Свидетельства очевидцев Восстания

Военные воспоминания Януша Пашиньского, псевдоним "Махницки", солдата Воевой Группы "Крыбар"

Януш Пашиньски,, род. 07.11.1924 во Влоцлавке капрал подхорунжий, солдат Армии Крайовой псевдоним "Махницки" 2 рота, III Группировка "Конрад" Боевая Группа "Крыбар"

         Первый раз с конспирацией я столкнулся летом 1941 г., совершенно случайно. Это было в конце июня, когда началась немецко-советская война. Всех охватило радостное настроение, потому что два наших врага сцепились друг с другом. Люди говорили тогда: "Пусть сожрут друг друга, чтобы только хвосты остались". Молодые люди хотели что-то делать, сражаться с врагом. Их особо не интересовало, каков политический хаарктер организации, с которой они вступили в контакт. В определенном смысле это было делом случая. В Варшаве действовало много подпольных организаций, я с помощью товарищей из фотографической школы попал в организацию под названием Конфедерация Народа. Это было в некотором роде продолжение довоенной "Фаланги", которой руководил Болеслав Пясецки, но которая избавилась от всех антиеврейских и антисемитских элементов. Конечно, сначала я об этом не знал. Первую присягу я принес в начале 1942 г.
         Я взял псевдоним "Махницки" и потом уже не менял его. Этот псевдоним я взял потому, что в то время мне очень понравилась прочитанная повесть Стефана Жеромского "Все и ничего", где появляется Казимеж Махницки, друг и соратник Рафала Ольбромского, конспиратор периода Царства Польского, который перед началом Ноябрьского Восстания вместе с Лукасиньским состоял в тайном Патриотическом Обществе. Я запомнил, что в этой повести Махницки рассказывает Ольбромскому, как его арестовали царские жандармы и допрашивали во время следствия. Тогда он отвечал им так: "Или то, о чем вы меня спрашиваете, мне неизвестно и ответить я не могу, или известно, но ответить я не хочу". Как-то он перенес это следствие. Позже, когда меня арестовали немцы и допрашивали на Павиаке и в Аллее Шуха, я вспоминал то, что рассказывал Махницки.
         В Конфедерации Народа была организована военная подготовка, учили пользоваться оружием. Винтовки не было, только какой-то пистолет. Позже меня вместе с товарищем из этого отряда отправили в тайное военное училище. Тогда мне было 17 лет, но я уже получил аттестат. В начале 1943 г. я начал ходить на военные курсы, вроде бы единственные на территории Варшавы не пехотные, а артиллерийские. Конечно, ни с одной пушкой мне не пришлось иметь дело, но немного артиллерийской теории я изучил. Я узнал, что такое "тысячная", что такое "угол наводки", "направление наблюдения", какие факторы влияют на баллистическую кривую. Впрочем, позднее мне это пригодилось.
         Прекрасно помню, как на первом собрании - нас было семеро – нам велели выучить наизусть очень красивое стихотворение Лехоня "Артиллерийский полонез". Это стихотворение я помню до сих пор.

         То майор Бжоза картечью по московским полкам стреляет!
         Посев падает в землю шрапнелью
         И дым, и гром, и буря с нами,
         Адский дождь из стали,
         На небосклоне тучи хмурят
         Бурые дымы из пушек.
         Раз за разом земля застонет бурей,
         Глазища пушек дико щурятся,
         Возле которых мы стоим
         От огня черны, дымом сыты
         И вечно бдительны.
         Пушки – гром и боль и костры –
         Батарея заревет вслух, когда услышит
         Ваш шепот воскресающий.
         Размеренно грохочет, тихо, тихо,
         Без перерыва, без остановки!
         О Боже мой! Или земля вздыхает?
         То артиллерия наша слабая
         Сегодня палит с рассвета.
         То майор Бжоза картечью по московским полкам стреляет!
         Иль против нас вы, или же с нами?
         Мы говорим с вами картечью.
         Не душит дым и кровь не пятнает
         И только огонь обжигает.
         За нами будут говорить тишиной,
         И слезами, и молитвой...
         Пушки, огонь!! Пусть дышат!
         Эй! Огонь! Огонь! Слышат, слышат, как в битву идем битвой.

         Конницы конем, вооруженною рукой
         За своим идти пехоте,
         Какую Бем играл под Остроленкой,
         Такую нам сегодня заиграть песенку
         И в развернутый московский полк
         Крещенье посылать, адское крещенье и святое
         Священникам за работой.
         Грохочет нам земля, грохочет, грохочет,
         Радуйтесь, майор!
         Так Польша нам покажется,
         Когда придет знойный час полудня
         На наше кровавое зерно.
         Слышите? Тихо, тихо, тихо,
         Ворчаньем, без остановки.
         О Боже мой! Или земля вздыхает?
         Полк за полком в смерть проталкивается
         То артиллерия наша слабая
         Сегодня палит с рассвета.
         Не спрашивает, кто сегодня с нами,
         Батарея яростной стали.
         То майор Бжоза картечью по московским полкам стреляет!

         Я также разносил подпольную прессу, которую издавала Конфедерация Народа. Это были разные издания, помню, что была такая газетка для молодежи "Молодежь Империи". Было также издание "Искусство и Народ". Там печатались поэты Бачиньски, Гайцы, Строиньски, целая плеяда поэтов того периода. Я ходил за этими газетами на явочную квартиру на Рынке Старого Мяста. В каком-то флигеле по той стороне, где был винный погреб Фукера, находилась явочная квартира Конфедерации Народа, и там я получал прессу для распространения по указанным адресам. Там также собирались поэты. Трудно было запомнить их лица или даже увидеть, потому что комната, в которой они собирались, была полна сигаретного дыма, так что немного можно было рассмотреть. С распространением газет у меня к счастью не было никаких трудностей. У меня было несколько адресов, которые я должен был заучить на память, и туда я носил эти газетки.
         К сожалению, во второй половине 1942 года в Конфедерации Народа был какой-то крупный провал, и нам было велено прервать все подпольные контакты. Тогда в течение нескольких месяцев у меня не было контакта ни с кем. Позднее один из товарищей с курсов лицея предложил мне присоединиться к другой организации, это уже была Армия Крайова. Это был декабрь 1942 г. 6 декабря, в воскресенье, я второй раз принес присягу, в этот раз уже как солдат Армии Крайовой. В этот раз я присягал на явочной квартире на улице Велькой, где-то между Злотой и Свентокшиской. Псевдоним я не изменил.
         Тогда я уже работал в Военном Картографическом Институте. Конечно, я доложил об этому моему командиру в конспирации, которого я знал только по псевдониму. У него не было никаких возражений против моего места работы. Мало того, оказалось, что работа в этом институте была очень полезной и нужной, учитывая возможность передачи разной информации подпольным властям.
         Мой командир спросил, могу ли я выносить оттуда украденные топографические карты. Я ответил утвердительно. Я установил контакт с польскими товарищами и знакомыми, которые работали на складе карт. Среди них был капитан Влодарчик, который был арестован немцами в 1944 г. и погиб во время следствия в Аллее Шуха. Я начал систематически приносить "заказанные" карты в так называемое "Убежище". Это было кодовое название Географической Службы при Главном Командовании Армии Крайовой.
         Руководителем "Убежища" был полковник Мечислав Шуманьски, довоенный офицер Военного Географического Института. Уже после войны я связался с его сыном, Ежи Шуманьским, который принимал участие в Восстании на Мокотове. В настоящее время он живет во Франции, и мы каждый год встречаемся во Франции или в Польше. В "Убежище" работало несколько географов, довоенных офицеров географической службы Войска Польского, но были также и геологи: профессор Эдвард Рюле и профессор Збигнев Ружицки, будущий директор Геологического Института.
         Я получил комплект цифр, четырехзначных чисел. Эти четыре цифры обозначали координаты карты, две первые это была так называемая графа, две последние это был столбец. Они обозначали положение данного листа карты, который был нужен в настоящее время, и который следовало постараться украсть из института.
Карты я выносил, пряча их на груди под рубашкой или обвязывая ноги такими листами. Я относил их в книжный магазин Гебетнера и Вольфа, который находился на углу улицы Згода возле Сенкевича, примерно там, где теперь находится книжный магазин "Нике". То здание было разрушено.
         Работая в институте, я также имел возможность записывать, как мне было приказано, движение карт, то есть то, какие карты печатались и какие отсылались, предположительно в каком количестве по разным адресам. Помню, что когда-то я пришел в магазин и сказал, что, к сожалению, тех карт, которые были заказаны, не удалось достать, зато я принес данные, касающиеся печатных карт.
         Пан, который принял у меня информацию, впрочем, он не был сотрудником фирмы Гебетнер и Вольф, а только приходил туда в конспиративных целях, сказал мне так: "Пусть пан не беспокоится из-за того, что не принес эти карты, потому что они идут недалеко, в лес. Зато эта информация гораздо важнее, и она идет очень далеко".
Я не очень-то представлял, в чем дело, но после войны узнал, что это была информация, которую контрразведка Армии Крайовой передавала по радио в Лондон, и которая была полезна, потому что на ее основе можно было сориентироваться, какими направлениями или территориями интересуются немецкие военные власти, и где предположительно готовится наступление.
         Помню, что на переломе 1942/43 печатались карты территорий Ближнего Востока: Турции, Ирака, даже Ирана и Афганистана. Видимо, немцы рассчитывали на то, что после падения Сталинграда и захвата Кавказа смогут продолжать свое наступление на Ближнем Востоке, стремясь к предполагаемому соединению с японцами.
         Спустя какое-то время после войны я случайно встретил того человека, которому передавал карты и информацию. Это был профессор Эдвард Рюле, после войны директор Геологического Института. В "Убежище" работал также другой геолог, профессор Збигнев Ружицки, также один из послевоенных директоров Геологического Института.
Деятельность "Убежища" описал историк Богуслав Крассовски, который в шестидесятые годы работал в топографической службе Войска Польского. Он также написал книгу под названием "Польская военная картография в 1918-1945 годах". К сожалению, эта книга существует всего в нескольких экземплярах, потому что весь тираж был уничтожен в семидесятые годы. Причиной якобы было то, что из текста следовало, что довоенные польские военные власти готовили карты территорий Германии, граничащих на западе с Польшей, то есть Восточной Пруссии, Поморья, всей Силезии... Зато в этот период не велось никаких приготовлений относительно территорий, расположенных за нашей восточной границей. Это очень не понравилось тогдашним коммунистическим властям, потому что противоречило провозглашенной теории, что Польша готовила нападение на Советский Союз. По этой причине было приказано уничтожить весь тираж этой книги. Сохранилось очень немного экземпляров, в библиотеке Института Географии Польской Академии Наук, в котором я работал, был один экземпляр, но только в виде ксерокопии.
         Карты из Института я в принципе выносил без проблем. Иногда были проверки на выходе, но у меня были неплохие отношения с некоторыми немецкими солдатами – среди них были австрийцы, а также немцы из Судетов. Помню, был случай, когда один из них, уроженец Вены, подошел ко мне и сказал: "Herr Paszyński, heute nichts na lewo wynoszycz, eine Kontrolle ist da" (Господин Пашиньски, сегодня ничего налево не выносить, идет проверка). Конечно, он не знал, что я выношу карты, но догадывался, что мы воровали фотографические химикаты, которые продавали в близлежащем фотомагазине, чтобы пополнить наш очень скромный бюджет, за который невозможно было прожить. 11 ноября 1943 г. мою деятельность прервал арест. Арест был немного случайный. Немецкая полиция делала обыск в квартире, в которой с одним из моих товарищей, уже упоминавшимся Миреком Мицюкевичем, мы снимали комнату. Во время обыска они нашли в этой квартире какие-то "левые" материалы. Полиция узнала, что один из жильцов работает в Картографическом Институте. Они приехали туда за мной, провели тщательный личный досмотр и забрали меня, избитого и закованного в наручники, в гестапо в Аллею Шуха.
         Так совпало, что в тот день в тайном университете должна была быть лекция по географии или геологии, и у меня с собой была тетрадь с заметками с предыдущих лекций. Немцы нашли у меня эту тетрадь, а поскольку там были нарисованы разные геологические разрезы, какие-то рисунки видов местности, они пришли к выводу, что это заметки по топографии из тайного военного училища. Во время следствия меня сильно избили, требуя, чтобы я выдал фамилии товарищей или командиров этого училища, к которому я якобы принадлежал. Я несколько раз получил кулаком по голове, меня били по спине и по голове какой-то резиновой твердой палкой, потому что хотели заставить признаться, что я являюсь слушателем тайного военного училища, и выдать имена командира и товарищей. На той тетради с заметками с лекций по географии, которую мне каким-то образом удалось сохранить до сих пор, остались следы крови, которая капала с разбитых губ или может из носа во время допроса. Во время допросов я все время вспоминал слова Махницкого, по фамилии которого принял свой псевдоним. Это позволило мне перенести допросы.
         Во время обыска в нашей комнате немцы нашли также карту с надписью: "Kriegskarten - und Vermessungsamt Warschau - Nur für den Dienstgebrauch" ("Только для служебного использования") – такая надпись, впрочем, была на всех картах, которые печатались в Институте. Это не была какая-то подробная топографическая карта, а карта всей европейской части России, от Варшавы вплоть до Урала, в масштабе один к нескольким или может даже нескольким десяткам миллионов, то есть типично обзорная. Я вынес ее из Института по просьбе моего товарища по комнате, чтобы мы могли прослеживать актуальное положение линии восточного фронта, который тогда доходил до Днепра и постепенно приближался к довоенной польско-советской границе. Это могло оказаться опасным, потому что в то же время в Институте были аресты поляков, главным образом среди учеников так называемых "картографических курсов", организованных руководством Института, потому что немцам не хватало специалистов для черчения карт.
Одной из участниц этого курса была моя "симпатия" Реня (Регина) Хуппенталь. Она погибла во время Восстания – умерла от голода в подвалах Национального Музея, где немцы держали без еды и питья несколько десятков человек, которых выгнали из близлежащих домов.
         Аресты среди участников этих курсов были, скорее всего, связаны с кражей карт – потому что арестовали также и моего "поставщика", который работал на складе, Владислава Ендрашкевича. Однако гестаповцы, которые меня допрашивали, как-то не объединили этих двух дел, видимо оба дела вели независимо друг от друга две разные группы или ячейки, которые не обменивались информацией.
         Уже после выхода с Павиака я узнал, что по поводу той найденной у меня карты гестаповцы разговаривали с руководителем Института, тогда им был оберст (полковник) Шиллер. Он не придал значения делу, говоря, что это обзорная и, собственно говоря, общедоступная карта, поскольку не содержит никаких данных военного характера или других тайн. Он рассказал мне об этом лично, когда после освобождения я вернулся к работе в Институте.
         Меня спасло удостоверение начальника Института, позволяющее мне пользоваться университетской библиотекой, которая тогда называлась Государственная Библиотека в Варшаве ("Staatsbibliotek Warschau") и в принципе была доступна только для немцев. На основании таких удостоверений, выданных немецкими властями, некоторые поляки также могли пользоваться этой библиотекой. Это было хорошо потому, что я мог брать книги по географии не только для себя, но также для руководителя тайных курсов по географии профессора Станислава Лянцевича, который занимался собственной тайной научной деятельностью и иногда нуждался в какой-то библиографической позиции.
         Работа в Институте продолжалась тогда с семи утра до пяти вечера, а в пять начинались лекции в тайном университете – дважды в неделю. Поэтому я обратился к руководителю Института с просьбой разрешить мне в эти дни уходить на полчаса раньше. Я не очень верил в то, что это получится, однако к моему удивлению он согласился, но сначала спросил о причине. Я ответил, что хочу повышать квалификацию в области картографии в библиотеке. Тогда он дал мне удостоверение в Staatsbibliothek Warschau. Оно сохранилось до сих пор – недавно я нашел его в архиве Библиотеки Варшавского Университета.

Удостоверение для Государственной Библиотеки в Варшаве

         Это удостоверение немецкого начальника института оказалось очень полезным для меня. На следствии я упорно объяснял, что продолжаю изучать картографию, чтобы пополнить свои профессиональные знания. Гестаповцы вроде бы общались с руководителем института по телефону, или даже были у него лично, и он подтвердил, что действительно дал мне такое удостоверение, чтобы я мог самостоятельно повышать квалификацию в области картографии.
         Трудно сказать, что было подлинной причиной моего освобождения. Моя мама продала какие-то свои ценности и передала крупную сумму денег какому-то немцу, который вроде бы мог за взятку освобождать заключенных с Павиака. Кажется, это был немецкий полковник или даже генерал, Карл Саттенботел. Мой отец также старался мне помочь при посредничестве ксендза Третьяка из прихода святого Антония, у которого вроде бы были хорошие отношения с немцами из-за его довоенной антисемитской деятельности, что, впрочем, не помешало немцам убить его во время Восстания.
         Однако мне кажется, что самым важным было вмешательство руководителя института, который позднее мне рассказал, что он разговаривал с гестаповцами и сказал им: "Армии срочно требуются карты восточного фронта, а вы арестуете моих людей, и мне некем их заменить".
         В тюрьме я просидел почти полгода. Все это время я находился в одиночке, в одиночной камере. После того, как меня забрали из Института, я целый день просидел на Шуха в так называемом "трамвае". Это была камера размером с комнату с двумя рядами стульев у стен. Заключенные сидели там друг за другом спиной к решетке, отделяющей "трамвай" от коридора. Только вечером меня забрали оттуда на Павиак. Две недели я провел в подвалах в так называемом карантине. Кажется, это было седьмое отделение. С самого начала я был один в камере; позже меня перевели наверх, в пятое отделение. Несмотря на то, что стены были толстые, иногда можно было пообщааться, сохраняя строжайшую осторожность, с соседней камерой. Какое-то время в соседней камере сидел англичанин, которого звали Пикмен или может Хикмен. Он был военнопленным, бежал из плена и прятался в Варшаве. В новогоднюю ночь гестаповцы повесили его в его камере. Несмотря на толстые стены, я слышал крики пьяных немцев, возню и его предсмертный хрип.
         Ночью часто были слышны выстрелы. Публичные экзекуции закончились после исполнения приговора, вынесенного Кучере, но расстрелы в гетто продолжались. Они были настолько частыми, что однажды во всем отделении – не знаю, сколько нас было в этих одиночных камерах, таких камер было в отделении несколько десятков – нас осталось не больше десяти, а остальных забрали на расстрел.
         Те, кто сидел на Павиаке, могли время от времени написать семье, но писать надо было по-немецки. Я также получал из дома передачи при посредничестве так называемого Патроната. Не помню, где он находился – там принимали передачи для заключенных. Дважды или трижды я получил от семьи такую продовольственную передачу. Из Патроната я также получил в сочельник конверт с маленькой оплаткой, а на конверте был рисунок Божьей Матери с Младенцем в тюремной камере, на фоне зарешеченного окошка.

тюремная Богоматерь

         Эту картинку мне удалось вынести с Павиака, она хранится у меня до сих пор. Это был очень тяжелый период, та последняя перед Восстанием зима 1943/44 была трагичной потому, что постоянно проходили публичные экзекуции. С Павиака забирали заключенных и расстреливали на улицах Варшавы. Как-то нас вели из бани назад в камеры, и я случайно увидел, как заключенных в одном белье сажали в грузовик и вывозили на расстрел. А кроме того, постоянно были расстрелы на месте, не в самом Павиаке, а через улицу. Там были сгоревшие дома гетто, и в этих развалинах немцы очень часто расстреливали заключенных поляков.
         В марте 1944 г. я узнал, что меня освободят. Меня перевезли с Павиака в Аллею Шуха. Гестаповец, не тот, который меня допрашивал, после долгих поисков в ящике стола нашел удостоверение, подтверждающее мое освобождение. Как оказалось, оно было подписано еще в середине января.

Пропуск, подтверждающий освобождение с Павиака

         В данной ситуации немец лично вывел меня из здания гестапо и довел до поста на улице Литовской. Я прошел мимо поста и был свободен.
         Однако мой командир в АК велел мне полностью прекратить любые контакты, потому что меня могли выпустить в качестве "приманки". Это был так называемый карантин, который состоял в том, что я не должен был поддерживать никаких подпольных контактов.
         Я вернулся на работу в Институт, но по-прежнему также ходил на лекции географии примерно до начала июня. Только незадолго до начала Восстания с помощью моего знакомого, Францишка Райхерта, я вступил в контакт с АК, так что 1 августа я оказался на Повислье.

         Моему младшему брату Анджею повезло меньше. Как я ранее упоминал, он жил с несколькими товарищами в квартире на улице Крулевской, угол Маршалковской, они все работали в фирме одежды "Роберт Краузе", владельцу которой принадлежала также квартира. Весьма характерный является факт, что Роберт Краузе предоставил ребятам свою квартиру, зная, что все они состоят в конспирации. Судя по имени и фамилии, можно было предположить, что он был немецкого происхождения, и это наверняка помогло ему управлять швейной мастерской во время оккупации. Но он был поляком.
         Это именно на фабрике Р.Краузе на Валицове проходила концентрация отрядов "Парасоля" перед часом "В", а сын Роберта Краузе был одним из солдат этого харцерского батальона.
         В комнате на четвертом этаже жили 6 ребят. Трое из них входили в одно отделение 119 взвода пионеров СВБ на Старом Мясте, мой брат с товарищем был в "Серых Шеренгах". Многие подробности свидетельствуют о том, что мой брат состоял в "Агате", от которого брал начало повстанческий батальон "Парасоль". Ендрек первый научил нас – еще осенью 1942 года – песенке "Не отдадим волны Попрада", на мотив которой, уже во время Восстания, Юзеф Щепаньски "Зютек" написал слова знаменитого "Особнячка Михля", известной песенки "Парасоля".

Анджей Пашиньски с товарищем Янушем Здзярским – 1943 г.

         В той же квартире, в соседней комнате жила знаменитая романистка, пани Мария Родзевич. В то время ей было примерно восемьдесят лет. Несколько раз ребята разговаривали с ней, много раз помогали пани Родзевич подняться на четвертый этаж, потому что в доме очень часто ломался лифт.
         Однажды, когда ребята чистили в квартире оружие, пистолет выстрелил. Пуля пробила шкаф и застряла в стене, отделяющей их комнату от комнаты пани Родзевич. На следующий день, когда ребята вернулись из школы, писательница пригласила их к себе. Она обратила их внимание на то, что для конспираторов они слишком громко разговаривают, что собрания и сборы не должны всегда происходить в этой квартире, что надо осторожнее обращаться с оружием.
         Позднее прекрасным литературным языком она говорила о борьбе с немцами, об Отечестве, о польских героях. На прощание ребята получили от нее стихотворение под названием "Дивизион 303", которое она написала под впечатлением прочитанной книги Аркадия Фидлера с тем же названием, которая была издана подпольно. К сожалению, листок с этим стихотворением, который хранился у одного из ребят, пропал во время переправы через реку вовремя стычки уже в партизанском отряде.
         6 июня 1944 года, вскоре после высадки союзников в Нормандии, то есть за два месяца до начала Восстания, произошел провал. Немцы пришли в квартиру ночью, нашли оружие и еще какие-то противозаконные вещи. Арестовали троих ребят, которые тогда там ночевали, в том числе моего брата. Во время ареста их очень сильно избили. Когда на следующий день я пришел, чтобы забрать вещи Ендрека, на полу еще остались лужи крови, а на стенах свежие пятна крови. Остальные ребята уцелели только потому, что той ночью были на противовоздушном дежурстве по месту работы, в швейной мастерской фирмы "Роберт Краузе", находящейся всего лишь двумя этажами ниже их квартиры. Тем, что они избежали ареста, они были обязаны также героическому поведению трех арестованных, которые, несмотря на то, что гестаповцы жестоко избили их еще в квартире, не хотели им выдать места пребывания остальных. В ту же ночь допросили также других жильцов квартиры, в том числе и Марию Родзевич.
         До сих пор не удалось установить, что было истинной причиной ареста. Есть определенные улики, которые указывают на то, что их выдал гестапо сторож дома. С другой стороны, известно, что ребята из 119 взвода принимали участие в разоружении немецких солдат; быть может, после одной из таких акций кто-то пошел за ними и таким образом узнал, где они живут.
         То, что у ребят во время ареста было оружие, известно со слов матери одного из них, Януша Здзярского. Она старалась добиться освобождения сына и обращалась, куда только могла. Так она попала к какому-то офицеру гестапо, о котором говорили, что за деньги он может все устроить и что благодаря данной ему взятке каких-то людей выпустили с Павиака. Но он, ознакомившись с делом, сказал ей: "Моя пани, я могу сделать многое, даже кого-нибудь освободить, но если у этого кого-то было оружие и он был бандитом, то из этого ничего не выйдет, потому что это превышает мои возможности".
         Януш Здзярски погиб на Павиаке еще до начала Восстания. В конце июля в одном из отделений Павиака заключенные устроили бунт, и всех заключенных, сидевших в этом отделении, немцы тогда расстреляли. Среди них был Януш Здзярски.
         Ценной реликвией, которая у меня осталась от Ендрека, является записка, присланная им с Павиака где-то в середине июля 1944 года. Особенно трогательны слова его заботы о товарищах, с которыми он жил и которые избежали ареста, о чем он не знал. Несмотря на то, что он сам был в тюрьме, он беспокоился о том, смогли ли его товарищи избежать ареста.

Записка Анджея с Павиака

         Моего брата вывезли 30 июля, в воскресенье утром, за два дня до начала Восстания, последним транспортом с Павиака в концентрационный лагерь Гросс-Розен в Нижней Силезии (недалеко от Вроцлава). Это был очень большой транспорт, насчитывающий несколько сотен заключенных. Тогда с Павиака вывезли почти всех заключенных – в тюрьме остались немногие.
         Заключенных везли в ужасных условиях в течение четырех дней из Варшавы в Скерневице, не открывая вагонов, а людей в вагонах было столько, что невозможно было даже сесть, поэтому все стояли. И многие задохнулись из-за нехватки воздуха, так что когда через четыре дня в Скерневицах открыли вагоны, треть заключенных была мертва из-за отсутствия воды и кислорода.
         Ендрек как-то пережил этот транспорт и попал в лагерь в Гросс-Розен. Я знаю, что позже он был на работах в Бриг (Бжег). Там заключенные строили аэродром. Весь лагерь эвакуировали из Гросс-Розен в феврале 1945 года, когда приближался восточный фронт. Эта эвакуация также происходила в трагических и ужасных условиях – на этот раз зимой, зато в открытых угольных вагонах. Заключенные стоя ехали несколько дней до Лейтмериц (Литомежице) в Чехии – там тоже был большой концентрационный лагерь. Мы знали, что Ендрек был в Гросс-Розен, потому что он написал оттуда нашим знакомым во Влоцлавек. В Варшаву он, конечно, писать не мог, потому что началось Восстание, а потом все население из Варшавы выселили. Поэтому он написал знакомым во Влоцлавек, а те дали знать моим родителям, которые после Восстания оказались сначала в Миланувке, а потом в Ловиче. Однако до конца войны мы не знали, что с ним случилось потом.

         А в Варшаве приближалось 1 августа 1944 г. Через три месяца мне должно было исполниться 20 лет.

Януш Пашиньски

обработка:Мацей Янашек-Сейдлиц

перевод: Катерина Харитонова

Януш Пашиньски, род. 07.11.1924 во Влоцлавке капрал подхорунжий, солдат Армии Крайовой псевдоним "Махницки" 2 рота, III Группировка "Конрад" Боевая Группа "Крыбар"

Copyright © 2015 Maciej Janaszek-Seydlitz. All rights reserved.