Свидетельства очевидцев восстания

Воспоминания санитарки харцерского батальона АК „Вигры” Барбары Ганцарчик-Петровской пс. „Паук”

Барбара Ганцарчик-Петровска, род. 18.03.1923 в Варшаве санитарка АК пс. „Паук” второй взвод ударной компании харцерский батальон АК „Вигры”

         В Новом Тарге мы дождались освобождения. На следующий день, 30 января 1945, мы начали наш путь в Варшаву. К нам присоединились две женщины. Одна беременная. Наши вещи и большие чемоданы спутницей мы погрузили на большие детские санки, которые мы тянули за собой.
         В Краков мы добрались пешком после четырех дней, 2 февраля. Была оттепель. Снежные завалы на шоссе превратились в болотное месиво. Наши чемоданы надо было снять с санок и взять на спину.
         Войсковые машины, которые проезжали мимо нас по шоссе, обрызгали нас с головы до пят. В руках у нас были деревянные палки для опоры, на спине узлы, подвязанные под шею. В Кракове люди обращались к нам, спрашивая из какого лагеря мы возвращаемся.
         В Новом Тарге я узнала, что моя тетка – Гелена Урбанска – вместе с дочерью Иоасей были вывезены из Варшавы в Краков с больницей. Я зная ее адрес. Туда мы и направились.
         Тетка сначала была удивлена, увидев перед дверью квартиры 4 бабы с палками, узлами на спине, неслыханно запачканы грязью, спрашивающие о ночлеге.
         Однако вскоре, узнав меня, она растрогалась и обрадовалась, что я пережила восстание. Несмотря на то, что в комнате спало уже пять человек, нашлось еще место и для нас четверых на временном леговище на полу.
         Нам сказали, что поезда из Кракова в Варшаву еще не отправляются, но якобы уже отправляется из Жешова. Вшедши на городские заставы, нам удалось задержать какую-то советскую войсковую машину, которая ехала в Жешов. Водитель перед отъездом взял от пассажиров заплату в виде водки и сигарет (деньги не имели никакой ценности) и после около 20 километров остановился, считая, что машина сломалась.
         Он всем велел выйти и толкать машину. Машина действительно толкнулась и поехала вперед, оставляя наивных пассажиров на середине дороги. Надо было задерживать следующую машину.

         В Жешове мы узнали, что отправляется поезд в Люблин, а из Люблина в Варшаву, но один раз в неделю и неизвестно, „когда наступит его пора”. В Жешове мы три дня ждали у здания Воеводства на какую то машину.
         Ней оказалась какая-то пожарная машина, которая ехала в Люблин, но окольным путем, через Пжеворск. Решение мы приняли немедленно. Едем! Наши 2 спутницы отъехали из Жешова на два дня раньше, но для нас места не хватило.
         По дороге был ночлег в Янове. Обычно, чтобы найти ночлег, мы шли в комендатуру и они нам что-то придавали. В Янове была однако середина ночи. В этой ситуации мы переночевали у какого-то столяра в складе гробов.
         В Люблине у меня была семья, но я не знала ее адреса. Я знала лишь их фамилию. В Люблин мы приехали поздним вечером и не знали, где остановиться. Было холодно, наши вещи были погружены на санках. Мы попали в дом священника какого-то евангелического костела. Мы попросили, чтобы нам позволили оставить на ночь санки с вещами, а самые пошли искать семьи. Мы договорились, что в случае, если не найдем семью, позволят нам переждать ночь на стульях в доме священника. На это они согласились.
         Я начала искать своих далеких родственников. К счастью у них до войны была довольно известная в городе кондитерская и как-то по-фамилии мы к ним попали. Там мы переночевали.
         Теперь нам осталось только добраться до Варшавы. Поезд в Варшаву как обычно не отправлялся. Мы снова вошли на заставы и ждали „случая”. Подъехал большой войсковой транспорт польских солдат. Мы спрасили, едут ли они в Варшаву. Солдаты были очень симпатичные.
         - А, да, вы в Варшаву, идите к нам.
         Фургон был крытый, в нем были скамейки. Много молодых парней, Вильнюсов, очень симпатичных. По тому, как они говорят, можно было догадаться откуда они происходят. Мы им рассказывали, что были в лагере, спрашивали откуда они. Дорога нам быстро сошла.

         К сожалению, где-то недалеко Гарволина задержали весь транспорт и начали по очереди проверять все фургоны, не едут ли в них штатские. Проверяющими были всегда советские солдаты. Выбрасывали всех нелегально едущих людей прямо на чистое поле, несмотря на ночь и холод. Они подошли к нашему грузовику. Вильнюсы посадили нас близко кабинки водителя, заслонили собой. Жандармы спросили, есть ли у нас какие-то штатские. Ответ был отрицательный. Поверили и конвой тронулся.
         И так мы доехали до Варшавы, до площади Шембека. „Янка” жила недалеко площади, поэтому здесь, поблагадарив, мы высели. Мы попали в ее родной дом. Родители „Янки” были уже дома. Было 10 февраля 1945 г. В тот же вечер я пошла из Грохова на Саску Кемпу к моим родителям. Супруги Грушчинские меня задерживали, но я хотела как можно быстрее увидеть, что происходит в моем доме.
         Я шла Аллеей Вашингтона, помню, что не встретила ни живой души. На Гроховской шатались какие-то советские солдаты. Я немного боялась, но на Вашингтона не было никого. Оказалось, что дом стоит и в нем родители и сестра.

         Я узнала, какие были их судьбы во время восстания. Мою младшую сестру - Элжбету до взрыва восстания уведомили, что она должна явиться на ул. Гроховской у вылета ул. Мендзынародовой. Там был санитарный пункт. Она пошла со своей аптечкой.
         Она провела ночь в группе девушек и парней. На следующий день им сказали, что к сожалению им надо разойтись по домам. Поэтому сестра вернулась к родителям. Рассказывала, что она шла с 2 подругами ул. Зеленецкой. Шли, умирая от страха, потому что встретили каких-то немецких солдат, которые когда увидели, что они идут, будучи по противной стороне улицы, притворили, что их не видят. Они счастливо добрались домой.
         Потом на Саской Кемпе был организован какой-то санитарный пункт, пожалуй, ее коменданткой. Согласно конспиративным правилам, сестра знала лишь пять человек. Кто-то уведомил ее, что есть раненые, которые принимали участие в атаке на Мост Понятовского. Раненые были на ул. Обронцов где-то при Домбровецкой. Сестра туда пошла, нашла перевязочный пункт и нескольких раненых. Она о них заботилась, но на ночь приходила домой.
         Потом пункт ликвидировали и сестра вернулась после двух недель домой навсегда. Людей, живущих на Саской Кемпе близко Вислы, Немцы выселяли. Это была прифронтовая зона. Часть этих людей поехала в лагеря, даже конспирационные. Среди них были наши знакомые. Сестра с родителями прятались. Немцы все еще делали облавы.
         Сначала все мужчины должны были явиться на Ронде Вашингтона. Мой отец туда тоже пошел. Было объявление, что мужчины и молодые женщины должны прийти, под угрозой наказания. Мужчин вывозили в Германию. Много из них не вернулось. Другие, как мои родители и сестра, прятались. Моя семья нашла укрытие у знакомых на Элстерской. Забаррикадировались в подвале с углом, били тоже другие укрытия. Они там укрывались до сентября, до входа российской армии.
         Моя мама была даже в нашем разрушенном доме, в подвале. Она говорила, что через окошко в подвале видела проходящих Немцев. Они смотрели на наш дом, думали или сюда не войти. Наконец один махнул рукой и пошли дальше.
         Те, кто укрывался в развалинах и других местах, спаслись. Те, кто пошел по зову Немцев, в большинстве не вернулись. Когда вошли Русские, Саску Кемпу сильно обстреливали. Погибло много людей, тоже наши соседи. В этой ситуации родители уехали на восток, в местность, где мы до войны проверяли лето. Для беженцев организовали специальные войсковые транспорты. Подъезжали машины, забирали людей и размещали их на отвоцкой линии.
         Когда Немцы вышли из Варшавы, родители вернулись в свою, немного разрушенную квартиру. О моей судьбе они ничего не знали. У них была лишь информация о моем концентрационном пункте в Старом Городе. Они не были уверены, увидят ли меня еще.

         Уже 11 февраля 1945, но следующий день после возвращения в Варшаву, мы с „Янкой” были на Старовке. Больница на Длугой 7 – сгоревшая. Тела расстрелянных частично обуглитые – во дворе здания, на первом этаже, в подвалах. Второй этаж – там, где лежали наши товарищи по „Виграм”, засыпаны слоем щебня до высоты 1 метра.

Остатки сгоревших тел раненых повстанцев во дворе больницы Длуга 7 (фот. Л. Семполински)

Остатки убитых раненых в подвалах больницы; 2 апреля 1945 r. (фот. Л. Семполински)

         В воротах на Килинского 1 – обжегшиеся тела оставленных парней от „Густава”. Невозможно никого идентифицировать. Итак, видимо, никто не спасся. Если… это только тот один, единственный, относительно легко раненый в ногу парень от „Густава”, который лежал на кухоньке на первом этаже флигеля на ул. Килинского 3. Мы его тогда перенесли на Длугу 7 в ворота. „Янка” считает, что видела его на территории лагеря в Прушкове. Но разве это был действительно он? Мы хотели в этом убедиться, хотя одна спасенная человеческая жизнь была бы наградой за понесенный труд, который, может быть, не был напрасным.
         Потом оказалось, что из раненых, которые остались, спасся только „Икар”, который был симпатией Виси. Из оставшихся 4 из „Вигров” не спасся никто, все погибли на 2 этаже больницы на Длугой 7. В подвалах тоже не спасся никто из „Вигров”.
         С Килинского 3 из группы 12 или 15 парней от „Густава”, которых мы спасали с „Янкой”, пережил только один – Вагнер, который лежал на первом этаже. Там лежало трех, спасся только один.
         Он спасся, потому что попросил какую-то санитарку перенести его с ворот больницы на Длугой 7 внутрь. Когда вошли в больницу и велели персоналу и легче раненым выходить, он вышел вместе с ними. Санитарка и какой-то мужчина взяли его под мышки и проводили за собой. Они в течение дороги несколько раз менялись и так дошли до Воли, а потом в Прушков.
         Отец Ростворовски прислал ко мне мать „Фирлея”, который лежал рядом Вагнера, госпожу Беланску. У нее была фотография сына. Конечно, я его узнала. Он был очень красивый, у него было красивое, нежное лицо. Я сказала матери, что ее сын лежал на Килинского 3 и был нами перенесен в ворота больницы на Длугу 7, где его, к сожалению, убили. „Янка” считает, что из тех, на Килинского 3 спасся еще какой-то парень, но очень быстро умер в больнице.

         Первые похороны были весной 1945 г. Кладбища начали готовить позже. „Стасюка”, „Клеху” и „Роберта” мы эксгумировали из Длугой 7 летом 1945 г., при помощи наших товарищей „Збыха” и „Нетыкши”. Погибли на том же месте, на котором мы их положили. На носилках остались только металлические оковки, между ними лежали обуглившиеся тела. Рядом со „Стасюком” мы нашли свисток, обжегший билет, который рассыпался нам в руках, а также маленькое серебрянное сердечко, подарок невесты. Сестра „Клехы” опознала остатки Тадзия по пуговицах его одежды. Там были тоже какие-то безделушки, найденные при „Роберте”. У всех свои могилы на Войсковом Кладбище. Не лежат в безымянных общих могилах. Только это мы могли для них сделать.
         Весной 1945 г., когда становилось все теплее собирали человеческие остатки из улиц, подвалов, квартир и хоронили их в общей, безымянной могиле в Огороде Красинских. Туда переносили тела из дворовых кладбищей и из скверов.
         Эту эксгумацию организовал Польский Красный Крест. Ее проводили довольно небрежно. Например, на улице Килинского 1/3 во дворе находилось большое кладбище. Мы тоже там хоронили наших погибших. Обычно в каких-то ящиках, сделанных из досок, в которые мы вкладывали бутылки с фамилиями и такие же фамилии мы помещали на крестах.
         В ПКК не было после того никаких следов. Просто, эти тела были собираны из кладбища и переношены в общую безымянную могилу в Огороде Красинских, несмотря на то, что были описаны.
         Только в 1947 г. из Огорода Красинских эксгумировали тела, главным образом на Войсковое Кладбище на Повонзках, где каждый отряд получил свое место. Из Городского Похоронного Бюро я получила письмо, что 15 апреля 1947 г. начнется эксгумация тел из Огорода Красинских.

Письмо из ГПБ по поводу эксгумации

         В Огород Красинских приходили семьи, искающие своих близких. Мы из „Вигров” тоже несли там службу, стараясь идентифицировать тела, хотя практически это было совсем невозможно. Мы там стояли по несколько часов, можно себе представить, в каких условиях.
         Организацией похорон солдат Армии Крайовой занимался полковник „Радослав” и г. Ромоцка. Наших умерших мы искали и хоронили по списку.
         Бывало, что опознание трупов мы откладывали, чтобы их потом перевезти возами на кладбище. Но, после полудня их уже не было, так как из забрали в Квартиру АЛ. Вскоре квартира АЛ разрослась до самых больших размеров, хотя было известно, что эта формация как немногочисленная не сыграла значащей роли во время Варшавского Восстания. Зато, место для солдат Армии Крайовой на Войсковом Кладбище были придаваны очень скупо.
         Акция собирания трупов закончилась в 1947. Большинство людей, которые погибли на Старовке было похоронено на кладбище на Воле. Это было замечательное движение властей, чтобы вымешать убитых.
         Думаю, что сгоревшие из Длугой 7 были вместе с щебнем перевезены при очищании от развалин на курган при Бартыцкой, а может на Стадион Десятилетия. На Длугой 7 обрушилась остальная часть крыши, два перекрытия. Когда мы туда пришли с Янкой в 1945 г., щебня было до подоконника.
         Из Старовки сначала вывезли щебень, а потом начали восстановление, реконструкцию. Здания были, вероятно, построены на старых фундаментах. Не было практически ни одного целого дома.

         После возвращения в Варшаву я начала учебу, но не сразу. Институт Архитектуры начал свою деятельность только в 1946 г. Помню, что был тогда организован Бал Молодой Архитектуры в Институте. Мы, которые вернулись, мои подруги и мой будущий муж – Мария-Тадеуш Ганцарчик, начали учебу с очищения от развалин Института Архитектуры. Муж работал на крыше, я выносила щебень. Делалось измерения. Потом я вышла замуж, родила ребенка. Моя учеба затянулась. Я ее окончила только в 1952 г.

Барбара Ганцарчик-Петровска в 1951 г.

         Во время восстания у меня не было никакого воинского звания. Я была тогда патрульной санитаркой, так тогда говорилось. Потом и так все смешалось. Не было типичных патрули из 5 человек. Мы были две, иногда одна.
         Воинские звания нам придавали только после войны и то в 90-ые годы. Во время восстания я была награждена Крестом Храбрых. Орденское предложение я нашла в Энциклопедии Варшавского Восстания.

Билет Креста Храбрых Барбары Ганцарчик

         Уже после восстания я получила Крест Виртути Милитари. Капитул Ордера Виртути Милитари во время войны действует в Лондоне. Только в 1990 г. был перенесен в Польшу.

Билет Креста Виртути Милитари Барбары Ганцарчик

         В 1985 г. среда „Густав-Харнас” наградило меня почетным значком среды с заметкой: „... помним о жертвенной помощи раненым солдатам, оставленным на Старовке...”

Билет почетного значка Сред „Густав-Харнас”

         Среди разных наград я высоко ценю медаль Динго Лауде (Заслуживающему Славы), врученный мне в 2005 г. Варшавским Врачебным Обществом, как участнице Повстанческих Санитарных Служб.

Медаль Дигно Лауде (Заслуживающему Славы)

         Трудно однозначно оценить Восстание. Теперь мы добираемся до документов, которых мы тогда не знали. Ответ на вопрос или решение о взрыве восстания было правильным или неправильным оставляю историкам. Причины принятия такого решения были разные. На вопрос, какие были пользы, а какие потери тоже трудно ответить. Для меня самой большой потерей была смерть стольких людей, ценных людей. Непосредственно после восстания я была довольна, что это уже закончилось, прежде всего потому что не будет больше жертв. Хотя позже тоже были жертвы.
         Что касается моих товарищей, мы немного на эту тему дискутировали и перед и после взрыва восстания. Ведь были вступительные приказы, тревоги. Наши предвидения были довольно скептическими. Я лично боялась, что не справимся.

Барбара Ганцарчик – Петровска

oбработал: Мацей Ианашек-Сейдлиц

перевод с польского языка: Марта Будаш

Барбара Ганцарчик-Петровска род. 18.03.1923 в Варшаве санитарка АК пс. „Паук” второй взвод ударной компании харцерский батальон АК „Вигры”

Copyright © 2012 Maciej Janaszek-Seydlitz. All rights reserved.