Барбара Ганцарчик-Петровска,
род. 18.03.1923 в Варшаве
санитарка АК
пс. „Паук”
второй взвод ударной компании
харцерский батальон АК „Вигры”
Свидетельства очевидцев восстания
Воспоминания санитарки харцерского батальона АК „Вигры” Барбары Ганцарчик-Петровской пс. „Паук”
|
|
Проба перебития и выход каналами
30. VIII.
День 30-ого августа является для нас днем отдыха.
Мы его проводим в бумажной министерства. С утра можно заметить повышенное движение и состояние возбуждения. Одни за другими прибегают посыльные с сообщениями, отходят с готовыми распоряжениями. Сообщены острая готовность и запрет удаляться без разрешения за пределы министерства (нашей квартиры).
Все это напоминает подготовку к какому-то общему большому действию.
Теперь чудесное, солнечное, августовское послеобеденное время. Группа парней, среди которых „Казик” (Казимеж Конкол), „Стах” лейт. „Анджей”, „Слепень” (Здзислав Вочарелли), „Войтек Равич” (Войцех Жимовски), на крыльце под бумажной чищут пулометы, винтовки, пистолеты. Слышен звон готовленного ружья. Лица, хотя осунувшиеся и грязные, спокойные. Мы с Янкой среди них; нам передается атмосфера их юмора висельника и беззаботности. Казик, известный шутник, первенствует в рассмешанию ближних. Настроение общего веселья, который он вводит, позволяет нам хотя на момент забыть о том, что было и что нас еще ждет.
„Янка” шьет пилотку для „Лося” (Генрык Модзелевски). Бедная, у нее целые пальцы исколотые... Пришиваю „Стаху” бело-красный бант к шапке, пуговицу к штанам маленькому „Москиту” (Здзислав Борысюк), потом налаживаю перевязку „Юзкови” (НН), который натерел себе ногу.
Проходят часа, парни все время обращаются к нам с какими-то просьбами.
Наступает вечер. Пора заняться ужином. Мы вынуждены есть противный суп, который получаем три раза в день. „Жбик” (Генрык Фабисяк) с „Пятом” (Тадеуш Фабисяк) раздобыли сегодня две банки свиных консервов. Девушки были обязаны постараться получить хлеб, которого уже несколько дней нам не придают. Чудом „Янке” и „Худому” (Войцех Шмелтер) удалось получить обманом одну буханку. Однако, это немного для 20-и человек. Поэтому решаем попробовать во второй раз. Склад находится в здании Министерства на первом этаже. Здесь несколько человек. В глуби сидит лейт. „Афр” (Генрык Выгановски), „Моджев”, „Лех” (Павел Леньски) и другие.
У дверей с правой стороны на большом столу куча пахучих, свежих буханков хлеба. Во время как „Янка” заговаривает компанию, долго и растянуто спрашивая о „Марте” (Зофия Юзвяк-Сверч), я беру за ее спиной со стола большую буханку и прячу ее под одеждой. Уже за дверью мы расхохотались, радуясь, что кража так красиво удалась. Между тем, парни раздобыли пол литра чистой и немножко красного вина у г. Пулковниковой. Предстоит большая „попойка”. В самом забитым углу „бумажной”, освещенном одной маленькой свечкой, готовим с „Янкой” бутерброды. Парни стоят в очереди, каждый берет в руку свою порцию, выпивает старательно отмеренную рюмку водки и уходит. Удовлетворяя общие требования, мы с „Янкой” тоже осушаем „по рюмке”.
Минуты проходят за беседами, заигрываниями и последними приготовлениями к какой-то ближе неизвестной нам акции. Инстинктивно чувствуем напряженную атмосферу, момент приближающегося розыгрыша, который вскоре может решить о нашей судьбе. „Зося” и „Ирена” (Ирена Дереш) несут дежурство в аптеке, раздают перевязочные материалы, лекарства, повязки. Девушки проверяют свои санитарные сумки.
Вдруг „Ирена” берет нас с „Янкой” на сторону и приглушенным голосом говорит:
- „Сегодня ночью будет акция. Вместе с другими отрядами идут наши парни. Может, вы пойдете вместе с ними, как санитарный патруль. Вы чувствуете себя в силах? Еще нет приказа, но у вас на всякий случай должно быть целое снаряжение с собой и в полном порядке. Только условие – не проболтайтесь”.
Слова „Ирены” мы приняли как выделение.
Лейт. „Прокоп” (Роман Качоровски) назначает сбор парней в „Бумажной” и одновременно отдает санитарам приказ приготовить раненых к возможному походу. Девушки расходятся. С парнями остаемся лишь мы с „Янкой”.
Во время сбора сообщают о состоянии повышенной готовности и запрете удаляться за пределы „бумажной”. Парни с рюкзаками и ружьем готовы в каждый момент к выходу. Некоторые пытаются дремать в полусидящей позиции на матраце. Есть такие, кто еще пьет вино. Некоторые обращаются к нам с какими-то просьбами: у одного сдвинулся бинт, другой просит о опиуме – у него болит желудок, еще одному надо дать личную перевязку в сумку.
Ужасно темно, одна маленькая свечка освещает мрачный интерьер. Стоя на стороне наблюдаю за всеми, хочу запомнить эти, еле заметные в мраке, лица. Сколько из них после сегодняшнего дня к нам уже не вернется? Обещаю „Домбкови” (Станислав Галонзка), что во время акции буду близко него – у него плохое предчувствуя, он упрямо считает, что это его последний вечер.
Громкий голос лейт. „Анджея” срывает нас на ноги. Парни становятся в две шеренги. Еще раз „рассчитайсь” – проверка списка присутствующих и количества имеющегося ружья: 1 пулемет, 2 „молнии” („Блыскавица”, „Молния”, пистолет-пулемет конспиративного производства), несколько пистолетов, остальное гранаты и ручные гранаты – а потом вопрос, направленный к „Янке”, ко мне, стоящих в конце: „Вы идете по приказу „Прокопа”?
Момент молчания.
- „Ввиду того, я не могу забрать вас с собой”.
Парни выходят второпях из „бумажной”, оставляя нас на месте с печалью в сердце.
Пытаемся найти кого-то из командования, наталкиваемся на лейт. „Прымуса”, которого просим о разрешении пойти с отрядом. Считает, что он нам не может приказывать, а решение по этому вопросу может принять лишь „Прокоп”. К сожалению, „ Прокоп”, словно назло, где-то исчез. Выбегаем на двор, в густом полумраке мелькает много фигур, но наших уже нет между нами.
Возвращаемся в пустую „бумажную”. В переходе наталкиваемя на „Ирену”; в темноте с трудом меня узнает и предлагает пойти за документами раненого „Фалиньского”. По ошибке их забрал кто-то из товарищей „Стефана”. Тадеуш „Волны” (Тадеуш Олеярски) должен проводить меня, потому что он как раз идет в этом направлении с сообщением и знает дорогу. Я получаю пропуск и пароль. Через ворота выходим на ул. Длугу, направляясь в сторону пл. Красинских. Время от времени мимо нас проходит какой-то патруль или связной, бежащий с приказом. В общем, скорее пустовато. Наконец добираемся в место стоянки наших товарищей, которое находится в одних из ворот на ул. Длугой.
Усталые парни садятся под стеной, некоторые ложились на голом полу. Лейт. „Анджея” замечаю сразу, он один не спит, стоя среди них. Он явно радовался моему приходу, так же как „Казик”, который это демонстрирует крича громко:
- „Баська, ей-богу, значит ты идешь с нами!”
Мне приходится их разочаровать, что я пришла лишь за документами „Фвлинского”, но обещаю немедленно вернуться с „Янкой”. Не будет трудно, потому что я знаю место их стоянки.
На обратном пути мимо меня проходит двое связных. Один пристает и упорно приглядывается ко мне, в темноте трудно узнать черты лица.
- „Бася, это ты?”
Узнаю голос „Бонка”.
- „Идешь от нас?”
- „Да.”
- „И возвращаешься?”
- „Да.”
- „Тогда до встречи.”
Откуда мне было знать, что это мой последний разговор с ним. Он погиб после нескольких часов.
Добираюсь в министерство с решением возвращения в отряд. Нахожу Янку и говорю ей обо всем. В тот момент сообщают о приказе немедленного сбора остальных людей вместо с ранеными. После проверки присутствующих направляют нас на ул. Килинского. Только сейчас мы узнаем обо всем. Положение на Старовке тяжелое, не до овладения. Немцы начали атаку со всех сторон: от Жолибожа, Воли, пл. Замковой и Вислы. Будем пробовать пробиться в Средместье. Боевые отряды должны удержать переход через ул. Беланску, Сенаторску, пл. Банкову до Кролевской, чтобы можно было эвакуировать из Старовки раненых, часть штатского населения и остальных повстанцев.
Ночь. Толпы заполняют целую улицу Килинского и Длугу. Трудно протиснуться. „Вигры” собираются вместе. Санитарки ведут под руку легче раненых товарищей. Тех, кто не может идти самостоятельно, на носилках несут „штатские”, таким образом и у них шанс перейти в Средместье вместе с повстанцами. Между ранеными я вижу „Войнича” (Ежи Крегер), „Пала” (Адам Борыс) – командира „Парасола”, „Роха”, „Нетыкшу”. При каждом одна из наших санитарок. В толпе замечаю „Клеху”. Он мне дает отчаянные знаки. Присоединяюсь к его носилкам, которых тащит несколько человек, являющихся его семьей. Тадзио радуется тем, что рядом с ним одна из „вигровских” девушек. Не доверяет „Штатским” считая, что в случае какой-нибудь паники они готовы покинуть его на дороге.
Становимся в очереди. Приказывают сохранить полную тишину. Это не так просто, так как в темноте люди теряют друг друга и призывают, а под ногами скрипит сорванная из крыш жесть и другие железные предметы. Двигаемся медленно. С трудом переходим проломы после снарядов, окружаем воронки от бомб. Ноги выворачиваются. Улица застелена кучами щебня и камней. Каждые несколько шагов, когда поход останавливается, кладут носилки с Тадзем на землю, чтобы через момент снова подняться. Каждый раз забираю из-под них кирпичи и камни, чтобы не ушибли искалеченной ноги. Хотя рана не тяжелая, она свежая и болезненная.
У меня с собой в больших карманах штанов огромный запас пряников, шоколада и конфет. После ликвидации склада мы получили немного тех деликатесов, о существовании которых мы не имели понятия. У Тадзия нет аппетита. Обычно он спокойный и очень счастливый, что кто-то из своих рядом с ним.
Мы с трудом протискаемся через узкие переходы между баррикадой и зданием. Проходят четверти, а мы все еще находимся почти в том же месте. Пространство нескольких метров словно в час. Немцы часто рассвещают улицы ракетами. Они быстро поднимаются вверх, очертают огромную лугу на небе. Становится тогда светло как днем. На несколько моментов толпа останавливается, прижимается к стенам, становится на колени и замирает.
В общем, ночь спокойная. Не слышно ни „шкафов”, ни гранатометов, лишь где-то издали доходят серии пулеметов. Разве Немцы не отдают себе отчет в том, что готовится? Доходим до площади Красинских. Перед нами препятствие, которое трудно преодолеть. Это баррикада. Надо перебросить через нее носилки с раненым. Это отнимает и нас много усилий. Переход через площадь опасный; мы не заслоненные от стороны Бониыратской, откуда бывает сильный обстрел. Именно здесь за нами гнется со свистом первый снаряд. Падаю на землю, чтобы после детонации снова подняться и бежать дальше. Новый свист. В тот раз ударило совсем близко.
Начинается паника. У моих ног оказываются носилки с Тадзием, брошенные на землю; те, кто его несли, сбежали под стену. Становлюсь на колени, прикрываю раненую ногу и слежу за тем, чтобы его не растоптали. Ракеты освещают нас все дальше. В их светлом блеске видны испуганные лица. Снова ждем. Тем временем светает. Не позже, чем через час, полтора, как обычно, начнутся налеты неприятеля. Мороз по коже подирает на мысль, что может происходить – настоящая бойня.
Мы дезориентированные и одновременно почти уверенные, что сегодняшняя акция не удалась. Вскоре наши предвидения оправдываются. Отдают приказ об отступлении. Не знаю, откуда взялась передо мной „Янка”. Схватываем с Тадзием носилки и переносим его в министерство, чтобы через момент вернуться за следующими товарищами. В отступлении „штатские” нам уже не помогают. Девушки могут рассчитывать лишь на свои силы. Среди них я вижу „Юстыну”, „Крыстыну”, „Зоську”, „Олю (Александра Таубе-Янковска), „Искру” (Ванда Хафт-Шатыньска-Мацеевска-Возьняк).
31.VIII.
После возвращения мы как будто ошеломленные, неуверенные в том, что происходит, возможно, что вскоре вступят Немцы. Не знаю, что случилось с нашими парнями. Среди нас никого из командования нет, ни „Тжаски”, ни „Прокопа”, ни „Анджея”.
Первые конкретные информации приносит нам „Саски” (Эугенюш Базыл). Впадает в квартиру вспотевший и усталый. Он раненый в руку. Перебитие не удалось. Есть убитые и раненые, некоторые неперевязанные. Санитарки нужны немедленно. Отправляемся большой группой: врач, „Ирена”, „Гала” (Галина Пасхалска-Найдер), „Зоська”, „Сева” (Северына Семиньска-Вешчак), „Янка” и я. Тащим с собой носилки и аптечки. „Саски” ведет. Он знает дорогу от друга, который остался в развалинах без никакой помощи.
Улица Длуга под сильным обстрелом и поэтому сделали параллельно с ней переход, соединяющий Килинского с Медовой. Дорога сложная: ведет через двора, между флигелями домов и через многочисленные дыры, выбитые в стене. Иногда, чтобы перейти через здание, надо взобраться на доску при подоконнике окна квартиры на первом этаже, откуда выход на следующий двор. Частично разрушенные дома обходим подземными переходами. Разницу уровней, когда нет доступа к лестницам, покоряем благадоря расставленным в пирамиду столам и табуретам. У узких переходов становятся очереди. Медову перебегаем наклоненные под баррикадой. Пассаж, соединенный с Хипотечной наполненный людьми. Во дворах собираются отряды. В толпе легко потеряться. Царит общее замешательство и хаос.
Ворота пассажа на Хипотечной (фото Мария-Тадеуш Ганцарчик 1946)
На Хипотечну входят через ворота. Этим путем отступают отряды с Даниловичовской. В обратном направлении не впускают никого. Наши аргументы, что идем за ранеными являются недостаточной причиной нарушениа приказа через стоящих на посту, слежащих за переходом. Пользуемся моментом замешательства и на этот раз втрое с „Янкой” и „Саским” проскальзываем через ворота, оставляя за собой оставшуюся часть группы. Идем против течения непрерванно отступающих отрядов. За момент смотря на немецкие мундиры, которые они носят, у меня впечатление, что это неприятельские пленные.
Посерелые, усталые лица, плестящие в черепашном темпе ноги свидетельствуют о трудностях ночной переправы, законченной погромом. Ищем своих. Наконец в толпе замечаем сначала лейт. „Прокопа” и лейт. „Анждея”. Как все они ошеломленные. Подтверждают только, что наши раненые остались еще на Даниловичовской и их надо оттуда забрать.
Добираемся до Банка, где, как считает „Саски”, находится перевязочный пункт. Здесь наверное отнесли раненых „Стасюка”, „Каньского”, „Москито”, „Казулу” (Казимеж Матушевски) и других.
Переходим заполненными подвалами. В темноте оступаемся на оставленных столах, табуретах, покинутых узлах. Носилки, которые тащим с собой нам очень мешают. Идем ощупью, держась за руки, чтобы не потеряться. Через дыру в стене выходим на лестничную клетку, а оттуда на маленький двор. Говорят, что перевязочный пункт находится на втором этаже, куда надо войти по узенькой лестнице. Воображаю нас, возвращающихся этим путем с раненым другом и жалею, что у нас с собой нет мощной веревки. „Янку” находят те же сомнения, потому что бормочет под носом:
- „Черти принесли! Как мы будем их сносить?”
Снова темные корридоры, чердаки, уголки, лестницы. Совершенно не знаем, где мы находимся, возможно, что крутимся на месте. Только случайно встреченная санитарка ориентирует нас, где могут быть парни из батальона „Вигры”. Дальнейшие помещения почти совершенно темные. Крутимся среди раненых, лежащих на матрацах, иногда носилках. В свете зажигалок присматриваемся к их лицам. Напрасно призываем членов „Вигров”. Наконец к нам доходит где-то издали голос „Стасюка”:
- „Идите сюда”.
Стах лежит на полу на матраце. Его ноги перевязаны до бедер. Он знает, что мы пришли, чтобы забрать его в нашу „вигровскую” больницу. Не скрывает радости по этому поводу, но одновременно сообщает, что в развалинах дома на Беланской остался тяжело раненый „Каньски” и это он срочно нуждается в нашей помощи.
- „... Если Эдек еще жив… если не забрали его Немцы, вам надо… стянуть его оттуда… „Саски”, ты знаешь дорогу, поведешь. Посмотрите, я уже перевязанный, могу спокойно подождать на вас, ... Но Эдек...”
Такой „Стасюк”. Даже теперь заботится прежде всего о друге, хотя совершенно знает, что сам в каждый момент может попасть в руки Немцам – они рядом, по другой стороне улицы.
Отступаем, обещая, что немедленно после перенесения Эдка мы явимся здесь еще раз. У „Стасюка” в связи с тем никаких сомнений. Он нас прощает улыбаясь. Выходим на Даниловичовску. Ведет „Саски”. Вокруг только развалины. Все дома разрушены, иногда сгорелые. Трудно найти следы давней улицы. Что здесь происходило, черт возьми? Мертвую тишину прерывают единичные стрелы от Театральной площади, иногда взрыв граната или серия пулемета. Бомбы, артиллерийские снаряды здесь не попадают, слишком близко немецких позиций.
На Даниловичовской в развалинах тюрьмы также наталкиваемся на повстанческий пост. Двое парней, спряченных за ближайшей стеной, дает знаки, чтобы подходить тихо и осторожно. Несколько следующих обеспечивает пункт от стороны Театральной площади, еще трое следит за переходом от Беланской.
Развалины тюрьмы на Даниловичовской (фото Мария-Тадеуш Ганцарчик 1946)
Объясняемся с ними знаками. Считают, что недалеко действительно должен быть раненый, потому что слышны стоны. Однако, они не знают где. Решаем идти вперед.
Развалины тюрьмы с углом ближайшего дома соединяет низенькая баррикадка, видно, что сыпанная из кирпича и щебня. Проскальзываем под нее таща носилки. Через дыру в стене впрыгиваем в не очень глубокий подвал. Дом выжегший. Ничем не заслоненные окошка подземелей впускают относительно много света; не идем ощупью. После того, как мы перешли несколько подвалов, выходим на маленький двор, заслоненный с одной стороны стеной, с двух других развалинами выжегших домов. Парни, мимо которых переходим, предупреждают, что через пять-десять минут отступают. У нас немного времени. Изучаем ближайшие развалины. Обстрел угрожает главным образом от Беланской. В большой степени защищают от него выжегшие стены домов, насколько конечно кто-то идет наклоненным. Возможно, что очень близко находятся спряченные Немцы; стараемся вести себя как можно тише. Приглушенным голосом несколько раз призываю:
- „Эдек... Эдзю, ты где? ... скажи что-нибудь...”
Слышу слабый стон. На стирте щебня и каких-то железных вещей замечаю лежащую фигуру. Да, это Эдек. Без шапки, в окровавленной, порванной куртке. Сердце сжимается от жалости. Он смертельно бледный, с трудностью говорит. В голосе, кроме благодарности, звучит нота упрека:
- „Однако, вы пришли... я уже думал, что никто сюда за мной не придет... жду ужасно долго...”
Момент после меня впадают „Янка” и „Саски”. Становимся на колени. Во время как я осторожно осматриваю окровавленную голову, Янка разрезает блузку. Целое тело нашпиговано осколками, но более глубоких ран не замечаем. Налаживаем первую, временную перевязку. Эдек жалуется на ногу. Напрасно пытаемся стянуть обувь.
Здесь мы нашли Эдка (фото Мария-Тадеуш Ганцарчик 1946)
Парни недалеко призывают к спешке. Они не в состоянии больше выдержать, покидают это место.
Укладываем Эдка на носилках и отступаем. Нас ожидает тяжелый переход подвалами. Через созданную в перекритии дуру, спускаю полусознательного Эдка в плечи „Янки”, которая, стоя на развалинах, с трудом удерживает равновесие. С подвалов выход через небольшое отверстие, находящиеся на высоте выше 1,5 м. Карабкаюсь первая и ползая немедленно ложусь на животе под прилегающей к выходу баррикадой. За мной выдвигаются медленно носилки с Эдком, которые с той стороны тащит „Янка” с товарищем. Изо всех сил тяну их к себе. Все это длится ужасно долго. Наконец, когда все уже на поверхности, начинается самый трудный отрезок дороги.
Надо протянуть раненого вдоль низенькой баррикады, насчитывающей около 10 метров. Пространство над ней, от Театральной площади полностью открытое. Каждое неосторожное движение может вызвать атаку неприятеля. „Янка” с „Саским” ползают задом, по команде: раз, два, три – тянем носилки за собой, в тот же момент я их толкаю с другой сторону вперед. Свежая щебень разбитых кирпичей ранит нам руки и колени. Эдек почти несознательный, не знает ситуации, по крайней мере не чувствует боли. Все мы взволнованные. Ругаем друг друга приглушенным голосом:
- „Янка, сумасшедшая, не тяни так несдержанно… давишь мне руки!”
- „Баська, к черту, не высовывайся, а то застрелят тебя!... только этого не хватало”.
Ул. Даниловичовска – баррикада и подвальное окошко, через которое мы вытянули Эдка Куминка (фото Мария-Тадеуш Ганцарчик 1946)
Нам осталось перейти еще несколько метров открытого пространства. По команде резко поднимаемся и одним прыжком прячемся за выступ стены. В последний момент задеваю ногой за какое-то препятствие и ложусь на землю. Сухой треск и распаривающая штукатурка над нашими головами показывает, что недалеко грохнула серия пулемета.
Делаем короткий отдых. Садимся за стеной рядом с несколькими парнями, защищающими последний повстанческий пункт. Они наблюдали за нами, когда мы тянули носилки с Эдком под баррикадой. Спрашивают, из какого мы отряда. Отвечаем: „Из Вигров...”
- „Счастливые эти вигровские люди, у них такие санитарки”.
Отвечая, махаю рукой:
- „Вот еще!”
У нас нет времени, чтобы отдохнуть дольше. С Янкой можем рассчитывать исключительно на собственные силы. „Саски” с рукой на перевязи может быть только нашим гидом.
Снова та же сложная дорога через развалины, подвалы, дворы и разные опасные переходы – на тот раз намного труднее, потому что с ранеными.
Возвращение замедляют постоянные налеты. Прячемся тогда в ворота или в лестничных клетках. С замирающим сердцем слушаем ужасное рычание ныряющих самолетов, свист падающих недалеко бомб и детонаций. Эдек лежит навзничь. Время от времени открывает глаза и снова закрывает их со страхом. Наклоняюсь над ним, чтобы заслонить от возможного присыпания хотя бы его голову и лицо. На территории давнего Городского Кино, в круглом, колонном зале, лишенным потолка, делаем дольшую стоянку. Наши силы на исходе.
Обращаемся за помощью к многим, проходящим мужчинам. Каждый выкручивается службой, куда-то спешит. Наконец Янка, ругая, силой притащивает, почти за воротник, какого-то метающегося дедушку, который, к несчастью, готовил недалеко лапшу на топке, сделанной из нескольких кирпичей. Угрожая пистолетом, велеет ему взять носилки. С трудом тащит их за собой. Исчезает уже на первой стоянке.
Концом нашей тяжелой дороги является квартира в здании министерства на Длугой 7. Эдка передаем под профессиональную опеку наших врачей „Бели” (Изабела Недзвецка-Намысловска) и „Ирены”, во время как самые возвращаемся на Даниловичовску за „Стасюком”.
В тот раз для поддержки придают нам четырех Евреев с закусочной. „Адам Лубич” раненый в руку, но вооруженный пистолетом является их эскортом, чтобы не сбежали. Несмотря на это, обое „удирают” сразу в начале дороги.
Доходим до ворот, выходящих на Хипотечну. Мы вынуждены оставить здесь наших Евреев под „опекой” „Адама”. Они в отчаянии. Продолжаюшиеся, почти непрерванно, бомбардировки и сильный обстрел совершенно вывели их из равновесия и они скорее позволят себя убить на месте, а дальше не пойдут.
Улицу перепрыгаем лишь вдве. Дорогу знаем и относительно быстро находим „Стасюка”. Он тяжело раненый в ноги. Укладываем его на носилках. Проходим мимо затемненных помещений, выходим наружу здания. Нас окружают кучи щебня.
Единственный путь через эти развалины ведет по стальной балке перекрытия над разрушенным подвалом. Балка широка на метров 20. Снимаем „Стасюка” с носилок и берем его на „табуретку” с наших сплетенных ладоней. Парень схватывает нас сильно за шеи; к счастью он трезвой. По балке идем шаг за шагом. Медленно и чрезвычайно осторожно переносим его над пропастью провалившегося подвала. Чувствуем себя как цирковые артисты, балансирующие на канате. Потом одна из нас возвращается за носилками и идем дальше.
Дорога с раненым „Стасюком” через развалины банка (фото Мария-Тадеуш Ганцарчик 1946)
В воротах на Хипотечной находим „Адама” и двух, оставленных здесь Евреев. Дальнейший путь проходим в сильнейшем составе.
При каком-то переходе наталкиваюсь на бежащую в противном направлении подругу по гимназии – Галину Далицку. Мимолетно узнаю, что как связная, поддерживает постоянные сношения со Средместьем. На Кручей она видела моих двух подруг: Ванду Манчарску и Стасю Витковску. Второпях успела мне лишь передать, что они живы и здоровы. Я ее благодарна за эти очень скупые, но как важные информации.
„Стасюка”, так же как Эдка оставляем в „бумажной” в министерстве.
Нечеловечески усталая, решаю хотя немножко отдохнуть. Тащусь нога за ногой, оступаюсь на неровной дороге, в нашу больницу на Подвале 19. Мечтаю о том, чтобы смыть холодной водой раскаленное лицо, липкое от пота, серое от пыли и сажи. Пораненные ноги немилосердно пекут. Мои наболевшие руки как будто вырванные из „петлей”.
Наша больница находится в современном подвальном помещении, относительно немного разрушенного каменного дома. С небольшого корридора входим налево в кухоньку, а прямо в большое помещение, являющиеся комнатой больных. Правду говоря, здесь душно и темновато вследствие непроницаемо закрытых окон, а одновременно чисто, опрятно и спокойно. Раненые лежат на полу на матрацах с чистой постелью. Вопросы снабжения больницы взяла на себя жителька этого дома - „Камелеон” (Ирена НН), человек очень предусмотрительный и оборотливый. Из девушек здесь всегда можно встретить „Лидку” (Лидия Бучек), „Висю” (Ядвига Конопацка-Климашевска), „Толстую Зосю”, „Искру”, часто „Ирену” и „Белу”, тех с более долгим стажем в больнице.
Парни жаждут информации. О том, какое общее положение, кто погиб этой ночью они уже знают от товарищей, которые принимали участие в перебитии; зато они беспокоятся о судьбе раненых. Рассказываю им о нашей переправе за „Каньским” и „Стасюком”. Мне это трудно приходит. Не могу справиться с дрожанием голоса, расстроенными нервами, нечеловеческой усталостью. Они это видят. „Нетыкша” уговаривает, чтобы у них остаться и переспаться, иначе снова прикомандуют меня к какой-то акции.
Ложусь на крае матраца у их ног, стараясь занять как можно меньше места, свернутая калачиком, сразу засыпаю.
Меня вдруг будит громкий, крикливый голос „Камелеона”:
- „На что это похожее, чтобы санитарка сюда приходила переспаться, ведь это лишь больница!”
Полусознательная только после момента понимаю смысл предложения. Парни возмущенные, защищают меня, останавливают. Не чувствую смущения, но мне очень обидно. С трудом сдерживая, слезы выхожу.
Узнаю, что меня разыскивают, как одну из немногих, кто знает дорогу на Беланску, место сегодняшней акции. Командир нашего батальона „Тжаска”, а также его адъютант „Лешек” (Збигнев Попович) до сих пор не вернулись. Никто их не видел ни среди раненых, ни среди убитых. В аде сегодняшней атаки, в хаосе резкого, истребляющего огня, никто не заметил, что с ними случилось. Пропали. А вдруг раненые, никем незамеченные, где-то в развалинах ждут помощи? Надо немедленно действовать.
Вместе с „Галой” и „Иреной”, снабженные носилками и аптечками, отправляемся на поиски известным мне путем, направляясь к Беланской. Развалинами библиотеки Залуских доходим до задней части давней ратуши. Везде тихо и глухо. Нет никаких повстанческих отрядов, по крайней мере в пределах нашего поля зрения, нет представительства, на которое мы натолкнулись еще перед полуднем. Это нас немножко беспокоит. Из каждого излома стены на нас могут выпрыгнуть Немцы. Не имеем понятия, где они находятся. Тихо и осторожно изучаем ближайшие развалины ратуши и соседних домов.
У вылета Даниловичовской на Беланску видны лежащие мертвые тела. Отсюда трудно узнать, это именно те, которых мы ищем. Мне кажется, что у никаких из них нет характерной фигуры „Тжаски”. Однако, нас подмывает это проверить. Место, в котором лежат полностью незаслоненные - замечательное поле обстрела. А может решиться выйти официально с полотнищем красного креста? Сомневаемся в том, что Немцы, несмотря на все, не выстрелят к нам. Кроме того, лежащие не подают признаков жизни. Это уже трупы. Приходим к выводу, что в этом случае просто не следует рисковать. Возвращаемся ни с чем.
Только на следующий день до нас доходит новость о том, что „Тжаска” вместе с отрядом „Зоськи” перебился в Средместье, зато его адъютант „Лешек” погиб во время акции недалеко Кролевской.
1.IX.1944
После неудачной акции перебития в Средместье, из-за безнадежного положения на Старовке, командование Армии Крайовой отдает приказ об отступлении со Старого Города повстанческих отрядов каналами в Средместье и на Жолибож. Эвакуация касается также легче раненых, которые могут идти собственными силами или с помощью санитарок, а также санитарной службы отрядов. Штатское население и тяжело раненые остаются. Эти последние в общем без никакой опеки. Разве чтобы подруги – санитарки добровольно, а часто вопреки приказу командира, решили остаться вместе с ними. В больнице на Длугой и Медовой тоже остается часть персонала.
Тяжело раненых, которые не могут двигаться, таких, кого надо бы нести на носилках, решили оставить в Старом Городе. Просто нет возможности переносить их каналами.
Целый день продолжается подготовка к походу. Санитарки налаживают новые перевязки, распределяют необходимые вливания как тем, кто остается, так тем, кто должен быть эвакуирован. Некоторым надо наложить новые перевязки, ликвидировать слишком торчащие „шины”, чтобы поместились в канале.
Что касается вигровского отряда, перед самым отступлением каналами произошла селекция раненых. Врач с медсестрой обходили санитарные пункты и выбирали тех, кого можно забрать. Бывало, что некоторых товарищей квалифицировали как тех, кто остается, тем не менее санитарки сами забирают их в каналы.
Большинство раненых желает покинуть Старовку. Не доверяют Немцам, с кроватей сходят даже те, кто едва держится на ногах. Обманываются, что будут в состоянии идти. Будут в состоянии… если санитарка поможет, повлечет или закинет на плечи, если придется. Эдка „Каньского”, ослабленного потерей крови после недавних ранений, забирают в канал с больницы на Длугой 7 на свою ответственность „Юстына” и „Крыстына”, спасая ему жизнь. Эдка ранили во время перебития. Это свежие раны, с тем что это осколочные раны, без более серьезных ушибов. „Каньски”, однако, потерял огромное количество крови и он совершенно без сил. Дорога каналами очень тяжелая. Моментами надо его переносить на собственных плечах, падает в обморок несколько раз. Но, как-то им удается притащить Эдка в Средместье.
У „Нетыкши” температура 39 градусов и гангренозная рука. В последний момент решается на переход. Провожаю его в отверстие: с трудом волочит ноги. Останавливается время от времени. Ловит воздух. На прощание, видя, что остаюсь, дает мне свой кольт со словами:
- „Мне уже не нужен, ты возьми, может тебе пригодиться...”
По очереди, группами, провожаем раненых к отверстию на площади Красинских. Присоединяются к длинной очереди. Прежде чем наступит их очередь, будут здесь стоять несколько часов.
С ранеными в канал сходят санитарки. Остатки отрядов находятся еще на баррикадах. Заслоняют выход. Они сойдут последними, если успеют.
Поздним вечером окрестности здания министерства на Длугой, улицы Килинского и Подвале становятся безлюдными. Опустошают квартиры батальонов. Во время восстания в то время, как здесь располагался штаб командования, это был наверное самый живой пункт Старого Города. Теперь здесь глухо и мертво, по крайней мере мнимо. Ведь живые люди… сотни живых, измученных людей среди штатского населения и раненых заполняют подвалы домов, которые чудом не разрушились. Оставленные на произвол судьбы, терзанные отчаянием и неуверенностью в том, что их ожидает, проклинают в душе это восстание.
Съежившиеся под стенами рядом со своими узлами, чемоданами, ждут в молчании и тревоге, пока их не поднимет дикий крик: „Раусс!! Шнель!!”
П.С.
На этом кончается мой дневник. Первоначально я делала записки карандашом на немецких фабричных печатях, потом пером на листах бумаги в клетку. Время сделало свое. В настоящий момент начало памятника в общем неразборчивое.
Каналами в Средместье вошло около 50 парней из „Вигров”. Входили в каналы несколькими отверстиями. Некоторые входили через отверстие из Хипотечной. Там был очень низкий канал. Отверстие на Площади Красинских было очень высокое, на отрезке до Медовой здесь был главный коллектор. Кто-то рассказывал мне, что входил в канал через отверстие на ул. Длугой, недалеко Площади Красинских и на Гипотечной.
Несколько раненых из „Вигров” должно было остаться на Старом Городе. Это был „Стасюк”, „Клеха”, „Роберт”, „Икар”. „Икар” не был даже из „Вигров”, а из „Зоськи”. Осталась тоже раненая санитарка Казя Свидерска, которая дружила с нашей подругой Евой Фарыашевской. С Казей Свидерской осталась г. Фарыашевска.
В нашем пункте на Килинского 1 было таким образом 5 человек и несколько человек в больнице на Длугой, в подвалах. Между другими „Фалински”, „Лот” и еще 2 человека, псевдонима которых я не помню. Санитарком, в общем, приказали отступить в каналы с боевыми отрядами. Мы с Янкой решили однако остаться с нашими ранеными. Такое было наше решение без соглашения остальных и командования.
Я возвращалась с Кольтом „Нетыкши” с отверстия к нам, в квартиру. По дороге мне сказали, что наш командир „Прокоп” разыскивает меня, потому что назначил меня своим адъютантом. Нашим командиром был именно „Тжаска”, но он прошел во время перебития вместе с „Зоськой” в Средместье.
Я была бешеная, потому что будучи прикомандованной к „Прокопу” не смогу остаться. Помню, как я шла улицой с пистолетом в ладони, к счастью с дулой направленной вниз. Я вошла на территорию Министерства Справедливости. „Прокоп” с группой других товарищей стоял перед нашей квартирой, вход в которую находился от стороны двора министерства. Я шла в их направлении с пистолетом в ладони. Что-то меня дернуло и я выстрелила перед ними, к счастью в землю.
„Прокоп” был довольно пугливый, он очень взволновался, но ничего не случилось. Повторил, что я назначена его адъютантом и я должна быть в случае необходимости по всем его приказам недалеко и всегда доступная.
Среди стоящих товарищей был Тадеуш Волны, который осведомил, что у меня в руке пистолет, сказал:
- „Зачем тебе этот пистолет? Я его охотно возьму.”
Я охотно передала пистолет Волному.
Потом в тот же день вдруг забрали наш второй свод для поддержки на Рынок Старого Города, потому что пришло известие о том, что Немцы вторглись уже на Рынок. Остальная часть отряда вошла уже в каналы. Группа товарищей туда пошла, а я осталась с „Прокопом”.
1 сентября вечером наших товарищей из 2 свода, к которому меня прикомандовали, уже не было. Часть легче раненых отошла уже с санитарами в канал. На территории Длугой 7 осталось 6 девушек, признанных сильнейшими, среди которых были 2 врача: „Ирена” и „Зося”. Собственно говоря, они были студентками медицины, но они были на последнем курсе и мы их называли врачами. На Килинского 1 находились раненые, с которыми осталась наша подруга Вися Конопацка и госпожа Ирена Фарыашевска. „Вися” осталась с расрешения командования. Все другие должны были отходить в Средместье.
Поздним вечером вдруг собрали медсестер, которые были с врачом и сказали, что согласно приказу командования, всем надо сойти в канал. В этой группе мы с „Янкой” тоже нашлись, несмотря на то, что у нас были другие планы. Однако, приказ это приказ. Целая группа подлежала непосредственным приказам врача, Ирены, которая велела готовиться к входу в канал.
Группа направилась в отверстие канала через Площадь Красинских. Сначала мы ждали на Хипотечной, потом на Длугой. Несколько раз мы с „Янкой” просили, чтобы нас отпустили обратно к раненым. Записала это даже в своем дневнике наша подруга „Тереса”. Ни к чему это, однако, не пригодилось. Мы ждали своей очереди недалеко отверстия, это было в пассаже между Длугой и Хипотечной.
Все время мы думали как вернуться к нашим раненым парням. Мы не хотели оставить их на произвол судьбы, несмотря на то, что приказ командования был другим. Никому не рассказывая, мы просто покинули очередь и вернулись на Килинского 1, к этим 5 раненым. Мы там застали „Висю” и госпожу „Ирену”.
Парни обрадовались, потому что нас там не было несколько часов. Мы их утешали, что будем рядом с ними до конца. Мы были ужасно усталые, не выспавшиеся. Предыдущей ночью было перебитие. Еще предыдущая ночь тоже не позволяет спать. В подвале, где находились раненые, „Вися” и госпожа Ирена не было места. Не можно было даже ложиться на земле, потому что раненые лежали на носилках.
В последний день раненые, оставшиеся на Килинского 1 и на Длугой, были соответственно приготовленные. Всех мы переодели в штатскую одежду. Мы старались даже найти их собственную штатскую одежду, которая лежала в нашей квартире на втором этаже, в квартирке от двора, который сохранился.
Мы там нашли пиджак Тадзия Суского. У „Стасюка” был железнодорожный мундир, в который мы его одели. У всех были документы. Они были снабжены билетами из работы, у части были также кенкарты. У некоторых были хорошие места работы, как у Стасюка на железной дороге, кто-то другой в каком-то городском учреждении. Они должны были быть ранеными штатскими.
Они знали, что отряды отступают, а они остаются. Это были очень отважные парни, не паниковали. Что они в душе думали, того я не знаю, но не показывали того наружу. Один из них, Роберт, хотел даже остаться. Он был раненый в ноги, раны были свежие и он боялся, что он их заказит в канале. „Стасюк” был тоже раненый в ноги во время пробы перебития. Собственно говоря, у всех были раны ног, у Тадзия Клехы было перестреленное колено. Клеха был моложе, ему было 16 лет. Он был очень взвалнлванный и необходимо хотелидти в Среддместье. Однако, его не забрали, потому что не мог ходить.
Барбара Ганцарчик – Петровска
oбработал: Мацей Ианашек-Сейдлиц
перевод с польского языка: Марта Будаш
|
Барбара Ганцарчик-Петровска род. 18.03.1923 в Варшаве санитарка АК пс. „Паук” второй взвод ударной компании харцерский батальон АК „Вигры” |
Copyright © 2012 Maciej Janaszek-Seydlitz. All rights reserved.