Район здания Министерства Справедливости на Длугой 7.
Немецкая воздущная фотография перед самым взрывом восстания.

         Вдруг к нам доходит характерное скрипение „Шкафа”. Мы знаем, что через несколько секунд нас могут достать ужасные снаряды. Бросаемся на пол. Окна в комнате выходят на улицу. Слышен первый взрыв. Следующий ближе. Третий поподает в наше здание. Становится серо от пыли. Штукатурка сыпется на головы, стены дрожат.
         Нам жалко нашего великолепного завтрака. Краюжи хлеба чистим от щебеня и штукатурки, то что они немножко будут трещать в зубах не так уж плохо. Хуже, что „Бенюсь” пс. „Бенеш” (Бернард Белински) получил обломком в колено. Я свожу его вниз в больницу, которая находится в подвалaх.
         Спустя полчаса во дворе Министерства ранят „Збыха” (Здзислав Скупень) и „Шарого” (Ян Фейге).
         В послеобеденное время мы с Тересой собираемся на Подвале 44 за приготовленными для нас билетaми АК. Продолжается сильная бомбардировка. Пол часа мы сидим в подвале. Наконец решаемся выйти. На ул. Килинского слышим скрип „шкафа”. Бросаемся в ворота, впадаем на лестницу. Стaновится темно, дуновение переворачивает нас на землю, что-то нам сыпется на головы. Теряю билет, держанный в руке. Рубануло очень близко, два этажа ниже. На тот раз нам повезло.
         Ночью с 12-и до утра я несу дежурство при раненым „Збыхе” и „Шарым”.

         20.VIII.
         Наша квартира находится на первом этаже Министерства Справедливости в так называемой бумажной. Мы здесь чувствуем себя более безопасно чем на втором этаже. Прежде всего потому, что занимаем помещения без окон. Зато, здесь египетская тьма. Надо жечь свечи. Спанье на тюках бумаги не так уж плохое. Несомненно теплее и мягче чем на голом бетоне.
         Воскресенье. В корридоре Министерства на первом этаже отправлял богослужение О. Ростворовски. Много людей. Перед самым поднесением в здание попaдает, к счастью два этажа выше, снаряд „шкафа”. Богослужение прерванное на 10 минут. Надо собрать щебень с алтаря, зажечь снова свечи, которые погасли. Все присутствующие сохраняют достойное восторга спокойствие, никто не двигается с места, не вызывает панику. Царит смертельная тишина. Отец Томаш всем дает абсолюцию. После короткого перерыва богослужение продолжается.
         Ночью несу дежурство с „Басей Василевской” в больнице на Длугой 7.
         Слишком узкий персонал больницы не выдерживает ни физически ни психически тяжелой службы, прoдoлжающей часто без перерыва больше двух суток или больше. Поэтому для первой помощи втягивают чаще всего санитарки с отрядов, те, кто после 24-ех часов сходят с баррикады на „отдых”.
         Нам дали под опеку большой зал на первом этаже, а также прилежающий корридор. Вместе около 80 людей.
         Раненые „счастливцы” уложенныe часто по двоих на сдвинутых под стенами кроватях. Другие лежат между кроватями, почти под кроватями и на середине зала на матрацах, носилках или одеялах. Надо осторожно ходить, чтобы на никого не наступить или ушибить. Ситуацию ухудшает нехватка света. Маленький огарок свечи и несколько зажигалок, которых нам оставили на целую ночь, это немного. Кроме того, мы получили неполный стакан бесценного зерного черного кофе на этих нескольких десятков умирающих от жажды, обеcкровенных, точенных температурой людей. Раcпрeделяем ее скупо, не больше ложечки на один раз.
         Следим за Басей в корридоре. У нас один стул. Рядом с нами тяжело хрипеет умирающий немолодой уже мужчина с престреленным горлом. К счастью рядом с ним жена. Больной трезвой. Он давится. Умоляет жену, чтобы его приподняла или сновa положила ниже и так без конца. Ему кажется, что смена позиции вернет нормальное дыхание. Выносливость женщины на исходе. Вдруг срывается и в бешенстве начинает окладывать мужа кулаками по голове. Кричит:
         - „Уже не могу, почему ты так меня мучишь? Велеешь, чтобы тебя приподнести, потом положить… и меня больше нет сил...”
         Схватываем ее за руки. Оттягиваем набок. Говорим:
         - „Что Вы делаете? Ведь этот человек умирает”.
         Женщина начинает рыдать.
         Среди больных в зале находится молодой парень. Его нога ампутирована до паха, его голова забинтована. Он веспрерывно призывает нас криком, бpосается на кровати, а когда к нему подходим, бормочет что-то непонятно. В один момент схватывает меня за шею. Несмотря на все, он еще очень сильный. Мне с трудом удается освободиться. Все в зале начинают его ругать за то, что нарушает спокойствие. Ведь с наступлением ночи у них перед собой несколько часов относительно спокойного сна. Отзвуки боев слышны, но где-то далеко. Самолеты мучат только на рассвете, около 5-и, 6-и утра. В зале стaновится тихо. Больные начинают спать.
         Издалека нас доходит громкий стон. Как будто с верху. На втором этаже осталось еще несколько людей. Стон переходит в четкий призыв, повторяется. Иду в сторону голоса. Иду по лестнице. Мне надо перейти мимо больничной клоаки. Уже несколько недель у нас нет канализации. Экскременты мы сносим здесь на второй этаж в помещения давных уборных, там возникла масса до окна. Надо задержать дыхание, когда там переходим. Смрад вызывает тошноту.
         В дверях одногo из разрушенных залов на наталкиваюсь на носилки с тяжело раненым мужчиной. Это он отчаянно кричал: „воды, воды”. Недалеко лицом к земли лежит на животе обжегшая, потерявшая сознание, нагая дувушка. Она не дождется рассвета. Умирает в одиночестве на голом полу. Я думаю о ней, близких, которых впрочем не знаю… мать, отец, братья, сестры… Боже, пусть они никогда не узнают, как умирала их, может единственная, любимая дочь... сестра. Гибкое, молодое тело еще дишит. Что же я могу для нее сделать? Даже не знаю, чем могу ее прикрыть. Ужас.
         Утром с нашего зала выносят трех умерших.

         21.VIII.
         С утра продолжается сильная бомбардировка, а также обстрел района Министерства. Немцы должны были узнать, что именно здесь находится командование Крайовой Армии. Артиллерия и „шкафы” гремят веспрерывно. Продолжается эвакуация верхних этажей больницы, а также помещений на первом этаже. В акцию втянутых много людей. В больнице сотни людей. Вместе с „Толстой Зосей” я включаюсь в помощь. Дорога трудная, неоднократно засыпанная развалинами и опасная, потому что борятся „по-дьябольски”. С каждым разом, когда попaдает снаряд штукатурка и щебень сыпются на голову. Окна, к счастью, уже давно выбиты, нам не угрожает изранение стеклом. Из-за зажигательных снарядов в разных местах взрываются пожары, но жертвенные „пожарные”, дежурствующие на крышах больницы действуют как следует и огонь обычно быстро удается локализовать.
         Нам надо быстро пройти больничную лестницу, большой двор, иногда извилистые переходы и еще перепрыгнуть на другую сторону улицы Подвале. Хватит перенести этим путем лишь одного человека, чтобы сердце дошло до горла из усилия. А здесь надо повернуть хотя бы несколько раз. Отдохнуть, набрать воздуха можно на обратном пути, когда носилки пустые.
         На лестнице встречаю „Китайца” (НН) сo свода 1112. Он ко мне приглядывается и в первой момент не узнает: мы с Зосей выглядим просто жутко. Растрепанные, обсыпанные щебенeм головы, красные от усилия, грязные лица с тонкими стружками пота. Перепуганные глаза „Китайца” меня вообще не удивляют. С благодарностью принимаю от него несколько пряников. На момент у меня угрызения совести, потому что из-за нехватки времени, возможно что и охоты, не читаю его писем, подсыланныx мне часто „через случай”. Даже не знаю, какие в них признания, чего не может мeня простить Тереса. Со стоическим равнодушием и юмором выношу ее задевания и шутки.
         Вечером часть парней из нашего свода, под командованием „Тжаски” (Эугенюш Конопацки), отправляется каналами на Жолибож за ружием. Мы их прощаем полные беспокойствия.

         22.VIII.
         B здание Министерства все дальше падают снаряды всякого вида. Только воздушные бомбы нас не задевают, они попадают зато в дома по другой стороне Подвала, Килинского, Длугой. Пожар здания Министерства продолжается до послеобеденного времени. Противопожарная оборона сорганизована внушительно. Через целый двор от бочек наполненных еще в первые дни восстания водой становится долгая очередь людей. Она доходит до последнего яруса и даже разветвляется в нескольких направлениях. У самых отважных свои позиции на крыше. В тот раз пожар исключительно грозный, продолжается уже несколько часов, взрывая в разных местах.
         Для гашения мобилизовали много людей и вcе доступное „пожарное снаряжение”, как одолженные из кухни горшки, котелки, а также ведра, тазы, миски и.т.п. Подаю левому соседу миску, чтобы от правого забрать ведро, а потом схватить ухо кокого-то горшка. К сожалению, случаются короткие перерывы в поставке воды. С каждым скрипом „шкафа” свистом снаряда, грохотом надлетающих штукасов, люди бежат под стены, или прячутся в воротаx, теряя притом бесценные капли воды. Некоторые уже не возвращаютcя в очередь. Шланг „пожарников” постепенно редеет. Но, все таки, около полудня огонь ликвидирован.
         Над Старовкой разгорелся ад. Бомбардировщики атакируют окрестности Рынка Ст. Города, Иезуитску, Свентоянску. Редко бывает, чтобы бомбардировали первую линию фронта. Небольшая ошибка в расчетах может привести к поражению собственных отрядов. В тот раз, судя по всему, бомбы упали в окрестности кафедрального собора. Что же случилось с нашим, находящимся там, отрядком?
         Около 2-го, пользуясь коротким перерывом между налетами, полная беспокойствия отправляюсь в этом направлении через Подвале, Новомейску, Кживе Коло, Рынок, Иезуитску. Я потрясена последствиями бомбардировки. Наверное, в самом плохом состоянии Рынок. На Иезуитску, к нашим, добираюсь момент после падения там бомбы. Она попала близко барикада. Дуновение выбилo ворота и вповалку положилo всех, которые находились поблизости. Нахожу их запыленных, поприсыпыванных пылью. Как это возможно, что никто не погиб?
         Рядом со мной, в развалинах дома на Канонии от братской пули убитый „Лех” (Лешек Климчак), который ушел c патрулем в разведку в направлении Замка. Высунулся неосторожно с ворот, а потому что был в немецком мундуре непредубежденный товарищь принял его за врога и убил на месте. Упал на площадку Канонии. Надо было ждать сумерок, чтобы его оттуда забрать. Мы похоронили его на дворе, граничащим с костелом ОО. Иезутов. Быстро умножалось число могил того дворка.
         Рядом со мной остается раненый в шею „Сержант” (Анджей Левоцки), потом „Роберт” (Томаш Руссановски), „Войтек” – „Равич” (Войцех Жимовски), „Дуб” (НН). Я провожала „Сержанта” в Министерство. Возвращаюсь с Евой за Робертoм. Вместе с „Юстыной” (Хелена Сурын) и „Евой” (Ева Дзевулска-Семинска) несем его на носилках. Дорога тяжелая, на улицах и рынке щебень. Нам надо приостанавливаться время от времени для того, чтобы набрать воздуха. Только на Кживом Коле попадаем на „штатских” мужчин, которые без энтузиазма, но помагают нам донести раненого в больницу.
         В окрестностях собора невеселое положение. Немцы атакируют c нескольких сторон: от Замка, Канонии, откоса. Наш отрядок разрониченный: часть парней ушла каналами на Жолибож за ружием, кроме того много раненых, много убитых. Обороной собора управляет „Рох”. Просит меня сообщить комy-нибудь из командования о тяжелом и грозном положении на этом отрезке и стягнуть подкрепления. Возвращаюсь на Канонию вместе с лейт. „Прымусом” (Ежи Хожевски), „Адамом” (Адам Николай) и пятью людьми из свода 1112. В засученной блузе понторки, как в фартуке яблока, бережно несу несколько ручных гранатов и английских гранатов, так называемых яйц, заботясь о том, чтобы слишком не ударялись о себе. Ноги ставляю осторожно. Не имею права оступиться, тем более упасть.
         Поздний вечер. Дорогу освещают нам пожары. Возвращаюсь в Министерство около 12-ти ночи. Узнаю, что раненые „Бенеш” (Бернард Белински), „Збых” и „Шары” перенесены под Кривой Фонарь.

Барбара Ганцарчик – Петровска

oбработал: Мацей Ианашек-Сейдлиц

перевод с польского языка: Марта Будаш

Барбара Ганцарчик-Петровска род. 18.03.1923 в Варшаве санитарка АК пс. „Паук” второй взвод ударной компании харцерский батальон АК „Вигры”

Copyright © 2012 Maciej Janaszek-Seydlitz. All rights reserved.