Свидетельства очевидцев восстания

Воспоминания санитарки харцерского батальона АК „Вигры” Барбары Ганцарчик-Петровской пс. „Паук”






Барбара Ганцарчик-Петровска,
род. 18.03.1923 в Варшаве
санитарка АК
пс. „Паук”
второй взвод ударной компании
харцерский батальон АК „Вигры”



Лагерь, бегство

         День 2 сентября 1944, когда мы выходили из Варшавы был жаркий. Особенно когда надо было нести раненых было очень жарко. Ужасно хотелось пить. В первую ночь в Прушкове нам было очень холодно. Мы прямо дрожали от холода. 3 сентября, когда мы нашлись вне пределов лагеря, шел дождь. Мы ужасно промокли.
         Из лагеря нашу группу вывела какая-то медсестра. Сказала, что мы едем в Шиманув. Тем временем, после выхода из лагеря, медсестра подвела нас еще отрезок и сказала:
         - Теперь идите, куда хотите.
         Мы были очень легко одеты. На ней было лишь одно шелковое платье, а также слишком длинное поплиновое пальто, но голые ноги. У меня не было даже белья. Рубашку я потеряла во время несения раненых. Нам было холодно. Вечера и ночи были холодны.
         После выхода из лагеря в Прушкове я застучала в какую-то квартиру и попросила о личном белье. Владельница квартиры ответила, что ничего такого мне дать не может, потому что у нее самой беженцы из Варшавы, которых ей надо одеть. Из-за ее спины неожиданно высунулось лицо моей подруги по гимназии. Это была Фема Шатковска. От нее я узнала, что потеряла мужа в восстании, а сама была выгнана из Варшавы с ребенком, которому было несколько недель. Она была озабоченная, потому что ничего не может мне дать. Мы обняли друг друга сердечно и попрощались.
         Госпожа Фарыашевска направилась к своим знакомым в Прушкове, супругам Гроховским, на улицу Джималы 4, зато мы с Янкой на ночлег в барак РГО. На следующий день утром Фема нашла меня в РГО, принесла буханку хлеба и комплект белья, сшитый ночью из пеленок своего ребенка. Я была очень тронута.
         Перед полуднем в бараке РГО появилась дочь Гроховских, присланная г. Фарыашевской и забрала нас в квартиру своих родителей. Следующие две ночи мы провели уже в их частной квартире. Нам казалось, что мы в раю. После месячного мытарства – возможность умыться, кровать с чистой постелью, великолепный обед на столе, накрытым скатертью. Мы ели на тарелках, обычно, ложкой, вилкой и ножом. Это был настоящий шок. Мы встретились с атмосферой неслыханной доброты и доброжелательности.
         Несмотря на это, возвращаются ужасные воспоминания, трагические картины появляются перед глазами и днем и ночью...
         У нас обеих началась высокая температура – 39 градусов. Это было наверное на нервной почве. Наши силы на исходе, нам безразлично все, что нас ожидает. Притом, у Янки разбитая голова, белки глаз гранатовые после кровоизлияния. Она выглядит тяжело пострадавшей. Я лишь очень осунувшаяся.
         На следующий день, а может позже, биение в дверь. В квартиру входят Немцы в поисках варшавян. Дочь супругов Гроховских сбегает в огород. Уговаривает нас сделать так же как она. У меня высокая температура, Янка вообще не может двигаться. Не пробуем даже слезть с кроватей.
         Немцы требуют прежде всего документов. У меня варшавская кенкарта, у Янки ничего нет.
         - Ага, вы из Варшавы. Одеваться.
         Очевидно, мы едем в лагерь. Немцы неоднократно организовали облавы в Прушкове на Варшавян. Объясняем, что нас только что освободили из лагеря в Прушкове, так как мы неспособны к работе. Это их не интересует, у нас нет никакого документа, подтверждающего освобождение.
         Немцы велеют нам вставать. Супруги Гроховские второпях готовят одежду, продовольственный пакет на дорогу. Глубоко прячем подаренные г. Фарыашевской деньги:
         - На всякий случай, чтобы вы не остались без денег... возможно, что и моим детям, о которых я ничего не знаю, кто-то поможет.
         Выходим из квартиры с эскортом. Куда? Неизвестно. Присоединяемся к другим людям, забранным из окрестных домов, на какой-то площади. Площадь конечно окружена, чтобы никто не сбежал. На площадь прибегает еще г. Гроховски и приносит нам какую-то одежду. Янке куртку. Я тоже что-то получаю. Кроме того получает продовольственный пакет. Г. Гроховски уже знает, что едем в лагерь.

         После нескольких часов отставляют нас в какой-то пункт, по-моему это не территория прушковского лагеря. Там зал, в который посадили людей. Ранним утром сажают нас в вагон. Четыре сутки езды в вагоне для скота. В вагоне несколько десятков людей, горсть соломы разбросили на полу для спанья. Нам и так повезло, потому что все штатское население из Старовки пошло в концентрационные лагеря. Мы, зато, попали в трудовой лагерь.
         По дороге поезд часто задерживался. По дороге, на польской территории местные люди приносили нам в поезд воду, помидоры, лук, иногда хлеб. Некоторые давали это даром, другим надо было платить.
         На дорогу мы получили по два буханка хлеба на целый вагон и ничего больше. Вода была, пожалуй, на станциях. Поезд часто задерживался в поле, чаще всего перед городами и местностями. Помню, что он остановился где-то на вокзале, так как там были перроны. Это были наверное Скерневице. Мы видели, что это последняя станция перед Рейхом. Последний момент, когда можно сбежать.
         Мы вскочили с „Янкой” под вагон. Конечно за нами следили немецкие солдаты. Нам почти удалось перейти на другую сторону, нас заметил караульный и начал кричать. Тогда мы сняли трусы и присели на корточки. Как будто мочимся. Тогда он успокоился, что мы не сбегаем. Но конечно нам пришлось вернуться в вагон.

         Мы доехали до Вроцлавя. Там нас высадили около фабрики Фемо-Верке. На территории фабрики был концентрационный лагерь. Территория огражденная, деревянные бараки. У входа клетки со злыми собаками. Там нас привели. Наш лагерь был отгороженный проволокой от концентрационного лагеря. Это был трудовой лагерь.
         Нас разместили в деревянных, одноэтажных бараках. Для спанья – трехэтажные нары. Сенник – это была завшивленная сечка. Нам дали по завшивленном одеяле. Прежде там были советские пленные.
         Чисто там не было. Отхожее места во дворе, длинный барак с одной жердью. Во дворе был кран с водой. В бараке было несколько десятков людей. Мы были стеснены, деревянный пол, какие-то железные печки с трубами, а еще в этих печках не топили. Не было ни отопления ни хорошего прикрытия. На дворе было тогда холодно. Еда была неважная, но мы как-то справлялись. Обычно был суп из брюквы, иногда зерновой кофе.
         Еду поставлял нам Француз, Фредзе. Мы обе с Янкой знали французский язык. Мы познакомились ближе с этим Фредзем и мы пользовались его расположением. До питья чаще всего была мята или какие-то травы, которые нам не нравились. Мята якобы здоровая, но мы не очень охотно ее пили. Мы предпочитали зерновой кофе. Для нашего барака, благодаря Фредзеви всегда был кофе. Мы получали также хлеб в буханках, который надо было разделить. Фредзе раздобыл для нас резальную машину для хлеба.
         Только после нескольких дней нас направили на работу. Сначала происходили, громко говоря, встречи. Немцы хотели узнать, что мы можем делать. Янка например говорила по-немецки и печатала на машинке, поэтому ее устроили на работу в офисе. Мы с другой подругой начали работу чертежниц. Нас приняли в проектном бюро. Оно находилось в частном каменном доме. В довольно большом зале складывали чертежные доски из Урсуса, из какого-то бюро. Немцы эвакуировали из Урсуса, пожалуй, какое-то железнодорожное проектное бюро.
         В зале были доски и там мы должны были работать. Разумеется, мы там ничего не делали. Нам дали какой-то план для начертания. Один раз в день кто-то к нам приходил. Помню, как за 3-4 дна я чертала план, который можно было сделать за 5 минут. Доски были расставленны под углом. В большом зале я была лишь с двумя девушками. Мы сели в конце, между этими досками и прежде всего спали. От входа нас не можно было увидеть. Опертые на досках мы спали целый день. Работы не было, но утром надо было вставать. На работу и с работы мы ходили одни, без эскорта.
         Пользуясь свободным временем, я начала записывать на бумаге мои переживания из Восстания и лагеря. Сначала я их записывала карандашом на немецких фабричных бланках. С течением лет эти записки стали почти неразборчивыми.





Отрывок записков на немецком фабричном бланке


         Потом я продолжала вести записки пером на бумаге в клетку формата А-4. Они остались полностью разборчивыми до сих пор.




Отрывок записков на бумаге в клетку


         Записки, деланные непосредственно после происшествий, в которых я участвовала, позволили мне после многих лет точно восстановить мои переживания с периода Восстания и лагерного эксодуса.
         Позже изменили наше место расквартирования. Нас перенесли в большой деревянный театр. Это была большая палатка со сценой, со зрительным залом. Большой зал, рядом с нем туалет, кухня. Возможно, что раньше там был какой-то ресторан. На кухне был один кран с холодной водой на несколько сот людей, стесненных в зале. Там были мужчины, женщины и дети. Целые семьи.
         Нары на этот раз были двухэтажные. Мы выбрали для себя место рядом с каким-то буфетом. Другие жили на сцене, там было больше места. Было очень тесно. Один кран с холодной водой и 15 деревянных лоханков в помещении, которые были нашими тазами для мытья. Более предусмотрительные держали эти лоханки рядом с собой и надо было с ними вести переговоры, чтобы соизволили их одолжить.
         Условия в этом театре были ужасные. Прежде всего снова было холодно. В зале стало темно, как и во всех домах вокруг. Однако, в потолке были вырезаны звезды, через которые из верху сочился свет. Вечером, когда мы ложились и смотрели вверх, мы видели звездное небо.
         Все дальше я работала чертежницей, а „Янка” работала в бюро. Потом меня перенесли в завод Фамо Верке, где производили части для танков. Там была большая группа Поляков, но также Итальянцы, Французы и Чехи. Их условия были немного лучше. У них было лучшее расквартирование чем у Поляков.
         Поляки полностью бездельничали на заводе. Иностранцы возможно, что немного работали. Я получила под свою опеку четыре шлифовальных станков, я была должна их проверять. Немного позже шлифовальный станок останавливался и я должна была проверять толщину граненых зубов. Из четырех шлифовальных станков работал только один, поэтому мне было нечего делать. Надо было, к сожалению, стоять все время до конца смены. Нельзя было сесть. Время от времени приходил какой-то мастер и тогда все Поляки срывались на работу.
         Я конечно мерила, а также раздобыла какие-то стиральные тряпки и все время тщательно чистила эти шлифовальные станки. Другой работник нашел масленку и когда шел мастер, смазывал станки маслом. А третий ходил с щеткой и совком для мусора на палке с горстью мусора в карманах. Когда шел Немец, он разбрасывал этот мусор и тщательно его заметал.
         На самом деле, человек стоял эти 10 или 12 часов и ужасно скучал. Когда вокруг не было Немцев, мы рассказывали друг другу разные вещи, смешные шутки. Надо было быть только осторожным, чтобы в соответствующий момент притворять, что работаем. Так выглядела наша ежедневная работа. Около полудня был часовой перерыв и так называемый обед. Мы получали тарелку супа, даже довольно густого и питательного. Мы его назвали „супом 7 цветов”. Он был зеленого цвета, содержал разные сорняки, даже крапиву. Возможно, что он был здоровый, но со вкусом бывало по-разному. Иногда можно было найти кусочки какого-то мяса. Главное, что блюдо было питательное.
         На работу мы ходили без эскорта, потому что мы работали в разных местах. Была группа, которая работала в Олаве на каких-то заводах. Они вставали в 3.30 или 4, потому что надо было туда доехать поездом. Вместе с ними просыпались все, так как Немец орал:
         - Olau, aufsteigen!
         Фредзя с нами уже не было, потому что мы жили в другом месте, но иногда мы с ним встречались. Появился, зато, какой-то Итальянец, с которым я познакомилась на заводе. Его звали Сергио и мы с ним общались на французском языке. Сергио безумно влюбился в Янку, причем без взаимности. Втрое мы ходили на долгие прогулки. Янка пользовалась этим знакомством, потому что хотела научиться говорить по-итальянски. И действительно, ближе к концу много говорила по-итальянски, а понимала все. Сергио еще после войны писал Янке длинные письма.

         Мы чувствовали себя очень одинокие, покинутые. Другие люди, особенно те, взятые из собственных домов во время облавы, могли общаться с семьями. Уезжая в лагерь забрали с собой большие чемоданы одежды итд., получали продовольственные пакеты.
         У нас в принципе не было никого кроме г. Ирены Фарыашевской, которая одна вышла из Варшавы, на самом деле с ничем. От родителей у нас не было никаких информаций. Госпожа Ирена отправляла нам какие-то пакеты, а прежде всего отправляла письма, открытки. У меня эти открытки до сих пор остались. Очень сердечные. Это были новости из другого мира.
         Вот одна из них:
         „Дорогие девочки!
         Мне очень жаль, что я не могла Вам послать пакет. На следующий день после получения вашего письма транспорта из этой фирмы перестали отправляться и армия заняла территорию. Две щетечки и красивый гребень ждут – может почта примет пакет. Я была очень рада Вашему письму. Я рада, что хотя Вас не разделили… Вы очень смелые и молодые, а прожили уже так много. Возможно, что справитесь и там… Я лежу в постели и поэтому так некрасиво пишу. С ногой было все хуже – ее надо было оперировать, очень болит. Теперь я боюсь, что мне придется идти на костылях, когда прикажут вдруг выходить. Я узнала, что моя доченька в Германии, вывезена. Ее обокрали, поэтому была голодная и босиком. Теперь уже родственники из Катовиц и Сосновца о ней знают и зоботятся о ней. Ничем не могу помочь моему ребенку, сердце болит из-за нее и из-за сына. Я хотела бы с Вами всегда иметь контакт – печальные трагедии нас соединили. Всегда помните о своей тете. Богу Вас поручаю и целую Ваши лица.
         Тетя Ирена. 17 IX 44.”




Подлинник письма г. Ирены Фарыашевской


         Тетя Ирена как могла, так старалась нам помочь: поддерживала нас своими письмами, отправляла пакеты, поручала нас своей семье в Сосновце и Катовицах.
         Уже на первой неделе нашего пребывания в лагере мы начали планировать бегство. В голову приходили разные идеи. На восток шли транспорта. Мы ходили на железнодорожную путь под семафор проверять, останавливаются ли поезда, на каком поезде можно бы поехать на восток. Однако, мы пришли к выводу, что прицепление к войсковому транспорту было бы слишком рискованное.
         Стало холодно. В октябре шел дождь со снегом, были заморозки. Мы очень мерзли. В отчаянии мы решили – сбегаем. Пешком было слишком далеко. По дороге Немцы, не было где задержаться, где ночевать. Ночи холодные.
         Мы решили, что будем бежать на поезде. Полякам без пропуска нельзя было никуда ехать. Немцы могли без пропуска ехать только на расстояние 80 км. Если кто-то хотел ехать дальше, у него должен быть пропуск.
         Мы решили пойти на этот риск. Мы запланировали, что едем в Катовице. Сначала купим билет в Ополе. Потом выйдем, купим билет на следующий отрезок и так дальше до Катовиц. Это был длинный отрезок пути. Почему в Катовице? Потому что в Сосновце наш финиш. У г. Фарыашевской там была семья, к которой у нас был адрес. Поэтому, лишь бы в Сосновец. Потом нелегально перейти границу, а потом придется что-то придумать.

         Мы начали наш путь 28 октября на поезде, у нас были билеты, купленные в Ополе. Мы доехали до Опола, где поезд задержался на некое время. Я осталась в вагоне, а „Янка” вышла за билетами. Ее все время нет. Я вышла из вагона на перрон. „Янки” дальше не было, а поезд тронулся. Я осталась одна, не зная языка, лишь с лагерными документами. Мы договорились, что если что, то встретимся перед вокзалом.
         Чтобы добраться до вокзала, надо было перейти несколько перронов. Я туда шла умирая от страха. „Янка” стояла перед вокзалом. Она считала, что была на перроне, возможно, что перепутала перроны. К счастью мы встретились. Шел дождь со снегом, было холодно. У нас не было чулок, ноги голые, обувь дырявая.
         Мы вошли в ближайший костел. Следующий поезд отправлялся через 2-3 часа. Важно, что у нас были билеты. Поезд приехал. Мы вошли в вагон, едем. Проводник проверил наши билеты.
         В нашем купе сидели три Немки, уже старшие женщины. Они сидели напротив нас. Потом в купе вошло трех немецких солдат. Наверное ехали на отпуск. Купе наполнилось. Я ничего не говорила Янке, притворяла немую. Какой-то Немец пробовал ко мне обращаться, но я ничего не отвечала.
         Немки, которые сидели напротив нас, смотрели на нас с сожалением. У нас, конечно, не было наших „пяток”, мы их раньше отпороли из нашей одежды. Мы изображали Немок. Ниши соседки по купе тихо шептались друг другу, что мы наверно едем в западную Германию, сбегая от бомбардировки. Что такие бедные, плохо одеты. Янка потом переводила мне их разговор.

         Потом в купе вошел с кондуктором какой-то мужчина в штатском. Попросил всех предъявить пропуски. Немки показали свои пропуски, солдаты показали свои. Мы ужасно долго рылись в карманах. Наконец мы показали наши билеты. Немец сказал, что они его не интересуют, что хочет увидеть пропуски.
         Мы сказали, что у нас не пропусков. Поинтересовался, откуда мы едем. Мы сказали, что из Бреслау. А куда? В Катовице.
         - А, вы такие коварные. Сначала билет здесь, потом там.
         Мы ответили, что едем за одеждой к нашей семье. Перед тем нам надо было показать наши лагерные былеты.
         - Ага, сбегаете и едете этапами.
         Мы говорим, что вообще не сбегаем, только едем за одеждой к семье.
         Конечно он нас высадил на ближайшей станции. Мы ждали поезда, который ехал в противном направлении. Кроме нас, он схватил еще какого-то парня, который тоже ехал нелегально. Помню, что у него была куртка с кроликами. Когда мы увидели эту клетку, нам ужасно захотелось смеяться.
         Немец отставил нас в Ополе. Там провел нас в пост Баншутзу и позвонил в Гестапо в Ополе. Сказал, что схватил беженцев и ждет кого-нибудь, кто за нами приедет. Баншутзе нам приглядывались. Мы сказали, что вообще не сбегаем. Они на то, что бы нас пустили, но гестапо уже уведомлено и поэтому не могут. Ужасно перед нами объяснялись. В это время уже было другое отношение к Немцам. Они чувствовали, что война скоро кончится.
         Пришел какой-то жандарм и забрал нас из вокзала. Он хорошо говорил по-польски, это мог быть какой-то фольксдойч. Мы снова объясняли, что не сбегаем. Янка недавно болела желтухой, вся желтая. Мы объясняли жандарму:
         - Она больна, у меня туберкулез. У нас нет теплой одежды.
         Возможно, что он нам поверил, а может нет. Спросил:
         - Как вы хотите оправдываться? Говорите, что вы больны и что едете за одеждой.
         Так он нас поучал. Говорил, что он бы нас отпустил, но в этой ситуации не может. И повел нас к гестапо. Помню, что мы попали на второй этаж. Там сидел какой-то офицер в мундире. Кроме него, немецкая переводчица. Они уже знали, что у них беженцы. С нами разговаривали. Мы твердо держались своей версии с одеждой.

         Наконец нас повели в подвал и там заперли. Подвал был отделен от коридора решеткой. У меня были записки с восстания, сделанные карандашом. Мы не знали оставить их или уничтожить. И я их не уничтожила. У нас было также что-то на дорогу, немного хлеба.
         Мы сидели в этой камере, разговаривали, наконец начали смеяться. Как мы улучшили нашу судьбу. Если человек молодой, смеется из-за ерунды.
         - Вот видишь Янечка, сидим теперь в тюрьме, неизвестно, что будет дальше, может концентрационный лагерь. А так мы хотели облегчить свою судьбу.
         Вдруг в коридоре появился знакомый жандарм.
         - Вижу, что вам здесь весело.
         Мы говорим:
         - Дождя нет, немного теплее.
         Он на это:
         - Не беспокойтесь, все будет хорошо.
         Мы сидели еще около двух часов. Нас повели на верх. Там был тот же офицер и переводчица. Мы снова объясняли, что не сбегаем. Пусть увидят, как мы одеты. И я начала там раздеваться. У меня была какая-то куртка. Под ней был какой-то сердачок, под ним детская рубашечка, потом свитер. Так я была одета. Ноги голые, без никаких чулок. Обувь – от подошвы отставал верх.
         Немец сказал:
         - Теперь мы должны отставить вас в концентрациоггый лагерь. Но на этот раз вам повезло. Получите пропуск на возвращение в лагерь. Этот пропуск вам надо отдать Лагерфюрерови, а он должен нам его отправить почтой. И дело будет улажено.
         Какой-то Немец в штатском провел нас на вокзал. Тоже говорил что-то по-польски. Всадил нас в поезд. Мы поехали обратно до Вроцлавя. Конечно мы не дали Лагерфюреру пропуска. Никто не узнал о нашем бегстве, так как утром мы вышли вместе с группой, выходящей на работу, а вернулись вечером. Так окончилось наше первое бегство.

         Мы сразу стали планировать следующее, которое было уже лучше организовано. Мы установили контакт с Силезцами, которые работали во Вроцлаве. Они могли по субботам и воскресеньям легально уезжать к своим семьям, тоже в Катовице. Обещали нам, что нас протащат. У „Янки” был даже легальный пропуск. Она о нем постаралась на работе с заметкой, что едет за одеждой в Катовице. У меня не было никакого пропуска, я ехала зайцем.
         Силезцы сказали, что лучше всего выехать в субботу около 2 часов после обеда. Люди тогда едут после работы, в поезде толпа. Даже, если у нас только один пропуск, они это улажут. „Янка” продала золотую цепочку, у нас было немного денег. Мы купили какую-то еду и отправились в путь.
         Мы встретились с Силезцами у вокзала во Вроцлаве. Между тем объявили воздушную тревогу, все сошли в убежища. Мы тоже должны были туда пойти. Тревога продолжалась какое-то время, может полчаса. Следующий подъехал совершенно пустой. Надо было принимать решение, ехать или нет. „Янка” сказала:
         - Ты сама должна решить.
         Поезд стоял на вокзале только несколько минут. Я размышляла, пойти на риск и ехать, или нет. Рядом со мной стоял пожилой мужчина, Силезец. Он мне сказал:
         - Садитесь, все будет хорошо.
         Я так и сделала. Они сели в разные купе. Один впереди, второй в середине, другой позади. Янка была в одном конце вагона, я в другом. В купе не было никого. Я была совсем одна. Поезд тронулся.
         По дороге в Опола была тревога. Следующие тревоги были по пути. Но мы как-то доехали до Катовиц без никаких проверок билетов, может кондуктор был только в начале. Наверно вследствие тревог был хаос. Возможно, что проверяющие гестаповцы сели в предыдущий поезд, мне трудно сказать.
         Мы доехали до Катовиц. У „Янки” были билеты, она могла нормально выйти. У меня не было билета. Чтобы выйти, надо было предъявить билет и пропуск. У меня был билет, но только до Опола. Силезец вышел первым, я осталась на перроне. Купил мне какой-то билет, с которым я могла выйти. Таким образом мы были в Катовицах.

         Нашей целью был Сосновец. Сопровождающий нас Силезец жил в Сосновце и вместе со своим другом забрал нас туда. Там они нас провели под адрес, поданный г. Фарыашевской. Благодаря тому, мы не блуждали по городу. Супруги Строковские, к которым мы добрались, приняли нас очень сердечно. Они уже знали, что мы от г. Фарыашевской, что нам надо помочь. Мы у них провели ночь. На следующий день, вместе с г. Строковским мы поехали на поезде до Тжебини, а потом одни пешком через границу Генерального Губернаторства.
         Там были две границы. С первой в Дуловей нам легко повезло. Вторая была за Кжешовицами. Мы минули Кжешовице, там было очень много солдат. Недалеко находилась резиденция губернатора Ганса Франка. Мы решили не идти дальше этим шоссе, зная, что там может быть шлагбаум и несомненно нас там задержат. Мы решили обойти эту границу через соседние деревни.
         Однако, мы не знали, который путь самый безопасный. Мы вошли в первую встреченную хату, помню, что в деревне Жбик. Там была женщина с девушкой, они обедали. Мы попросили тарелку супа. Мы были голодные, озябшие. Это был декабрь, шел дождь со снегом.
         Она нас угостила супом, а мы спросили:
         - Как попасть в Генеральное Губернаторство? А вы знаете, как нам пройти, каким путем?
         Женщина ответила:
         - Я не очень знаю, но мой брат неоднократно переводил людей, я за ним пойду.
         Мы остались в этой хате, ждали умирая от страха, не зная или женщина действительно пошла за братом. Потом на самом деле пришел брат. Он нам сказал через какие деревни, каким путем мы должны идти, как лучше перейти границу:
         - Между деревнями Радвановице и Бжезинки находится граница. Там вы должны быть осторожны, потому что там блиндажи.
         Мы пошли с Янкой дальше какими то грязными дорогами. Шел дождь, снег. Это было 11 декабря, было совершенно темно. Мы шли в болоте, каким-то оврагом. Я вошла на верх с сказала Янке:
         - Иди ко мне, на верху дорожка и здесь сухо.
         Я потянула ее за руку и помогла войти. Вдруг я обернулась и в некоем расстоянии увидела фигуру Немца. Он стоял на верху, но фигура была видна на фоне неба, такой тень с пулеметом. Конечно мы сразу спрыгнули вниз и побежали дальше через болото.

         Мы добрались до деревни Бжезинки, принадлежащей уже Генеральному Губернаторству. От женщины из Жбика мы узнали, что солтыс деревни – ее дядя, замечательный крестьянин. Мы вошли в хату, там была его дочь. Мы спросили, можем ли переночевать. Ответила:
         - А я не знаю, родителей нет. Когда придут и соглашутся, то мы будете могли.
         Мы ждали родителей около 15 минут. Пришел господин Ксенжиц с женой. Мы говорим, что нам нужен ночлег.
         - Тогда покажите документы.
         Говорим, что документов у нас нет, что мы из Варшавы, наши документы исчезли.
         - Я вас не переночую. Мы не знаем, кто вы, может какие-то присланные Немки.
         Объяснял, что здесь часто ревизии. Деревня рядом с границей.
         - То хотя бы в риге нас переночейте.
         - В риге нет, там тоже ищут.
         Короче говоря, и речи об этом быть не может. Я ему показала единственные документы, которые у нас были. Это были лагерные билеты.
         Я сказала:
         - У нас нет других документов, вообще то мы сбегаем из лагеря, мы из Варшавы, мы принимали участие в Восстании.
         - Надо было сразу так говорить.
         И с господином Ксенжицем мы разговоривали новерное до 2.00 ночи. Ему было интересно, что происходило во время Восстания.
         - Знаете, у нас есть варшавяне, но это старые бабушки. Они ничего не знают, ничего не могу от них узнать.
         Ему было тоже интересно, какая ситуация в Германии, атмосфера среди Немцев, потому что узнал от нас, что мы сбежали из Вроцлавя.
         Господин Ксенжиц нас переночевал, принес солому из риги. Его жена приготовила великолепный ужин, на следующий день съестные припасы на дорогу. У нас были какие-то деньги, мы хотели заплатить. Мы оставили деньги на столе, но дочь догнала нас и вернула их. До сих пор воспоминаю господина Ксенжица и его прием. Мы испытали очень много добра от людей, часто совершенно чужих, с которыми мы столкнулись первый раз в жизни. То, что наше второе бегство из лагеря удалось, это в немалой степени заслуга многих доброжелательных, сердечных, а также смелых людей.

         С Бжезинок до Кракова мы пошли пешком. Это было около 25 км. В Кракове мы явились у госпожи Фарыашевской на ул. Голембей 2. Это было 11 декабря, в день рождения Янки. Они тоже нас сердечно приняли. Был какой-то ужин, а прежде всего мы смогли умыться как следует.
         Во время нашего путешествия все время шел дождь, было болото. Мы выглядели ужасно, были завшивленные. Нас хотели задержать на ночь. Нашим целевом пунктом был, однако, Новый Тарг. Мы узнали, что поезд в Новый Тарг отправлялся в 5 или 6 утра. Мы их поблагодарили за прием. Мы считали, что в таком состоянии мы не можем причинять им хлопот.
         В Новом Тарге у Янки был двоюродный брат, ксендз Пилховски, с которым она переписывала, когда мы были в лагере. Это была честная семья. Мы знали, что там несомненно нам окажут помощь.
         С Кракова в Новый Тарг мы добрались на поезде в ужасной толпе. Мы ехали умирая от страха, потому что организовали облавы на работы. Но как-то мы счастливо доехали. Мы высели на вокзале. Было 12 декабря 1944 г. У нас были еще какие-то гроши. „Янка” сказала:
         - После всего того, нам надо заехать к ксендзу с шиком, с фиакром, не пешком.
         Мы наняли какого-то Гурала и заехали с шиком. Ксендз жил в ново построенном доме, в трехкомнатной квартире. Здесь проживала его сестра и хозяйка. Нормальная квартира, с ванной, с отапливанием, теплая. Мы ели за столом. Мы, такие завшивленные неряхи, сразу побежали в ванную. Головы нам поливали чихотными травами. Всю одежду сжали, а нас одели в кальсоны и майки. Белье я привезла потом в Варшаву.
         Сразу были чистые кровати, еда, а прежде всего ванная. Мы там жили около двух недель. Может 10 дней. Помню, что мы там провели еще Рождество. А потом ксендз снял нам комнату у гуральки на ул. Колеевой. Она жила на кухне, а мы в комнате.

         В Новом Тарге мы начали работу в Табак Верке. Там была фабрика сигарет. Там можно было устроиться на работу, охотно принимали. На работу надо было рано вставать. У нас не было часов, но нас всегда будил петух нашей хозяйки, который пел точно в шесть утра. Однажды, после того, как я проснулась, мне казалось, что уже пора вставать. Бужу „Янку”, а она на это: „Оставь меня, петух еще не пел.” Оказалось, что наш бедный петух как раз плавает в россоле.
         Когда мы уходили на работу ранним утром, перед нами был вид на все Татры. Оснеженные горы в цветах всходящего солнца. Дыхание захватывает от восторга. После ужасных переживаний, в сведении с природой, мир снова становился для нас красивый, несмотря на всю „прозу жизни”, которая нас окружала.
         Морозная зима ощущалась, никаких информаций о самых близких, мы две бедные девушки, одеты кое-как. На „Янке” было наверное слоев семь. Когда всех, с моей помощью, сняла, была так отвердевша, что не могла достать рукой до носа и мне приходилось этот нос утирать. Зато, на меня были детские штанишки, „шаг” которых достигал колени. Помню, как когда-то они мне опустились на улице и вызвали громкий смех проходящих Немцев. Но, мы тоже умели смеяться из себя в таких случаях. Юмор нас не опускал.
         В Табак Верде мы получили какие-то деньги, даже были натуроплаты: обычно водка и сигареты. Полуднем нас приглашали на супчик, а на обедо-ужин мы ходили к ксендзу Пеховскому, который был для нас большой опорой.

         У меня была тетя в Закопанем. Мы решили навестить ее в Новый Год. Тетя не знала, что я в Новом Тарге, она думала, что я в лагере. Поезд, к сожалению, не приехал, по дороге партизаны взорвали какой-то мостик. Нам надо было возвращаться с вокзала домой. Мы пригласили еще к себе какую-то бабушку гуральку, которой было нечего делать. Помню, что ночью и днем было около 18 градусов мороза.
         На следующий день утром, когда рассветело и не было уже комендантского часа, мы пешком отправились в Закопане. Я помню, как снег скрипел под ногами. Мы шли вдве, потом кто-то еще к нам присоединился. Мы шли через Шафлары, Белый Дунаец. Где-то около Белого Дунайца ехала какая-то машина, возможно, что грузовая. Мы остановили эту машину и на ней доехали до цели.
         Мы явились у моей тетки. Тетка, как я помню, дала нам даже немалые деньги. Я от ней получила также зимнее пальто. Янка сказала: „Слушай, знаешь что, может нам хватит денег на экскурсию санями на Цирлу”. Я была в первый раз в Закопанем. Янка была там намного раньше. Ну и мы потеряли все деньги.
         В Закопанем тогда было много Немцев, выздоравливающих. Магазины были для них. Но было также много варшавян. Я случайно встретила госпожу Гаманову и ее сыновей, которые из восстания вышли из Варшавы и попали в Закопане. Мы у них провели приятный вечер. Но и мы были на Цирле.
         Потом было 1 января 1945 г. Мы вернулись в Новый Тарг, проработали там еще месяц.
         Мне удалось получить настоящую кенкарту на фальшивую фамилию Конажевска Барбара. Чиновнику я сказала, что мои варшавские документы пропали.




Кеннкарта


         Было известно, что приближается русская армия. Была слышна канонада, Новый Тарг был обстреливан артиллерией.
         К нам на квартиру придали какого-то офицера Вермахта с адъютантом на ночлег. Немцы ходили по домам и искали квартир для армии. Две или одну ночь перед освобождением мы выглядывали через окошко, мы жили на первом этаже и видели, как Немцы отступают. Боевые отряды в белом, с оружием. Это были, пожалуй, эсэсовцы, под нашими окнами проходили их отрядки.
         Следующей ночи ночевал уже этот офицер с адъютантом. Конечно нам пришлось освободить нашу комнату, мы перенеслись к хозяйке. Этого вечера мы долго разговаривали с Немцами. Янка говорила по-немецки, а адъютант по-польски. Она нас, пожалуй, пригласили и мы долго разговаривали. Я пережила ужасные вещи во время восстания, казнь беззащитных раненых людей и обо всем этом мы рассказывали Немцам. Они кивали головами, что же нам могли сказать. Но было видно, что они были потрясены.
         Этот Немец был по профессии офицером, он служил по набору. Он был относительно молодой и, как рассказывал его адъютант, он был хорошим человеком. Он командовал отрядами Калмыков и относился к ним совершенно нормально. Признаю, что несмотря на то, что это был Немец, этот офицер вызывал у нас большую симпатию. Наверно не потому, что он был очень красивый, симпатичный и культурный. Я от него узнала, что у него есть семья.
         Ночью Новый Тарг был сильно обстреливан, особенно в районе рынка, были пожары. Наша хозяйка предложила укрыться в подвале. Мы с Янкой не очень хотели, но наконец мы, пожалуй, согласились.
         Наш Немец покинул дом за несколько часов до прихода Русских. Я думаю, что эти Немцы погибли, потому что Русские недалеко от Закопанего окружили и выбили в котле отступающие немецкие отряды.
         Утром явилась советская армия. Толпы вторгались в квартиру. Было видно, что они на бегу, запыхнувшиеся. Несмотря но то, что был мороз, они хотели воды и воды. Госпожа Бохенскапоставила какую-то тазу и кружку, но они пили прямо из таза. И потом бежали дальше.



Барбара Ганцарчик – Петровска

oбработал: Мацей Ианашек-Сейдлиц

перевод с польского языка: Марта Будаш



      Барбара Ганцарчик-Петровска
род. 18.03.1923 в Варшаве
санитарка АК
пс. „Паук”
второй взвод ударной компании
харцерский батальон АК „Вигры”





Copyright © 2012 Maciej Janaszek-Seydlitz. All rights reserved.