Свидетельства очевидцев восстания

Воспоминания санитарки батальона АК "Метла" Халины Енджеевской, псевдоним "Славка"

Халина Енджеевска-Дудзик, род. 19.10.1926 в Варшаве капрал подхорунжий, санитарка АК псевдоним "Славка" рота "Ежики" батальон "Метла" группировка АК "Радослав" № военнопленного 224292

         За пару дней до 1 августа для солдат Армии Крайовой было объявлено состояние боевой готовности. Они собрались на сборных пунктах, ожидая выхода на место концентрации своих отрядов. Это касалось также врачей и санитарок.

         Я входила в состав санитарного патруля командира батальона "Метла" капитана Францишка Мазуркевича "Неборы". Мы встретились в квартире одной из санитарок на улице Журавей. Там мы провели 2 или 3 дня. Потом 29 июля пришел приказ разойтись по домам. Это касалось всех солдат. Дома мы должны были ждать сигнала, часа "В". Я пошла домой, мои подруги тоже.
         В состав нашего патруля входили:
         1. Ванда Кужина-Середыньска "Ванда" – начальник патруля
         2. Халина Дудзик-Енджеевска "Славка"
         3. Зофия Графчиньска-Мушка "Зося"
         4. Мария Миллер "Черная Марыся"
         5. неизвестная "Паулина"
         У нашей пятерки была своя система оповещения. После получения приказа мы должны были поочередно сообщить об этом друг другу. Я была последней – пятой. Похожая система действовала также в других отрядах и патрулях.

         Перед началом восстания я дружила с товарищем из Конфедерации, с которым какое-то время мы были вместе в Территории Молодежи. Его звали Збышек Козловски "Погоновски". Это был очень симпатичный парень, который был влюблен в меня по уши и который был очень милым и сердечным в общении. Наша школа какое-то время находилась на Вильчей, куда он приходил за мной. Мы ходили гулять, он провожал меня домой. Как-то я была в квартире его родителей на его именинах. Играл патефон, мы танцевали и разлекались. Несмотря на кошмар оккупации, мы были нормальными молодыми людьми. Однако для меня это была только дружба, я глубоко пережила смерть Юрка в партизанском отряде. 1 августа 1944 г. около 13.00 или 14.00 часов Збышек пришел попрощаться со мной. Он уже получил сообщение и шел на место концентрации своего отряда.

         Я немного испугалась, потому что была последняя в моей пятерке и до сих пор не получила никаких известий. Передо мной была подруга, у которой мы жили на Журавей 2 или 3 дня во время предыдущей тревоги в конце июля. Ее обязанностью было сообщить мне о месте и времени концентрации.

         Я решила поехать к подруге домой. Может, она уже что-то знает. Я встретила ее в дверях ее квартиры. Но "Черная Марыся" ехала не ко мне, она уже знала время и место концентрации, но считала, что не успеет попасть туда вовремя, если заедет ко мне.
         Из-за нее я оказалась в очень трудной ситуации. Мне надо было еще вернуться домой за санитарной сумкой. Мне надо было также попрощаться с родителями. Я вернулась домой с большими сложностями, в городе уже началась суматоха. На улицах было много людей, особенно молодых ребят. Трамваи ходили нерегулярно.
Я доехала трамваем до площади Политехники, дальше транспорта не было. Мне надо было попасть на Вавельскую, угол Рашиньской. Вроде бы это недалеко для молодой девушки, но времени было мало. Я боялась, что могу не успеть.
         Я крутилась по площади, оглядываясь по сторонам в поисках какого-нибудь средства передвижения. Возле меня остановился какой-то парень на велосипеде и спросил, в какую сторону я хочу ехать. Я сказала, что на Охоту. Он ответил, что это прекрасно, потому что он едет в ту же сторону. Он сказал:
         - "Садись на раму, я тебя отвезу, я тоже туда еду".
         Я обрадовалась. Он довез меня до пересечения Рашиньской и Фильтровой. Я горячо его поблагодарила и побежала домой.

         Торопливо попрощавшись с родителями, я взяла санитарную сумку и побежала назад на площадь Нарутовича, чтобы ехать на Волю. Там на улице Свобода 14 и 16 было наше место концентрации. Мне надо было доложить о себе командиру нашего батальона капитану Владиславу Францишку Мазуркевичу "Неборе", кстати сказать, брату подполковника Яна Мазуркевича, командира группировки "Радослав".
         Я ехала трамваем с площади Нарутовича в направлении Воли. На Окоповой уже издалека были слышны выстрелы. Вагоновожатый остановился, открыл двери и сказал:
         - "Кто хочет, пусть выходит".
         Конечно, все хотели выйти. Мы выскочили, нас было немного, несколько человек. Каждый побежал в свою сторону. Я на улицу Свобода. Спустя годы я вспоминаю, что это было символично: я бежала к свободе по улице Свобода.
         Внезапно на улице Свобода я увидела, что навстречу мне по улице медленно идет высокий молодой мужчина с бело-красной повязкой на руке и стэном на груди. Я была необычайно взволнована. Первый повстанец, которого я увидела – товарищ из нашей роты Витольд Пашковски "Бартек".
         Но я не остановилась и бежала дальше. Вскоре весь наш патруль, все пять девушек, были вместе. Мы все прибыли вовремя. Мы были возле нашего командира.

         В группировке "Радослав" было несколько офицеров и несколько десятков солдат из Конфедерации Народа. Среди них был ксендз Юзеф Варшавски "Павел", капеллан группировки "Радослав", и капитан Доминик Хородыньски "Виленьски", адъютант полковника "Радослава". Весь наш санитарный патруль также был из Конфедерации. Забавно было то, что мы познакомились только на сборном пункте три дня назад. Таковы были правила конспирации.
         И уже в первый день восстания погибла первая из нас: Ванда Кужина-Середыньска "Ванда". Между нами было решено, в какой очередности мы идем за ранеными. Она пошла первой. Выбежала на середину улицы, прямо под перекрестный огонь немецких пулеметов. У нее не было шансов спастись. Там бы и мышь не проскользнула. А лежащий на улице повстанец тогда уже был мертв, так что это была напрасная жертва. Мы сильно переживали тогда, но потом были следующие погибшие, и мы освоились.

         Наш патруль существовал до 12 августа, правда, в уменьшенном составе. Вторая наша санитарка "Паулина" уже на второй или третий день не смогла справиться с нервным потрясением и куда-то пропала. Это было большой редкостью. Я до сих пор не знаю, куда она тогда пошла. В конце восстания ее вроде бы видели в каком-то отряде. В результате мы остались втроем.
         Мы принимали участие в захвате Монополии. Мы были фронтовыми санитарками, такими, которые шли в бой со своим отрядом и перевязывали раненых на поле боя. Потом любым возможным способом мы забирали раненых с поля боя и решали, что делать дальше. Надо ли доставить раненого в главный санитарный пункт или достаточно правильно наложенной повязки, сделанной санитаркой. А может, следует отнести раненого в госпиталь. Это было задание фронтовой санитарки, и такие задания выполнял наш патруль.

         5 августа капитан "Небора" получил рапорт, что на Качей, там, где стоял отряд поручика Михала Панасика "Щенсного", была неудавшаяся атака, и на поле боя остались раненые. Нужна санитарка или санитарки.
         В связи с этим "Небора" послал нас двоих: мою подругу Зосю Графчиньску "Зосю" и меня. Была середина дня. Мы доложили о себе командиру отряда "Щенсному". Рядом с ним стоял его заместитель Ежи Заблоцки "Игор", который сказал, что мы не должны туда идти. Раненые лежали на открытом месте, между польскими и немецкими позициями. Он считал, что у нас нет ни малейших шансов добраться до них.
         Поручик "Щенсны" однако полагал, что поскольку мы являемся санитарками, в наши обязанности входит спасение раненых. Поэтому решение идти нам или нет, мы должны принять сами. Мы, конечно, хотели пойти.
         Это было одно из моих самых трудных испытаний в начальный период восстания. Мы ползли по земле. Сначала нас немного закрывали от немецкого обстрела лежащие на земле штабеля дров. Напротив наших позиций был дом, который занимали немцы. Потом уже не было ничего, только трава. Мы ползли на животах очень-очень медленно. А немцы все время в нас стреляли. Хочу сказать, что я на самом деле до сих пор не знаю, как нам обеим удалось уцелеть.
Все это продолжалось очень долго. Мы медленно продвигались вперед.
         Нам казалось, что если мы будем ползти так медленно, то немцы не заметят нашего движения, подумают, что уже в нас попали и оставят нас в покое. Сегодня я знаю, что мне так только казалось, но тогда я ежеминутно чувствовала, как мои волосы задевают пули.
         Мы ползли на животах вперед и в какой-то момент услышали девичий голос:
         - "Тише там, холера, не двигайтесь!"
         Это было довольно неожиданно. Оказалось, что это раненая санитарка, которая лежала там возле наших товарищей. Она видимо посчитала, что у нас нет шансов добраться до них.
         Однако мы проползли еще немного вперед, но потом решили подождать до темноты. Тем более что уже начинало темнеть. Кроме того мы думали, и совершенно правильно, что командир отряда будет размышлять, что делать со своими ранеными, ну и с нами, поскольку нас тоже могли ранить.
И действительно, как только стемнело, наши начали атаку. Они устроили дымовую завесу на подступах к позиции. Благодаря этой атаке мы уцелели, и можно было забрать и перевязать раненых. Один человек попал в госпиталь, а прочие остались в отряде.
         К слову надо сказать, что никто из раненых не хотел идти в госпиталь. Если кто-то был ранен так, что мог еще двигаться, хоть и с трудом, если не было сильного кровотечения, короче говоря, если риск остаться на позиции не был слишком велик, каждый хотел остаться в отряде. Никто не хотел отказываться от боя. Это было очень характерно, я заметила это сначала у моих товарищей, а потом у раненых из других отрядов.

         8 августа мы заняли позиции в здании фабрики Пфейффера на улице Окоповой. В угловых окнах установили пулеметы, а мы, наконец, смогли удобно лечь. Мы были готовы к отражению атаки. Это была фабрика выделки шкур. На полу лежали целые груды шкур. Я сидела вместе с какой-то группой из нашего отряда на этих шкурах. Тадек Арак "Мсцивуй" прекрасно пел. Ко мне подошел один из товарищей и спросил, хочу ли я пить? Я сказала, что да, хотя была немного удивлена. Правда, на фабрике было множество бочек с какими-то жидкостями, но это были дубильные хемикалии, которые не годились для питья.
         Парень куда-то пропал. Через какое-то время он вернулся и принес в какой-то посуде грязную воду, которая очень воняла. Честно скажу, что я с большим трудом выпила немного этой воды, потому что подумала, что он очень старался, и я не могу показать своего отвращения. Потом он стоял возле меня, и мы начали разговаривать о разных вещах, совершенно не связанных с восстанием, это были разговоры на совершенно другие темы, что-то о книгах, о том, кто что делал во время оккупации, но не в смысле подпольной деятельности. Что-то такое из обычной жизни. Этим парнем был взводный подхорунжий Тадеуш Енджеевски "Вшебор".

         Помню, как мы начали думать о том, что будет, когда закончится восстание. Конечно, мы оба были уверены, что все закончится в любой момент. Чтобы не оказалось так, что после восстания мы не найдем друг друга, на чем-то, может, на спичечных коробках или на какой-то бумажке мы оба записали свои адреса и телефоны. Теперь, когда я вспоминаю об этом, мне это кажется очень забавным. Жаль, что я не сохранила эту записку. После этого вечера с "Вшебором" и его другом в конспирации, а теперь в отряде Тадеушем Подгурским "Янтаром" мы стали тремя хорошими друзьями.

         В нашем санитарном патруле было три девушки. Командир батальона посылал нас туда, куда было необходимо, мы были в его распоряжении. Батальон с непрерывными боями продвигался в направлении Старого Мяста. Начались бои за Ставки.
         На Ставках, пожалуй, в самом начале, мне в очередной раз улыбнулось солдатское счастье. Мы были вчетвером или впятером на самой передовой в направлении Гданьского вокзала наблюдательной позиции, находящейся в маленьком одноэтажном домике весовщика. Мы наблюдали за подступами в направлении Жолибожа. Внезапно раздался грохот. Товарищи потом говорили, что это наверно снаряд из миномета. И домик, в котором мы были, просто сложился. Крыша провалилась. Потом наступила глухая тишина. Всюду пыль. Я лежала пластом. Тишина, как мне казалось, длилась очень долго. Я открыла глаза, начала себя ощупывать и подумала: я жива. Но, Господи Боже, почему так тихо? Может, только я выжила. Я позвала ребят, попыталась встать. Остальные по очереди тоже начали вставать. Мы были все в синяках и совершенно ошеломлены. И очень смешно выглядели, были видны только глаза, а все остальное было покрыто белой пылью, штукатуркой. Мы выглядели непривлекательно, но никто не погиб. Собственно говоря, никто даже не был ранен.

         Бои становились все тяжелее. В какой-то момент группировка оказалась в окружении. Командующий группировки "Радослав" принял решение сражаться так, чтобы сохранить контакт со Старым Мястом.
         Ставки переходили из рук в руки. Сперва мы были на Ставках. Немцы нас оттуда вытеснили. Потом мы пошли в контратаку и захватили Ставки. Нам всем казалось, как мы потом вспоминали, что в нас стреляют со всех сторон. Шансы на продвижение вперед были ничтожны, но мы передвигались прыжками, ежеминутно припадая к земле. Для меня это было одно из наиболее важных и трудных повстанческих испытаний.

         Бои были очень ожесточенные и кровопролитные, огневая мощь немцев огромна. Немцы использовали все тяжелое вооружение, не было только самолетов, потому что немцы были совсем рядом, можно сказать, вместе с нами, поэтому бомбежек не было. Зато стреляло все тяжелое вооружение: гранатометы, пулеметы, станковые пулеметы. Немцы палили по нам, словно по уткам.
         11 августа во время наступления погиб командир батальона "Метла" капитан "Небора".
Утром 12 августа через развалины мы добрались до школы на Ставках, где встретили наши отряды: "Чата 49" и "Метла"; оттуда через несколько часов нас вытеснили немцы.

         12 августа после полудня во время контрнаступления я услышала, что кто-то зовет санитарку. Я подползла туда. На животе лежал наш товарищ, пулеметчик Тадеуш Арак "Мсцивуй". Он был очень тяжело ранен. На спине была огромная рана. Это был очень отважный парень, добрый и симпатичный товарищ. Кроме того, он был очень веселый, каждую свободную минуту пел, замечательный парень.
         У меня не было большого опыта, но я знала, что "Мсцивуй" очень тяжело ранен. Он был без сознания, впрочем, это еще не значило, что он сейчас умрет. Я наложила повязку, чтобы закрыть огромную рану на спине, а потом мы оттащили его в более безопасное место, почти под стену гетто.
         Потом четверо товарищей из отряда: Ежи Ставожиньски "Шайтан", Тадеуш Енджеевски "Вшебор", Лешек Яскуловски "Сук" и Казимеж Мильчарек "Веселый" понесли его в госпиталь. Я шла с ними. В какой-то момент немцы начали усиленно нас обстреливать. Примерно на середине дороги между школой и стеной гетто упали два снаряда из миномета. Первый попал в кучу обломков и не причинил нам ни малейшего вреда. Зато второй был меткий: осколки ранили "Мсцивоя", которого несли на носилках; тяжело ранены были "Шайтан" и "Сук", более легкие раны получили "Вшебор" и "Веселый".
         Любой ценой я хотела спасти "Мсцивоя". Я нашла нескольких мужчин из местных жителей и попросила отнести его в госпиталь. Они согласились и понесли его дальше на одеяле. Но через какое-то время, когда стрельба стала сильнее, они просто испугались. Они положили раненого на землю и сказали, что дальше не пойдут, потому что просто боятся. Обычный человеческий страх.
         В тот момент я действительно была готова на все. Я считала, что должна доставить раненого в госпиталь. Обычно у санитарок не было оружия, но несколько часов назад перед контрнаступлением я получила от одного из наших командиров поручика Ежи Заблоцкого "Игора" маленький испанский пистолет "семерку". Пистолет был у меня за поясом. Я вытащила его, прицелилась и сказала:
         - "Или вы его несете, или я стреляю!"
         И, чудо, сегодня мне это кажется даже забавным, мужчины взяли одеяло с раненым и понесли дальше. Мы пришли в больницу, в которую приносили всех раненых со Ставок. Это была больница Яна Божьего на Бонифратерской, которая находилась ближе всего к территории боевых действий.
         Я точно помню, как это выглядело. Весь коридор был занят, раненые лежали на носилках, на одеялах, на земле. Свободного места просто не было. В конце концов, мы нашли какой-то угол и положили там нашего товарища. Я пошла искать врача, чтобы он немедленно занялся раненым. Было извесно, что срочность в таких случаях очень важна. Пришел врач, посмотрел на нашего товарища, велел позвать санитаров, чтобы немедленно отнести его в операционную. Его отнесли в операционную, я стояла под дверью, ждала. Прошло какое-то время, не знаю сколько. Врач вышел, сделал мне знак, чтобы я вошла в операционную. Я наклонилась над Тадеушем. Я знала, что он умирает, это было видно. Он был в сознании и шепнул мне:
         - "Передай привет ребятам, отомстите за меня".
         Закрыл глаза и умер. Я вышла из операционной и очень-очень долго плакала. Помню, что потом мне было из-за этого стыдно, но тогда я просто не могла сдержаться.

         Во время восстания я плакала два раза в течение двух дней, на Ставках. Первый раз, когда утром 12 августа мы отступали со Ставок и пропал один из наших командиров "Игор". Мы думали, что его схватили немцы. Мы пытались его найти и были очень встревожены. И вдруг оказалось, что он как-то ловко пробрался между бараками, через которые мы раньше проходили, отступая. Увидев его живым, я расплакалась от счастья. А второй раз я плакала, когда умер "Мсцивуй". Потом в течение всего восстания я больше ни разу не плакала.

         "Вшебор", о котором я раньше вспоминала, был счастливчиком. Он носил старую пилотку с орлом. И первую пулю получил в голову, видимо стрелял снайпер. В пилотке была дыра, а на виске у него ссадина. Немного в сторону, всего несколько миллиметров, и он был бы убит на месте. А второй раз он был ранен тоже на Ставках, когда нес "Мсцивоя". Осколок застрял прямо под ключицей, возле подключичной артерии, снова дело решили миллиметры. Осколок был большой, а не такой малюсенький, который надо доставать пинцетом. Этот мы вытащили рукой. Здесь было необходимо небольшое везение. У меня оно тоже было.
         Я не была ранена в прямом смысле. У меня были ссадины. Даже странно, потому что была разорвана пантерка, разорвана рубашка и только немного поцарапана кожа на спине. А второй раз в сентябре на Княжеской бомба взорвалась почти рядом со мной, я стояла возле своего командира "Щенсного". Он был очень тяжело ранен, а я только оглохла. Я долго не слышала, видела, что люди говорят, шевелят губами, но ничего не слышала. Но я не была ранена в том смысле, что меня надо было отправлять в госпиталь. Мне тогда повезло.

         Ставки были очень трудным испытанием. Во время тяжелых боев погибли 26 солдат и офицеров "Метлы", в том числе командир батальона Владислав Францишек Мазуркевич "Небора". 17 человек было ранено. Из-за смерти командира, а также значительного сокращения личного состава отдельных отрядов "Метлы" они были включены в батальон "Чата 49", которым командовал майор Тадеуш Рунге "Витольд".
         Наш санитарный патруль был распущен, нашу тройку присоединили к разным отрядам. Я попала в отряд "Ежиков", которым командовал поручик Михал Панасик "Щенсны". С этим отрядом я была до конца восстания.
         3 сентября, после перехода Группировки "Радослав" со Старого Мяста в Средместье, а затем на Чернякув, "Метла" была реорганизована, но, с учетом тяжелых потерь, стала не батальоном, а ротой. Отряд "Ежиков" насчитывал тогда 30 человек.

         После перехода на Старувку мы получили небольшой отдых. Помню, у нас была квартира где-то на Муранове. Это было наверное 13 августа. Наша позиция была в конюшне, хотя лошади там вроде бы не было. Зато была большая бочка, а в бочке красное вино. Нам откуда-то принесли кружки, которыми мы пили это вино. Даже командиры пили с нами. Я тоже немного попробовала, хотя тогда еще не была привычна к употреблению алкоголя. Я еще не была в том возрасте, чтобы пить алкоголь. Конечно, когда у нас были какие-то встречи, я наверняка выпивала маленькую рюмочку, но это действительно были микроскопические количества. Нам это вино очень понравилось.
Потом немцы начали нас обстреливать и пустили голиафа. Это наверно была наша первая встреча с голиафом, потому что я не помню, были ли на Ставках голиафы, наверно нет. Помню, что взрыв был очень сильный.
         Потом от нас на Охоту пошел связной. Когда я об этом узнала, я просила его обязательно узнать, что происходит в нашем доме на Университетской, ведь между районами не было никакой связи. Он вернулся через несколько дней и сказал, что в том доме, в Вавельском Редуте, все погибли, никто живой оттуда не ушел. Мне стало страшно. Я поняла, что осталась одна во всем мире. С этой минуты единственной моей семьей был отряд "Ежиков", ко всем ребятам я относилась как к родным, у меня не было никого ближе.
         А затем был взрыв так называемого "танка-ловушки" на Килиньского. Там погибли также солдаты из нашего отряда. Потом начались тяжелые бои за Старувку. Мы поочередно защищали определенные дома или корпуса.

         В середине августа мы пережили очень приятный момент. 13 и 17 августа 1944 майор Вацлав Янашек "Болек" начальник штаба группировки "Радослав", который командовал группировкой вместо раненого подполковника "Радослава", подал наградные документы, в том числе на солдат батальона "Метла". Эти документы были 18 августа утверждены генералом Бором-Коморовским.
         Крест Виртути Милитари V класса получил посмертно "Мсцивой". Я за Ставки получила свой первый Крест Отважных. Приказ о награждениях был зачитан перед фронтом отряда, что было дополнительным удовольствием. Командир отряда прочитал псевдонимы и кто что получил.

Удостоверение Креста Отважных "Славки"

         Попав на Старувку, я смогла также лучше одеться. В начале восстания я была одета в платье, тоненькое платье из серого полотна. У меня не было ни свитера, ни другой теплой одежды. Хорошо, что у меня были удобные туфли, в которых я могла ходить. Если бы было известно, сколько продлится восстание, мы бы взяли с собой хотя бы смену белья. После того, как мы захватили Ставки, я все время ходила в немецких брюках, пантерке и мужской рубашке, которую товарищи нашли в каком-то брошенном доме и принесли, чтобы мне было теплее.

         На Старувке было плохо с продовольствием. Помню, как однажды мы с подругой достали где-то немного крупы и большой котел и решили приготовить для ребят какую-нибудь еду. Ребята принесли воду, мы при случае вымыли волосы. Счастливые, мы поставили котел с кашей на кухне и начали готовить. Внезапно раздался грохот, и рухнула стена. Обычное дело на Старувке – началась бомбежка. К сожалению, от нашей каши ничего не осталось, в ней были обломки, куски стены, пыль, штукатурка. Мы, минуту назад умытые и причесанные, выглядевшие наконец как девушки, превратились, к сожалению, в два серых клубка. Но здесь было и так лучше, чем на Воле. Не помню, чтобы мы вообще что-то там ели. У меня в кармане были куски сахара. Когда кто-нибудь из ребят приходил и говорил, что голоден, я давала ему кусочек. Ситуация улучшилась после захвата складов на Ставках. Там были мясные консервы. Помню, как мы тогда объедались ими.

         Потом была больница Яна Божьего на углу Бонифратерской и Сапежиньской. 25 или 26 августа, точно не помню, мы получили приказ выслать группу из нашего отряда для обороны Яна Божьего. Надо было в течение 24 часов удержать этот плацдарм. Если бы немцы захватили Яна Божьего, не было бы контакта со Старым Мястом. Надо было любой ценой удержать его.
         Ян Божий это была психиатрическая больница. Больные выходили в белой одежде, бегали, кричали, женщины с растрепанными волосами. Вид был страшный. Двухэтажное здание, которое мы обороняли, было, наверное, зданием больничной администрации.
Пошла группа из 9 человек, 8 товарищей и я в качестве санитарки. Дойти было трудно, потому что вход был под обстрелом немецких пулеметов. Мы вошли и успели как-то расположиться в этом здании, которое было сильно повреждено.
         Один из наших товарищей, Вацек Качоровски "Вацусь" сразу же после того, как мы там как-то устроились, выглянул через окно, которое было до половины заслонено мешками с песком. Пуля попала в лоб. "Вацусь" был менее наблюдателен, чем обычно и медленней реагировал, потому что у него была температура. Я протестовала против того, чтобы он шел с нами, считала, что он не может пойти на позицию, что он просто для этого не подходит, потому что болен. Но "Вацусь" уперся. Было решено, что если он готов идти, то пусть примет участие в бою. Потом я упрекала себя, считая, что не должна была позволить, чтобы он оказался в этой группе. Это была наша первая потеря. Немцы пробили нам танком большую дыру в стене дома. Но этот танк им пришлось отвести назад, потому что ребята забросали его гранатами, и он загорелся. Командовал нами Людвик Смигельски "Людвик". Это был сержант подхорунжий, очень толковый человек, хорошо организованный, натренированный, крепкий, с хорошей военной подготовкой. Он был на несколько лет старше нас. "Людвик" был очень отважен, но одновременно очень рассудителен. И очень хороший товарищ.
         Ребята сменяли стрелковые позиции, чтобы сделать вид, что нас больше, чем на самом деле, стреляли с первого этажа, затем со второго. По мере надобности они также бросали гранаты со второго этажа. Перестрелка не прекращалась. "Людвик" в какой-то момент пошел на второй этаж нагруженный гранатами; через минуту мы услышали взрывы и немецкие крики. "Трус", "Вшебор" и "Юноша" побежали в другое крыло здания с бутылками с зажигательной смесью для танка, который подъехал под окно.
         Ситуация была незавидная. У нас осталось мало боеприпасов. Один из товарищей Збышек Хващевски, у которого был псевдоним "Трус", сказал, что пойдет и принесет все необходимое. Збышек сам себе выбрал этот псевдоним, хотя был одним из самых отважных солдат в отряде. Возможности выйти из здания были ничтожны, их практически не было. Однако если не будет боеприпасов, мы не отстоим здание, не выполним приказ. Мы не удержим его в течение суток.
         "Трусу" удалось выйти. Была уже ночь, середина ночи, и он как-то проскользнул. Немецкие пулеметы держали под прицелом вход в здание, но он сумел как-то выскочить и побежать дальше. Вскоре он вернулся, нагруженный гранатами и боеприпасами для винтовок. Он притаился за углом здания и ждал, пока утихнет огонь. К этому углу прилегала пристройка проходной.
         Теперь надо было решить, как получить боеприпасы. Войти с ними в здание было невозможно. "Людвик" предложил получить их через крышу. Надо было выйти на крышу здания и лечь на ней плашмя. Потом спуститься на пристройку, лечь на живот, свеситься с крыши как можно ниже и забрать то, что принес "Трус".
         "Людвик" хотел идти сам, но он был очень крупный, высокий, такой могучий мужчина. Было ясно, что он будет прекрасной мишенью. Я была маленькой, поэтому сказала:          - "Людвик", я пойду".
         Я спустилась на пристройку, цепляясь ногами за крышу, свесилась как можно ниже и забрала боеприпасы у "Труса". Получилось. У меня не было даже царапины. "Трус" тоже не был ранен, а мы получили боеприпасы.
         Несмотря на это не знаю, смогли ли бы мы продержаться до конца. В какой-то момент немцы снова усилили обстрел. Ночью они не слишком любили стрелять, но в этот раз у них явно появилось такое желание. Это выглядело очень тревожно, поскольку они могли бы справиться с нами. И тогда мы получили помощь. Пришли два молодых человека из "Чаты" с огнеметами. Я никогда не забуду, как один из них стоял, выпрямившись я видела это через окно, и направлял огонь в сторону немцев. Это было что-то невероятное. Он очень нам помог. Мы его прикрывали, и немцы в него не попали. Этими огнеметами они просто выкурили ближайших к нам немцев. Благодаря этому бой продолжался, и мы смогли продержаться до утра.
         Когда пришла смена, мы покинули здание. Это надо было делать очень осторожно, передвигаясь прыжками, чтобы уцелеть. Один из ребят поднялся слишком рано, и немцы в него попали. Это была вторая наша потеря. Так погиб "Тадек Парикмахер", который присоединился к отряду на Старувке. Потом мы вернулись на свою позицию, задание было выполнено. Позицию у Яна Божьего мы удержали в течение 24 часов.
         Из 9 человек уцелело семеро: Людвик Смигельски "Людвик", командир отряда, Тадеуш Енджеевски "Вшебор", Тадеуш Подгурски "Янтар", Эдвард Соболевски "Юноша", Збигнев Хващевски "Трус", Антони Войтыняк "Лис" и я.

         Спустя много лет после окончания войны я узнала, что за акцию в больнице Яна Божьего я была второй раз награждена Крестом Отважных. В этот раз не было торжественного перечисления награжденных перед всем отрядом.

Удостоверение награждения "Славки" Крестом Отважных второй раз

         Ситуация на Старом Мясте все более усложнялась. Немцы наступали со всех сторон. Наше командование понимало, что невозможно дольше удерживать Старе Място. Кроме того, были огромные потери среди солдат, не говоря уже о мирных жителях. Больницы Старого Мяста были переполнены, негде было класть новых раненых.

         В этой ситуации появился план, чтобы вооруженные отряды попробовали пробить дорогу из Старого Мяста в Средместье. Если все получится, этим путем можно будет перенести в Средместье раненых. Кроме атаки поверху предусматривался десант каналами с площади Красиньских на Банковую площадь. Предполагалось, что повстанцы внезапно выйдут на Банковую площадь, которая по сведениям разведки не была занята немцами, и помогут атакующим на поверхности.
         Из группировки "Радослава" была выделена десантная группа из 100 человек. Ею руководили капитан Збигнев Сцибор-Рыльски "Мотылек" и капитан Станислав Золотиньски "Петр". Эта группа была очень хорошо вооружена, для них забирали оружие у других солдат. План предполагал, что эта группа, выйдя наверх, займет выходящие на Банковую площадь улицы. Тогда поверху пройдет группа из "Зоськи" и предполагаемая поддержка из Средместья. Я также входила в состав десантной группы.

         Все это должно было начаться ночью в 1.00 30 августа. В 22.00 мы вышли с площади Красиньских. Известно, как выглядят каналы. Это очень неприятное ощущение, когда спускаешься по скобам вниз в темноту, зловонную темноту. В канале были натянуты веревки, можно было за них держаться одной рукой. Идти надо было друг за другом, обычно держа идущего впереди за куртку, за что-нибудь. За руку, если это было возможно. Обычно такой возможности не было, потому что все были нагружены.
         Ребята были максимально нагружены оружием. Было взято все, что только можно было взять. Даже я какое-то время несла пулемет, но недолго, потому что это было выше моих сил. С большим трудом я его подняла, но очень скоро кто-то из товарищей забрал его у меня. Сначала мы шли отвратительным каналом, потом стало немного лучше. Во всяком случае, мы дошли до цели согласно плану и до 1.00 вроде бы были на месте. Тогда с нами еще был проводник по каналам. Он хотел открыть люк, но, к сожалению, не мог этого сделать. Потом пробовали наши ребята, но им тоже не удалось. Крышка словно была заварена.
         Поэтому мы пошли к следующему люку. Было известно, что есть три люка. Возле второго люка ситуация повторилась. Люк невозможно было открыть. Создавалось впечатление, что на крышке стоит что-то тяжелое. Третий люк удалось открыть. Сперва выглянул проводник, но сразу же попятился и сказал, что там немцы.

         Из люка выглянул наш командир "Петр" и посмотрел вокруг. Было темно, но были видны белые палатки, одна возле другой, и силуэты расхаживающих немцев. Все растерялись. После быстрого совещания командиров было решено, что мы выходим. Как можно быстрее, как можно тише и как можно дальше надо отойти от люка. А огонь мы откроем, когда отойдем максимально далеко от люка. Нельзя было начать бой слишком рано, надо было, чтобы все успели выйти через люк наверх.
         "Петр" был профессиональным военным, прекрасно подготовленным офицером.
         Необыкновенный командир, необыкновенно отважный человек. Лучше всего я помню его во время боев на Ставках, когда он шел, слегка наклонившись, в черном эсэсовском мундире. Он вел себя просто невероятно. На Ставках немцы стреляли со всех сторон. Бои были очень тяжелые, мы несли большие потери. Мы передвигались прыжками, ежеминутно припадая к земле. "Петр" все время шел вперед, слегка наклонившись, я прекрасно это помню, и говорил:
         - "Вперед, дети".
         Все это время он сохранял необычайное спокойствие.
         Вышла первая группа, поручик Ян Бычковски "Цедро" и его люди. Потом следующие ребята из взвода "Торпеды". Потом должны были выходить мы, время еще было. Через минуту мы услышали выстрелы, и сверху донесся неслыханный грохот. Мы знали, что дело плохо. Мы оставили открытой крышку люка, рассчитывая на то, что раненые смогут вернуться.
         И действительно, так и получилось. Несколько раненых отступили в канал. Некоторые остались наверху. Командир отряда "Цедро" и несколько солдат погибли. Откровенно говоря, ситуация была драматическая. Один из ребят, который отступал в канал через люк, можно сказать, упал нам на головы. И тогда выстрелил его пистолет. К счастью, пуля не задела никого из нас, пошла куда-то вверх. Ни с кем ничего не случилось, было только много шума. Но это как раз не имело большого значения.
         Вторым, который вскочил назад, был Янек Романьчик "Лата", а потом Марек Гадомски "Курьер Марек" из 27 Волынской пехотной дивизии, который так же как "Мотылек" во время восстания оказался в Варшаве. Марек был ранен, рана сильно кровоточила. В этих условиях я делала им перевязки, насколько это было возможно. Конечно, это было далеко от каких-либо стандартов, но было то, что было, и место было такое, какое было. Марек был ранен в плечо. Это была очень плохая рана. Я сделала перевязку и, не имея выбора, наложила давящую повязку, иначе он не пережил бы следующие полчаса, просто истек кровью. Это было ранение такого типа, которое обычно вызывает повреждение локтевого и срединного нерва, то есть ограничение движений как минимум двух пальцев руки.
         Спустя годы мы встретились, и после сердечного приветствия он сказал мне уже более саркастическим тоном:
         - "Знаешь что, "Славка", хорошо же ты со мной обошлась в тех каналах".
         Я ответила:
         - "Ну хорошо, я понимаю, что наверное не самым лучшим образом. Но скажи, чем я там располагала. Ведь прежде всего надо было спасти тебе жизнь, а не руку. А кроме того, рука у тебя есть?"
         - "Ну есть".
         - "Ты ею работаешь?"
         - "Работаю".
         - "Двигаешь ею?"
         - "Двигаю"
         - "Ну так что? У тебя немного изуродована рука, немного ладонь, 4 и 5 пальцы не совсем хорошо действуют. Зато ты жив".
         Такой был разговор спустя годы. Кажется, в конце концов, он меня простил.

         Мы подождали, вдруг спустится еще кто-нибудь. О том, чтобы выйти наверх, и речи не было. Это было невозможно. Через какое-то время было приказано отступать. Мы идем в другую сторону, пятимся в канале. Минута была драматическая. Осознание поражения, того, что наши люди погибли, что мы не выполнили приказа. Мы отступили от люка, чтобы немцы не бросили нам чего-нибудь на голову. С этим надо было считаться. Впрочем, от товарищей я знаю, что пару гранат вроде бы бросили, но ни с кем ничего не случилось, потому что мы уже отошли на некоторое расстояние от люка.
         Мы двигались, а точнее ползли вперед. Этим каналом в самом начале было очень трудно идти. Наконец мы добрались, это было вроде бы под Медовой, до такого канала, который был широкий, достаточно высокий и, что самое главное, по обеим сторонам были каменные лавки, спускавшиеся со стены вниз. Там можно было сесть, а если было место, кто-то мог свернуться клубком и лечь. Наши командиры решили, что нам нужен отдых, что мы просто сядем и отдохнем.
         Когда было принято решение, что мы не будем выходить на Банковую площадь, командиры отправили рапорт на Старе Място, сообщая командованию, что десант не удался, что мы не выполнили задания.
         Вызвался пойти Ежи Заблоцки "Игор", заместитель командира "Ежиков". Этот факт мне казался чем-то необыкновенным. Чтобы после всех наших испытаний самому, по собственной воле, а не по приказу командира пойти той же самой дорогой в ад, которую мы оставили за собой, это было действительно нечто необыкновенное.
Было решено, что мы должны его ждать. Мы ждали довольно долго. Конечно, это требовало времени, это ведь была не прогулка по Маршалковской. Наконец командиры решили идти дальше в Средместье. Там мы выходим, и конец. Так мы и сделали. Я никогда не забуду наш выход из канала. Мы выходили утром на Варецкой.

         Мы были измученные, грязные, страшные. И что мы видим? Видим дома, нормальные дома, а не развалины. И в домах есть стекла. А нас окружила группка людей. Стоят какие-то девушки в платьях в цветочек, светлых, чистых платьях. Они причесаны и накрашены. Это было нечто невероятное. У меня все еще стоит перед глазами эта картина. Если я думаю о десанте, то всегда вспоминаю, как мы оказались на Варецкой. У девушек и женщин на Воле и на Старом Мясте не было возможности заняться собой. Собственно говоря, мы все время были на передовой.
         В Средместье какое-то время было просто чудесно. Нам предоставили квартиру, мы могли умыться, почиститься, снять с себя грязную одежду. Мы были просто шокированы тем, что увидели, таким контрастом между Старым Мястом и Средместьем. Мы пошли в гости к тетке нашей подруги Кристины Франковской "Йоанны-Кристины", связной в отряде. Тетка жила в Средместье на Вильчей.
У нее мы умылись и получили по кружке горячего какао. Мы выпили его с огромным удовольствием, настолько это было вкусно. Потом мы уснули в удобных креслах в уютной, еще не разгромленной квартире.
         А с Эдмундом Барановским "Юром" мы пошли с визитом к матери нашей подруги в Средместье, санитарки. Там нас тоже приняли очень сердечно и накормили. Там было очень симпатично, и у меня остались приятные воспоминания. Ужасным был только супчик-плюйка.

         Это продолжалось 2 дня, а потом мы пошли на Чернякув. Сперва мы пошли в Иерусалимские Аллеи и пробыли там наверно сутки. Квартира была большая, но оснащение было очень скудным. Собственно говоря, у нас там не было ничего: ни воды, ни каких-либо устройств. Там было ужасно. Место видимо не было приспособлено на место постоя. Просто территория была занята поляками, и там не успели ничего организовать. Я говорю об этом не для того, чтобы пожаловаться на плохой прием.
На Чернякув мы шли ночью, траншеей, которая была неглубокой и не очень широкой. Так, что если с одной стороны шли люди, то остальные должны были остановиться и ждать, пока те пройдут. Надо было найти какой-нибудь закуток, где можно было прижаться к стене и пропустить идущих навстречу. Шли мы очень долго. В нормальных условиях это расстояние можно было пройти за 15 минут, а может и еще быстрее, но мы шли очень долго – я думаю, пару часов. Мы все еще были очень утомлены после Воли и Старувки, после всего, что мы до сих пор пережили. Нам до сих пор не удалось отдохнуть, и дорога была очень обременительна для нас.
         На Чернякув мы добрались уже утром. Все было организовано. Приходящие отряды знали, где они квартируют, куда им идти. Не было бессмысленной беготни из одной стороны в другую.
         Нам предоставили место в очень симпатичном доме, кажется двухэтажном. Мы вошли в элегантную квартиру на первом этаже, чистенькую, с блестящим паркетом. Мы вошли в комнату, которая оказалась спальней хозяев. Хозяйки дома не было, она уехала из Варшавы. На месте был только хозяин. Мы увидели огромную широкую кровать, сверху красивое покрывало, под ним прекрасное постельное белье. Мы были едва живы. Возможно, это не был сдишком мудрый поступок, но мы просто легли как сардинки, друг возле друга на этой кровати. Кажется, мы сняли только обувь и больше ничего. Конечно, мы все еще были грязными, но умыться было негде. К тому же мы хотели просто уснуть и отдохнуть. В этот момент мы были восхищены и просто счастливы.
         Открылась дверь, и вошел хозяин дома. Он посмотрел на нас, мы подняли головы с кровати. Мы долго смотрели друг на друга. Он был удивлен тем, что какая-то странная грязная ватага лежит в его прекрасной спальне. Он сказал несколько неприятных слов и побежал к нашему командиру. Тогда заместителем командира был поручик Януш Кокорняк "Януш", которого мы обожали. Он был профессиональным военным родом из Быдгощи. Прекрасный человек, замечательный командир, заботящийся об отряде.
         "Януш" пришел с хозяином, посмотрел на нас и сказал:
         - "Ну да, такие грязные и лежат тут. Как это – девушки и парни?"
         Нас кажется было две, а ребят трое, не помню.
Хозяин был возмущен. "Януш" не знал, что сделать. Он извинился перед хозяином, а нам сказал:
         - "Слушайте, что вы делаете, так нельзя".
         Это было сказано, чтобы отвязаться, потому что мы видели по его виду и по глазам, что он на нас не сердится. И          кто-то из товарищей сказал:
         - "Знаете что, я понимаю, что здесь очень красиво, но вам надо считаться с тем, что в ближайшие дни здесь уже не будет так красиво и симпатично и совсем не потому, что мы тут спим сегодня".
         Тогда мужчина немного смутился.

         Таково было начало. На Чернякове мы были недолго. Сначала мы принимали участие в боях, не помню даже точно, где и когда это было. Потери были так велики, что из остатков нашего батальона выделили роту, сохраняя название "Метла".
         Помню, как на Княжеской я делала перевязку Эдварду Барановскому "Юру". Он еще и сегодня иногда вспоминает, что тогда я недооценила его ранение, вообще не приняла близко к сердцу. А там на самом деле не было ничего серьезного. В принципе, у него была небольшая рана, правда, было сильное кровотечение, такое артериальное кровотечение из щеки. Но голова была цела, он стоял на ногах. Короче говоря, он не был тяжело ранен, только немного. Поэтому я считала, что ничего важного не случилось, пройдет. Кровотечение остановят, осколок достанут и порядок, будешь здоров.

         С Чернякова мы пошли на Княжескую 7, это была наша цель. А потом вверх к больнице на откосе. Там мы заняли позицию. Нашим заданием было сидеть там и стеречь проход с Чернякова. Мы также заняли домик Пневского, китайское и французское посольства.
         Наша ситуация была не слишком хороша. До 13 сентября было еще более-менее, но 13 сентября немцы взялись за нас как следует. Им удалось оттеснить нас с откоса. Они шли на нас сверху. Я уж не говорю о том, что в нас стреляли из Банка Народного Хозяйства, с моста Понятовского, не знаю откуда еще. Можно сказать, отовсюду. Они шли сверху и сталкивали нас вниз. Задача была проста – Княжеская как на ладони. Наши потери тогда были огромны. Это были очень тяжелые бои. В результате Княжескую мы удержали, но потеряли откос, на откосе наших позиций уже не было.

санитарка Халина Дудзик "Славка" на Княжеской

         Там мы приняли один сброс. Двое товарищей пошли за ним на середину улицы Княжеской. Правда, это было ночью, но купол парашюта был хорошо виден, и немцы наверняка заметили его. Ребята вызвались добровольцами. У нас всегда так было, всегда кто-то вызывался сам. Желающих было больше, чем возможностей. А они, на зависть остальным, получили за этот поступок Виртути Милитари. Это были поручик Ежи Заблоцки "Игор" и подхорунжий Тадеуш Герымски "Конрад". Впрочем, сброс был не слишком хороший, немного боеприпасов и сухарей.

         Были бои за домик Пневского, за китайское и французское посольства. Наши потери действительно были очень велики. Но надо признать, что самое главное задание мы выполнили. Мы удержали позиции на Княжеской. Мы очень долго удерживали китайское посольство. Однажды я пошла с приказом нашего командира к товарищу, который командовал в посольстве. Я пришла, и то, что я увидела, меня поразило. С одной стороны стены были наши ребята. Но в стене снизу были большие дыры. И через эти дыры видны были сапоги немцев. Это было нечто невероятное. Я была шокирована. Они были так близко друг от друга, их разделяла только стена. И они воевали, вытесняли друг друга. Так мы продержались очень долго.
         Так же было внизу с домиком Пневского. Там бои продолжались несколько дней. Такие повторяющиеся. Немцы отбивали домик у нас, потом мы отбивали домик у немцев. И так это и продолжалось. Но в конце концов немцы заняли его окончательно.

         12 сентября на Княжеской был тяжело ранен наш командир поручик Михал Панасик "Щенсны". Буквально рядом разорвался снаряд, скорее всего из миномета. У "Щенсного" было изуродовано лицо. Это было что-то страшное: вырвана челюсть, пол-лица, часть носа. Он был просто страшно изуродован, выжил каким-то чудом. Сначала он лежал в госпитале Управления Социального страхования, а потом где-то в Средместье. Врачи сначала даже не хотели им особенно заниматься, казалось, что он просто умирает. В полевых условиях в принципе невозможно было много сделать. Однако благодаря усилиям врачей и хороших людей "Щенсны" выжил.
         После войны он перенес 7 или 8 операций. Ему делали операции пластические, восстановительные. Когда я увидела его через несколько лет, я была шокирована, потому что мне казалось, что его лицо выглядит страшно. Я помнила, что он был очень красивым мужчиной. Но потом я освоилась и считала, что ничего такого в этом нет. Лицо немного изуродовано, но он жив, работает. Прекрасный человек.
         Когда раздался взрыв, я стояла рядом со "Щенсным". И только на какое-то время... перестала слышать. В очередной раз сработало мое солдатское счастье.

         На княжеской, так же как и в Средместье, мы ели главным образом знаменитый супчик-плюйку. Как-то квартирьер особенно расстарался, и мы получили ужасно твердые клецки и немножко мяса. Клецки были наверняка с какими-то добавками. Это был настоящий пир, нам всем очень понравилось. Потом оказалось, что гуляш был из маленькой белой собачки, которая крутилась поблизости.

Подготовка к обеду на Княжеской. Слева направо: Тадеуш Енджеевски "Вшебор", Ежи Заблоцки "Игор", неизвестный, Веслава Рейфф "Слава"

         На Чернякове, во время нашего короткого пребывания там, было лучше, потому что позади домика Пневского и китайского посольства были помидоры и другие овощи. А страстные романтики могли также пойти за цветами для девушек. Это не всегда кончалось хорошо, несколько ребят погибло во время таких экспедиций.

         Приближался конец восстания. Никто из нас не ждал капитуляции. Когда сначала пошли какие-то слухи, что будет капитуляция, помню, мы были в ярости, были очень недовольны. Мы советовались, что делать, мы хотели сражаться, несмотря на то, что мы были измотанные, голодные, грязные и самое время было от всего этого отдохнуть. Стало холодно, а у нас не было подходящей одежды, почти не у кого не было теплых вещей. Несмотря на все проблемы, потерю друзей, мы были убеждены, что будем сражаться до конца. Известие о капитуляции мы приняли очень плохо.

Боевой путь батальона "Метла" (Л. Нижиньски "Батальон Метла")

         Конечно, мы были солдатами, которые умели сражаться, были ответственными и дисциплинированными. Мы были необыкновенно дисциплинированной, хотя и странной армией. Когда пришел приказ о капитуляции, мы выполнили его без разговоров. Но это был очень грустный день.

Халина Енджеевска-Дудзик

обработка: Мацей Янашек-Сейдлиц

перевод: Катерина Харитонова

Халина Енджеевска-Дудзик род. 19.10.1926 в Варшаве капрал подхорунжий, санитарка АК псевдоним "Славка" рота "Ежики" батальон "Метла" группировка АК "Радослав" № военнопленного 224292

Copyright © 2015 Maciej Janaszek-Seydlitz. All rights reserved.