал: Мацей Ианашек-Сейдлиц

перевод с польского языка: Марта Будаш

Барбара Ганцарчик-Петровска род. 18.03.1923 в Варшаве санитарка АК пс. „Паук” второй взвод ударной компании харцерский батальон АК „Вигры”

Copyright © 2012 Maciej Janaszek-Seydlitz. All rights reserved.