Уничтоженное немецкое танковое орудие возле Университета

         Только поздним вечером нас сменили другие повстанческие отряды, но уже не "Крыбара", как мне кажется, это были отряды "Харнася", то есть группировки, которая располагалась по другой стороне Краковского Предместья, между Краковским Предместьем и Мазовецкой. Таково было мое участие во втором наступлении на Университет.
         В тот вечер, возвращаясь из Дворца Сташица на квартиру на улице Доброй, мы помогли группе местных жителей разобрать развалины рухнувшего дома, чтобы можно было добраться до подвалов, где могли остаться люди. Из-за этого мы с двумя товарищами, "Лонгинусом" и "Орловским", добрались до своего отряда сильно измученные, когда было уже совсем темно. Ребята, которые раньше вернулись на квартиру, легли, кто где мог, и почти все уже спали. Остальные были на постах на баррикадах на Доброй и Сольце или на позициях вдоль улицы Красного Креста.
         Поскольку свободных мест не было, я лег на полу прямо возле двери в коридор, с головой почти на пороге. Засыпая, я услышал доносящийся из-за двери разговор командира отряда поручика "Казика" с его заместителем сержантом "Нюськой". Из обрывочных фрагментов этого разговора я понял, что они как раз планируют выслать кого-то на предполье, чтобы проверить, что происходит за железнодорожным виадуком, перед которым находились последние повстанческие позиции. За этим виадуком начиналась "нейтральная полоса", которая тянулась до моста Понятовского.
         Я съежился, стараясь стать как можно меньше, почти невидимым, чтобы не привлекать к себе внимания и не получить этого задания. Но как обычно мне не повезло. Ко мне, лежащему возле двери, подошел "Нюська" и, наклонившись, сказал тихо, чтобы не разбудить спящих рядом:
         - Вставай, "Махницки" – пойдем в разведку!
         С минуту я притворялся, что крепко сплю, надеясь, что "Нюське" надоест будить меня, и он возьмет с собой кого-нибудь другого. Но он не отставал и сильно потряс меня. Делать нечего – надо было встать, взять виновку и пойти с "Нюськой" в разведку.
         Сначала мы прошли дворами с Доброй на Солец, миновали последние польские позиции и перебежали через улицу Красного Креста. Через выбитые окна мы пробрались в покинутое здание больницы. Теперь мы двигались в темноте, почти ощупью, стараясь вести себя как можно тише. Это было не так-то просто, потому что пол был засыпан разбитым стеклом, которое трещало под ногами. Мы миновали второй коридор, который шел через середину здания, и вошли в помещение, окна которого выходили на больничный двор со стороны виадука.
         Нам удалось как-то выйти во двор и добраться до перехода под насыпью. Однако когда мы перешли на другую сторону, раздались выстрелы из пулемета. Видимо немцы заметили какое-то движение, потому что с той стороны виадук был хорошо освещен. Слева от перехода горели какие-то строения на Сольце, и отблески огня освещали железнодорожную насыпь и переход под ней.
         Прикрывая друг друга, мы еще дважды пытались пройти вперед, но каждый раз попадали под обстрел, хотя и неточный, потому что позиция немецкого пулемета видимо была на большом расстоянии, скорее всего на виадуке Понятовского. Мы только установили направление, откуда по нам стреляли, и решили вернуться тем же путем на Добрую. Однако когда мы дошли до улицы Красного Креста, нас остановил грозный окрик:
         - Стой! Кто идет?
         - Ваш патруль, - раздался ответ.
         - Подойди ближе и назови пароль!
         Я перебежал через улицу и только тогда увидел стоящего в воротах часового. Это был "Юрек", самый младший, шестнадцатилетний солдат отряда.
         - Кельце (Kielce), - прошептал я ему с расстояния в несколько шагов.
         - Винтовка (Karabin), - раздался отзыв.
         К нам присоединился "Нюська", и мы минуту молча отдыхали в темной арке. Однако почти сразу мы пошли дальше и вскоре добрались до квартиры на Доброй.
         Здесь выяснилось, что поручик "Казик" пошел к командованию группировки, которое располагалось в близлежащем здании страховой кассы, и вероятно вернется не скоро. В связи с этим "Нюська" велел мне дождаться возвращения командира и доложить ему о результатах экспедиции, а сам отправился проверять позиции. Я сел в коридоре на полу, оперся спиной о стену и ждал своего командира.
         Проходили минуты, а может и часы, но поручик "Казик" не появлялся. Чтобы не заснуть, я начал в уме повторять заученные раньше стихи: как те, которые я "зубрил" по обязанности в школе, так и те, которые я запоминал без всякого принуждения, очарованный волшебством поэзии.
         Это давалось мне с трудом, потому что меня охватывала сонливость. Я сбивался и несколько раз начинал с начала одно и то же. Однако это не сильно помогало. Прервалась молитва Конрада, ритм артиллерийского полонеза смешался с другим полонезом, созданным музыкой слов. В моем воображении я превратился в Махницкого, того, который жил сто лет назад и который говорил: "Или то, о чем вы меня спрашиваете, мне неизвестно и ответить я не могу, или известно, но ответить я не хочу". Эти слова прочно запали мне в память, потому что я многократно повторял их раньше, когда полицейский автомобиль вез меня на допросы с Павиака на Шуха и когда там, в подвале, который заключенные называли "трамваем", я долгие часы ожидал допроса.
         Я был уверен, что именно благодаря тому, что я постоянно, даже в самые тяжелые мгновения, помнил об этом непреклонном девизе того Махницкого, мне удалось как-то перенести следствие, которое длилось несколько тяжелых недель, и при этом не назвать ни одной фамилии, не выдать никакой тайны.
         Я все время пытался бороться с сонливостью. Однако мне не сильно помогло повторение заученных в прошлом стихов, и не только польских, но даже французских, которые я учил на уроках в "Длугоше". Среди них также были строчки о бледном свете месяца, струящемся с ветвей деревьев на темную землю, может, потому, что этот свет обманчиво напоминал бледный жуткий свет ракет, которыми неприятель время от времени освещал предполье в те августовские ночи. Однако с той разницей, что эти ракеты – вместо спокойствия – как правило, вызывали оживленную, хотя и кратковременную, перестрелку.
         А когда стрельба затихла, появились отдельные фрагменты разных стишков, еще с детских лет, которые никоим образом не удавалось сложить вместе. Несмотря на все усилия, хотя я любой ценой старался не заснуть, я время от времени начинал дремать, и только раздавшийся поблизости выстрел или громкий взрыв гранаты время от времени вырывал меня из беспокойного полусна. Однако я с трудом соображал, где я нахожусь и что здесь делаю.
         - Что это? Стреляют? Ах, да – ведь идет битва, ведь это восстание... этот факт с трудом пробивался в мое сознание. Через минуту меня снова сморил сон. Но и тогда продолжалось восстание, только тогда все вокруг выглядело как-то иначе.
         В моей голове звучали строки стихотворения, который я когда-то читал на уроке истории в школе:

         Пойдем сегодня мы в Лазенки, хоть опали уже желтые листья.
         Не испачкает непогода нам платев – а идти туда надо сегодня.
         Пусть здесь ко мне все подбегут; хочу собрать всех вас
         и возле памятника Собесского остановимся все вместе.
         Расскажет нам ветвистый дуб, шумящий уж сто лет,
         как пришел сюда сто лет назад ваш прадед, а мой дед.
         Как присягнул с оружием в руках, с товарищей горстью - ночью,
         что Польшу грудью заслонит, пока не исчезнет вражеская сила.
         На Сольце зарево разгорается, видимое со всех сторон.
         Подхорунжие! На москаля! Победа или гибель!"
         так дуб столетний рассказывает при аккомпанементе молодых деревьев
         в ту ночь святую ноября. – Ты хмаришь, мальчик, бровь!
         В кулак сживаешь маленькие руки, вонзаешь ногти в ладонь...
         Уж чувствуешь, как лязгает штык, как кивер давит висок.
         И следуешь по стопам тех доблестных, за Польшу в бой идешь...
         Да? Так за мужественных твоих прадедов прочти, мальчик: "Отче наш!"

         Тогда, в школе, я не очень-то понимал, что значит зарево на Сольце и кем были подхорунжие. Теперь было иначе.
         В сонном ошеломлении мне казалось, что я бегу в темноте с винтовкой в руках по темной парковой аллее, по обеим сторонам которой росли высокие деревья, с которых уже опали осенние листья, что на мне не испачканный и порванный серый комбинезон, а синий мундир с желтыми отворотами. А на голове вместе полотняной пилотки высокий округлый кивер; и только кокарда с орлом над козырьком была та же самая. Исчезла граница между сном и явью – я не знал, ни где я нахожусь, ни кто и в кого стреляет. Пропало чувство места и чувство времени. Я не знал, стреляет ли это из своих пушек майор Бжоза или сам Бем...
         Я помнил только об одном: я ходил в разведку и должен доложить об этом своему командиру. Поэтому я пытался обдумать суть того, о чем буду докладывать, но слова путались в сонной голове и никоим образом не хотели складываться в разумные предложения.
         Это продолжалось довольно долго, может час, а может и два. Внезапно я почувствовал, что кто-то трясет меня за плечо. Я открыл заспанные глаза и в полумраке увидел лицо наклонившегося надо мной поручика "Казика". Я вскочил на ноги, хотя это было нелегко, и, с трудом встав по стойке "смирно", пытался начать доклад. Однако меня опередил поручик "Казик", спрашивая:
         - Ну, как там, "Махницки"? Как ситуация между мостами, за виадуком? Куда вы дошли?
         - Пан поручик! Докладываю, что.., что не..., мы не перешли через виадук...
         - А почему? Что произошло?
         - Потому что..., потому что как раз..., потому что на Сольце... на Сольце...
         Я никоим образом не мог отвязаться от этого Сольца, но внезапно в моей голове прояснилось, и немного приглушенным, однако взволнованным голосом я произнес слова, которые прозвучали почти как боевой клич:
         - На Сольце... зарево разгорается, видимое со всех сторон – подхорунжие, на москаля!
         - Что-что, что такое? На какого москаля?
         - То есть... вот именно – докладываю, что... что не на москаля, а на немцев...
         - Сейчас, сейчас! Что вы тут, "Махницки", несете? Проснитесь!
         К счастью как раз в этот момент открылась дверь, и вошел сержант "Нюська". И именно к нему обратился поручик "Казик":
         - Что этот "Махницки" за чепуху несет? Что там происходит за этим проклятым виадуком?
         "Нюськa" подробно объяснил командиру, что мы увидели на Сольце и под виадуком. Поручик выслушал, после чего сказал:
         - Капрал-подхорунжий "Махницки"! Утром явитесь для получения дисциплинарного взыскания за ложный рапорт! А теперь спать!
         - Так точно, пан поручик!
         Только теперь я полностью пришел в себя и сообразил, какую отъявленную глупость я совершил. Я сразу же лег на том же месте, что и раньше, возле двери. Однако прежде чем уснуть, я наконец ясно понял, что во всем этом было иллюзией, а что реальностью.
         Третье наступление на Университет началось 2 сентября, уже после падения Старого Мяста, когда командование Армии Крайовой уже считалось с тем, что следующим районом, который немцы атакуют, будет Повислье, потому что немцам в то время было необходимо как можно быстрее оттеснить повстанцев от берега реки.

План 3-го наступления на Университет 2.09.1944

         И поэтому на Повислье старались подготовиться к ожидаемому генеральному немецкому наступлению и предприняли последнюю попытку захватить территорию Университета. Эта попытка тоже не удалась. Наступление началось со стороны улицы Обозной. Правда, некоторые отряды перескочили улицу Обозную и ворвались на территорию Университета со стороны Польского Театра, но им пришлось залечь под сильным немецким огнем, особенно из здания факультета химии с правой стороны, глядя на Обозную. Командующий наступлением капитан "Крыбар" через некоторое время отдал приказ отступать. К сожалению, тогда были довольно значительные потери. В этом наступлении участвовали также наши бронеавтомобили "Кубусь" и "Серый Волк", потому что так был переименован трофейный "Ясь", но из-за какой-то неполадки один из них не приехал вовремя, и вероятно это тоже сыграло свою роль в том, что наступление не удалось.
         Я не принимал участия в последнем наступлении на Университет, потому что в тот день, это было 2 сентября, помагал товарищам со Старого Мяста, которые выходили из канала на углу улиц Варецкой и Нового Свята. Выход был на Новом Святе, но был также боковой выход на Варецкой, очень близко друг от друга. Те солдаты, которые выходили из каналов, больше всего были удивлены тем, что в Средместье на деревьях еще есть листья, что в окнах целые стекла и что улицы чистые, нет развалин, нет стекла. Для них после всего, что они пережили на Старом Мясте, это было нечто невероятное.

Солдаты со Старувки после выхода из канала на улице Варецкой

         Часть этих солдат позже оказалась также на Повислье. Их направили на территорию Музыкальной Консерватории, на Окульник. Оттуда они перешли на улицу Фоксаль, где вместе с нами защищали баррикады на Фоксаль и на Коперника.
         Так что ни одна из трех попыток захватить Университет не удалась. Но пролитая кровь неким образом соединила Варшавский Университет с нашей группировкой. Каждый год мы собираемся также на территории Университета возле таблицы, посвященной солдатам, погибшим во время этих наступлений. Таким образом вместе с представителями университетских властей мы стараемся сохранить эту традицию.
         С Университетом мы связаны также потому, что мы входили в состав Студенческого Легиона. Студенческий Легион был создан в ноябре 1918г., когда Польша обрела независимость. Создали его студенты Варшавского Университета, а также некоторых других высших учебных заведений столицы, Варшавской Политехники, Главной Школы Сельского Хозяйства или Главной Коммерческой Школы. Немало солдатской крови пролил этот полк, сражаясь в 1919г. в боях за границы возрождающегося государства, сражаясь в 1920 году против большевитского нашествия и героически воюя в сентябрьской кампании 1939 г.
         Когда в сентябре 1944 г. организовывался Варшавский Корпус Армии Крайовой, в рамках структур АК был создан 36 полк Студенческого Легиона, командиром которого стал майор "Рог", а командиром 1-го батальона капитан "Крыбар". Таким образом мы стали наследниками наших предшественников, студентов Варшавского Университета первых лет его существования, которые в декабре 1830 г. создали правда не Легион, а Студенческую Гвардию. Эта Гвардия располагалась на территории Университета, и оттуда молодые гвардейцы пошли в бой. Таким образом мы продолжили традиции самого старого варшавского университета.
         Кроме Университета бои шли и на других участках. В самом начале Восстания неудачей завершились попытки захватить плацдармы возле мостов: моста Понятовского и железнодорожного моста окружной линии. В обоих случаях у немцев было огромное преимущество, у них были орудия, гранатометы, а наши атаковали, самое большее, с виновками в руках. И конечно захватить плацдармы не удалось.

Железнодорожный мост – вид с моста Понятовского; немецкая фотография

         3 сентября началось немецкое генеральное наступление на Повислье. Немцы атаковали практически со всех сторон. Дни и ночи напролет стреляла артиллерия, бронепоезд с железнодорожного виадука, канонерская лодка, плавающая по Висле. Танки били снарядами как тараном в старые стены Повислья. Спаренные шестиствольные минометы, которые называли "коровами", стреляли без остановки. Наконец Штукасы регулярно, каждые полчаса, отбрасывали зловещие тени на крыши домов.
         Снаряд за снарядом, бомба за бомбой, наступление за наступлением. Смерть собирала кровавую жатву, не делая различий между армией и мирными жителями. Ни пули, ни осколки не выбирали. Погибали солдаты на боевых постах, отражая бесконечные атаки неприятеля. И погибали мирные жители на улицах, в квартирах, в убежищах. На баррикадах битва продолжалась почти без перерыва.

Горящее Повислье

         Мой взвод вместе с другими взводами 2 роты III Группировки в течение двух суток отражал немецкие атаки с железнодорожного виадука на наши позиции, расположенные вдоль улицы Красного Креста. Было тяжело, с трудом удавалось отразить очередные атаки, главным образом, гранатами. Наконец после тяжелых боев мы получили приказ покинуть нижнюю часть Повислья. Единственная дорога отступления вела через открытую территорию садов сестер святого Казимежа. Немцы постоянно обстреливали территорию из гранатометов и орудий с виадука моста Понятовского, со стороны Национального Музея.
         Почти весь предыдущий день я провел на баррикаде, перекрывающей выход улицы Доброй на площадку перед больницей на Сольце. Несколько раз впрочем нам велели сменить позиции. Тогда я был и в больнице и напротив нее, в недостроенном доме, стоящем возле самого виадука – на другую сторону улицы Красного Креста к этому недостроенному дому можно было пройти только через подземный переход, выкопанный под улицей.
         В эти горячие дни погибло несколько солдат из нашего отряда: "Пекарь", "Совиньски", а также другие. Еще вечером 5 сентября с одним из товарищей, взводным "Нюськой", мы были в развалинах костела Святой Тересы на Тамке, и оттуда пошли в разведку на территорию электростанции – электростанция к тому времени была уже покинута поляками, но еще не занята немцами. Тогда мы зашли довольно далеко, примерно до улицы Радной или даже Лещиньской. Электростанция была разрушена бомбами, и мы должны были осторожно пробираться через развалины. В ту ночь немцев на территории электростанции еще не было.
         На следующий день на рассвете 6 сентября я еще раз был в развалинах костела с одним из моих товарищей, Тадеушем Тшебятовским "Лонгинусом"; впрочем, после войны он много лет был органистом в этом же костеле Святой Тересы. Видимо, мы были последними польскими солдатами, которые покинули эти развалины в соответствии с приказом незадолго до того, как на Тамку ворвались немцы.
         6 сентября мы получили приказ покинуть Нижнее Повислье. Мы прошли через сады заведения Святого Казимежа сестер Шариток, потому что Тамка уже частично была в руках немцев. Эти сады находились с южной, то есть правой, стороны Тамки, между Тамкой и железнодорожным виадуком, примерно там, где в настоящее время находится станция метро "Повислье".
         Мы шли через эти сады под почти непрекращающимся огнем немецких орудий, гранатометов и пулеметов с железнодорожного виадука – было много раненых, наверняка были и погибшие, разные отряды перемешались, однако ни суматохи, ни паники не было, несмотря на то, что спустя годы говорили и даже писали некоторые историки. Через эти сады мы дошли до улицы Щиглей. Когда мы вошли на Щиглю, как раз начался обстрел домов по обе стороны улицы из так называемых "коров" – это были шестиствольные минометы. Дома с двух сторон улицы горели, подожженные снарядами из минометов. Мы двигались серединой улицы, и нам как-то удалось выбраться из этого ада. В нашем взводе не было потерь. Мы дошли до улицы Коперника, а оттуда на улицу Перацкого. Тогда так называлась улица Фоксаль.
         В конце улицы Фоксаль есть особняк, в котором теперь находится Общество польских архитекторов, это особняк Замойских, а во время Восстания там находился пост "Жаба"; за особняком есть невысокая стена, которая отделяет территорию от крутого откоса. Там, на откосе, в течение нескольких часов мы отражали немецкие атаки. Аръергардом, отрядами, которые должны были отступать последними, командовал поручик "Леонович", и он организовал оборону на этом откосе.
         Поскольку оружия было мало, он велел нам стрелять только по очереди, чтобы создавалось впечатление, что стреляют пулеметы, а у нас там был только один тяжелый пулемет. Уже во второй половине дня нам пришлось отступать оттуда, потому что немцы двигались вдоль улицы Коперника со стороны Тамки и дошли почти до Фоксаль, так что они могли нас там полностью отрезать и уничтожить.
         В конце Фоксаль, но не в особняке, а справа, если смотреть в направлении Вислы, был повстанческий госпиталь, который горел. Раненые прыгали со второго этажа, из окон этого горящего здания, некоторые лежали на земле на носилках или даже на мостовой или на траве. Я видел это собственными глазами и никогда этой картины не забуду, потому что мы несколько раз пробегали к стене, которая отделяла эту территорию от откоса, и назад.
         Особенно хорошо я запомнил лицо одного из лежащих на земле раненых ребят, который слабым голосом просил: "Ребята, добейте!". Нескольких из этих раненых мы перенесли к ближайшим воротам, но нам пришлось снова возвращаться на наши прежние позиции.
         Потом нам пришлось оттуда отступать из-за угрозы немецкого наступления, которое шло вдоль Коперника со стороны Тамки и Ординацкой.
         Я принимал участие в боях на Повислье до 6 сентября. Как я ранее упоминал, немецкое наступление на Повислье началось 3 сентября. Здесь я должен сослаться на данные некоторых историков, в том числе пана Коморовского, военного историка, который написал книгу "Операция Буря".
         В ней можно прочитать, что немцы 6 сентября начали наступление на Повислье, которое в тот же день закончилось их победой. Я пытался с ним спорить.
         Он сказал мне, что у него есть немецкие документы, в которых приказано 6 сентября начать наступление на "Weichsel Viertel". Но "Weichsel Viertel" в немецкой терминологии это не то Повислье, на котором мы были, а бывший немецкий жилой район на Чернякове. И действительно, после падения Повислья началась немецкая атака на Чернякув. 6 сентября, после нашего трехдневного сопротивления, закончились бои на Повислье.
         Наш взвод получил приказ занять позиции на баррикаде на Фоксаль, возле улицы Коперника, примерно в том месте, где находился Камерный Театр. Тогда на этой баррикаде я встретился с подхорунжим "Наленчем", который пришел со Старого Мяста три дня назад и оказался на Повислье. Вместе с ним мы защищали эту баррикаду в течение нескольких часов. Вместе с нами были ребята, одетые в "пантерки", которые пришли каналами со Старого Мяста.
         Только после войны я узнал, что командовал ими капрал подхорунжий "Наленч", будущий генерал Станислав Наленч-Коморницки, канцлер Капитула Ордена Виртути Милитари, который погиб в авиакатастрофе под Смоленском.

генерал Станислав Наленч-Коморницки и Януш Пашиньски спустя годы

         Немцы обстреливали нас из этого особняка в конце улицы. Позже, уже в сумерки, нам велели перейти на другую сторону Нового Свята. Сильный обстрел из здания Банка Народного Хозяйства, где теперь находится Польское агентство печати, постоянно разрушал баррикаду, пересекающую Новый Свят.
         Наши жандармы, охранявшие переход, велели каждому взять в руку кирпич и, проползая, бросить его на баррикаду, чтобы таким способом хоть немного повысить ее. Уже вечером мы перешли на другую сторону Нового Свята, в так называемое тогда "Северное Средместье", и оказались на улице Шпитальной.
         Нас разместили в доме, выходящим с одной стороны на Шпитальную, а с другой на улицу Згода. Дом на углу Хмельной, Шпитальной и Згода, в котором до войны была кондитерская "Швейцарская", а теперь ресторан "Сфинкс", был разрушен уже в 1939 году, там остались только низкие одноэтажные развалины, куда мы ходили "по нужде". Только следующий дом стоял целый, именно тот, где были наши квартиры. Этот высокий дом стоит там до сих пор. Со стороны улицы Згода на первом этаже был ресторан "Салис", и в этом ресторане мы находились несколько дней. Впрочем, там до сих пор есть какой-то ресторан, как раз в том самом месте, а в 1980 году там располагалась "Солидарность".
         Когда мы пришли в Средместье, оказалось, что отряд "Казика" насчитывает не больше двух десятков человек. Часть осталась с гражданским населением на Повислье, главным образом те, у кого были там семьи и которых наш командир по их просьбе освободил от службы. Часть погибла, другие были ранены, отстали во время трагического отступления или попали в плен к немцам.
         На следующее утро, 7 сентября, мы перешли на другую сторону Иерусалимских Аллей. Переход через Аллеи находился под постоянным обстрелом, как со стороны Центрального Вокзала, то есть со стороны Маршалковской, так и с Нового Свята, с занятого немцами здания БНХ. Определенныйучасток этого перехода надо было пробежать под обстрелом. Через несколько часов мы были по другой стороне Иерусалимских Аллей, в южной части Средместья, это был краткий отдых после драматических испытаний предыдущего дня.
         Потом мы вернулись на Шпитальную. Вскоре после нашего возвращения к нам прибежал один из ребят, подхорунжий "Тедди", я помню, что он ходил в довоенной польской конфедератке. Он крикнул, чтобы те, у кого есть оружие, как можно быстрее пошли с ним на главную почту на площади Наполеона, потому что немцы как раз атакуют почту со стороны Нового Свята, и нужна немедленная помощь.
         Мы вызвались вдвоем с сержантом "Нюськой" и побежали на улицу Варецкую. Там, вдоль Варецкой, шло немецкое наступление, и тогда я принял участие в самом ожесточенном и упорном бою из всех, в которых я побывал во время Восстания. Мы стреляли по атакующим немцам с расстояния иногда только пары десятков метров, среди пыли, дыма, грохота и огня взрывающихся гранат.
         Когда немцы атаковали на улице Варецкой, доходило до боев почти врукопашную. Был такой случай, когда немцы выскочили во двор какого-то дома, а с другой стороны были наши позиции. Мы бросали гранаты, немцы тоже бросали гранаты. Стрельба, трудно что-либо увидеть. Лежавший возле меня Станислав Копф, псевдоним "Художник", крикнул мне: "Ну стреляй, стреляй". Я позже сказал ему: "В училище меня научили, что стрелять можно только в двух случаях: или когда хочешь создать огневую завесу, тогда стреляешь наугад, или по ясно видимым целям". Тогда я хотел стрелять вторым способом, по явно видимым целям, но поскольку было много дыма, пыли и огня, я не мог отчетливо рассмотреть эти цели и поэтому не стрелял.
         Мы принимали участие в обороне Главной Почты, в боях за кафе "Латона". Это было летнее кафе Бликле. У Бликле на Новом Святе было свое помещение, а летом он открывал кафе в переходе между улицей Гурского и Новым Святом. Улица Гурского была тупиковая, не было выхода на Новый Свят.
         Мы защищали участок с западной стороны Нового Свята от Свентокшиской до Хмельной, главным образом окрестности Варецкой и Гурского. Наши квартиры были в доме на Шпитальной, этот дом стоит до сих пор, с одной стороны он выходит на Згода, с другой на Шпитальную. Тогда мы проводили сутки на квартире, сутки на передовой.

Солдаты из взвода капитана "Казика" на патрулировании; второй справа Януш Пашиньски, псевдоним "Махницки"

         Служба на позициях была организована таким образом, что на позиции мы проводили час, а может два, точно уже не помню, позже приходила смена, тоже на час, а мы уходили в "тыл" на отдых, а через час снова возвращались на свои позиции. Этот "тыл" был либо в том же самом доме, что и наши боевые позиции, либо в соседнем. И так продолжалось целые сутки. А после такой суточной службы мы снова возвращались на отдых, уже на сутки, на наши квартиры на Шпитальной. Сначала мы располагались в ресторане "Салис", выходящем на улицу Згода, потом в квартирах на этаже этого дома, уже не помню, кажется, на третьем. Спали мы конечно в одежде, на полу. У нашего командира капитана "Казик" была кровать, на которой он спал по очереди с другим офицером, поручиком "Ромой".
         Почти все защитники почты были тогда ранены. Я также был ранен, правда, не слишком серьезно, возле боковых ворот почты, выходящих на улицу Варецкую. Это произошло вечером 8 сентября.

улица Варецкая возле Главной Почты; здесь Януш Пашиньски был ранен

         Собственно говоря, это была только контузия в ногу. Прямо надо мной в стену ударил снаряд из гранатомета, все осколки срикошетили от стены, а на меня упал только хвост этого снаряда. Он разорвал мне брюки и ранил ногу. Я был в шоке, потому что на меня упало много обломков, я получил каким-то твердым обломком по голове, а я был без шлема, в глазах было полно пыли, и я с трудом соображал, что произошло. Кажется, я даже на какое-то время потерял сознание.
         Только через минуту я почувствовал, что в сапоге мокро. Я заметил, что все было в крови, и тогда потерял сознание, видимо, больше от страха, чем от боли. Один из товарищей стащил меня с этой позиции и отвел в госпиталь, а точнее на перевязочный пункт. Там меня перевязали и сделали противостолбнячную прививку. На следующий день я мог почти нормально ходить, правда, немного прихрамывая, и вернулся на передовую.
         Ночью мы иногда ходили в разведку. Как-то раз мы с сержантом "Нюськой" отошли довольно далеко от улицы Свентокшиской, между улицами Мазовецкой и Чацкого, несмотря на то, что восточная сторона Мазовецкой вплоть до площади Наполеона тогда уже была занята немцами. Мы дошли почти до улицы Траугутта, но нигде не встретили немцев. Мы только задержали какого-то подозрительного штатского, который крутился в развалинах, и передали его нашим жандармам.
         Позднее мы занимали главным образом позиции в конце, точнее в начале улицы Гурского. Там была школа Гурского и проходной двор с воротами, выходящими на Новый Свят. В этом дворе находилась кондитерская "Латона".
         Как-то раз после того, как нас сменили, несколько солдат из нашего взвода, а среди них и мой друг капрал "Лонгинус", Тадеуш Тшебятовски, оказались в какой-то наполовину разрушенной квартире, где было пианино.
         Тадеуш до Восстания ходил в музыкальную школу и умел хорошо играть. Он сел за пианино и начал играть какую-то мелодию. Внезапно в комнату вбежал один из офицеров III группировки, поручик "Янецки" с пистолетом в руке, крича:
         "Кто здесь играет?! Немцы в пятидесяти метрах от нас, а вы тут играете! Обнаруживаете наши позиции! Кто здесь играл? Застрелю сукинсына!"
         Стало тихо, Тадеуш спрятался за пианино. И тогда вперед вышел я:
         "Пан поручик, докладываю, что... "
         "Ты играл?"
         "Нет, пан поручик, но докладываю, что говорят не сукинсына, а сукина сына".
         "А! Как говорят, так говорят, но я буду стрелять!".
         Но к счастью до стрельбы не дошло.

         Жизнь гражданского населения была очень тяжелой. Им приходилось переходить с места на место, ища новые места, которые казались им более безопасными. В Средместье по сравнению с Повисльем были большие проблемы и трудности, например, с водой. Один колодец, который действовал в этом районе, находился в подвале кинотеатра "Палладиум" на Злотой. Кажется, на глубине трех этажей под землей располагался также штаб командующего Восстанием, генерала "Монтера". Там были убежища и колодец. Там находилось огромное колесо, которое вращали немецкие военнопленные. Кажется, оно одновременно качало воду и вырабатывало электричество, потому что в сентябре после разрушения электростанции в Варшаве не было электричества. Распределение было таково: несколько часов воду получала армия и несколько часов гражданское население. Оттуда мы носили воду в ведрах на наши квартиры, и можно было умыться, а также приготовить суп "плюй".
         Плохо также было с гигиеной, главным образом из-за отсутствия воды. В Варшаве у меня еще не было вшей, но когда мы пошли в плен, то в лагере вши были кажется у всех. В сентябре настроение было подавленное, потому что стало ясно, что целей Восстания достичь не удастся. Кроме того, начался голод. Мы ходили за ячменем на пивоваренный завод Хабербуша, где-то в окрестностях улицы Желязной, и в мешках приносили оттуда этот ячмень. Из ячменя готовили суп, а называли его "суп-плюй", потому что ячмень был с шелухой. Я несколько раз ходил туда. Мы приносили на спине тяжелые, наверно двадцатикилограммовые мешки. Лично для меня кошмаром был переход через улицу Маршалковскую. Невозможно было пройти поверху, потому что был обстрел со стороны Саксонского Сада. Там был туннель, выкопанный под улицей, но очень низкий. К тому же в некоторых местах были какие-то трубы, так что приходилось почти ползти. Каждй раз, когда я там проходил, я ударялся головой об эти трубы. Позже в эти экспедиции я ходил уже в шлеме, чтобы хоть как-то защищать голову от контузии.
         18 сентября был крупный налет американских суперкрепостей, которые сбросили нам на парашютах снаряжение. Сначала мы думали, что это десант, что это приземляется наша парашютная бригада. Позже оказалось, что это контейнеры. Большинство этих контейнеров попало в руки немцев, потому что их сбрасывали с большой высоты, наверное, с двух километров. А территория, которую еще занимали повстанцы, во второй половине сентября была очень ограниченной.
         Позже были еще советские сбросы с низко летящих кукурузников, таких бипланных самолетов, которые медленно летали и при этом громко тарахтели. Они сбрасывали снаряжение без парашютов, и все разбивалось. Я видел, как бочка с каким-то жиром разбилась о стену, но довольно высоко, и этот жир стекал по стене. Люди подходили с посудой, с ложками, некоторые слизывали его прямо со стены.
         Было также немного оружия, но оружие тоже повреждалось, когда, например, без парашюта сбрасывали мешок или ящик с советским противотанковым ружьем. Кроме того, боеприпасы не подходили к оружию, которое у нас было. Другое дело, что к концу Восстания вооружение у нас было гораздо лучше, чем в начале, частично благодаря именно сбросам, но и благодаря трофейному оружию. Но смысла в дальнейшем сопротивлении не было. И таким образом мы дожили до капитуляции.

         Помню последний день Восстания. Уже пали Мокотув и Жолибож, в наших руках осталось только Средместье. Было объявлено о перемирии, а на следующий день пришло известие о капитуляции. Наша рота собралась вечером в последний раз. Мы построились в две шеренги в каком-то зале на Шпитальной, я стоял во втором ряду возле стены. Нам сообщили обо всех условиях капитуляции, о том, что мы идем в плен к Вермахту, что ни гестапо, ни СС не будут вмешиваться.
         Потом выступил наш командир роты, капитан "Конрад Невядомски". Он поблагодарил нас за верную службу, за все усилия, почтил памыть наших погибших товарищей. Он также напомнил, что мы пережили вместе очень тяжелый день 6 сентября на Повислье. Наконец он призвал нас, чтобы мы в плену относились друг к другу по-товарищески и по-братски, избегая ссор и споров.
         Не все, что он говорил, доходило до меня. Меня охватило какое-то гнетущее настроение. В голову приходили разные черные мысли. Неизвестно было, что нас ждет в плену, сдержат ли немцы слово. Мне казалось, что все вокруг рушится и заканчивается. Тоска сжала сердце при мысли о том, что таким трагическим образом завершилось наше святое дело, что не осталось ничего от тех надежд, которыми мы жили в течение всей оккупации, все пять лет. Все то, чего мы ждали и к чему все это время готовились...
         И для чего все это было – эти усилия, эти страдания, эти жертвы? Какая от этого польза, если мы снова окажемся в руках немцев? Что будет с Польшей? Что будет с нами? Не лучше ли застрелиться – теперь, пока у меня еще есть оружие? Я чувствовал, что дрожу, в глазах появились слезы. Словно желая проверить, есть ли у меня за поясом мой пистолет, мой "ствол", я потянулся за ним дрожащей рукой. В этот момент я почувствовал на своей руке чью-то ладонь. Это был стоявший возле меня подхорунжий "Дашевски" – Янек Штуммер, мой товарищ еще из Конфедерации Народа. Он посмотрел мне в глаза и прошептал только одно слово: "Нет!". Видимо, он подумал, что я хочу покончить с собой, были такие случаи, когда люди стрелялись. А когда капитан "Конрад" закончил свою речь, и раздался приказ "Разойтись!", я подошел к "Дашевскому" и тоже сказал ему только одно слово: "Спасибо".
         Сражение закончилось. В течение многих месяцев, когда я находился в Германии, и какое-то время после возвращения в страну меня преследовал запах Восстания. Полагаю, что это был просто запах гари и раскаленных горящих стен, но это был очень характерный запах.

Януш Пашиньски

обработка:Мацей Янашек-Сейдлиц

перевод: Катерина Харитонова

Януш Пашиньски, род. 07.11.1924 во Влоцлавке капрал подхорунжий, солдат Армии Крайовой псевдоним "Махницки" 2 рота, III Группировка "Конрад" Боевая Группа "Крыбар"

Copyright © 2015 Maciej Janaszek-Seydlitz. All rights reserved.