Свидетельства очевидцев восстания

Воспоминания санитарки батальона АК "Метла" Халины Енджеевской, псевдоним "Славка"

Халина Енджеевска-Дудзик, род. 19.10.1926 в Варшаве капрал подхорунжий, санитарка АК псевдоним "Славка" рота "Ежики" батальон "Метла" группировка АК "Радослав" № военнопленного 224292

         Была объявлена капитуляция. Часть оружия мы закопали на Княжеской, там, где была оранжерея в Доме Глухонемых. Часть ребята уничтожили. Мы выбрали наиболее испорченные экземпляры, чтобы отдать немцам, когда пойдем в плен.
Командование дало нам выбор, мы могли решить, как выходить из города. Если у кого-то был контакт с семьей в Варшаве, он мог выйти вместе с ними. Если кто-то хотел выйти с мирным населением, он тоже мог это сделать. Однако было бы лучше, если бы мы вышли с армией.
         У меня не было особого выбора, я знала, что мои родные погибли. В этой ситуации я решила идти в плен как солдат. Я наивно думала, что в лагере, как и во время восстания, мы будем все вместе.

         В Ожаров мы пришли еще вместе, как отряд. Наш командир поручик Януш Кокорняк "Януш" предупредил нас, что выходит с армией, но по дороге убежит. У него в Миланувке была семья, жена, которая приехала из Быдгощи, откуда они были родом. Короче говоря, он не идет в плен. У него было право самому решать, и мы приняли его решение. Он все время уговаривал меня бежать вместе с ним. Он очень заботился о людях в отряде, очень сердечно относился ко всем нам. Он говорил:
         - "Славка", пойдем, нам наверняка удастся. Мы убежим. У меня там семья. Они наверняка примут тебя как родную".
         Но я хотела идти вместе со всеми.
         Я была ужасно одета, когда шла в плен. Из группы мирных жителей кто-то выбежал, когда наша колонна проходила мимо, и набросил мне на плечи большую черную куртку. Правда, это не была теплая зимняя куртка, но она была достаточно плотная. В этой куртке я ходила всю зиму.

         В Ожарове нас разделили, отдельно мужчин, отдельно женщин. Так получилось, что со мной не было подруг из нашего отряда. Наверное, по дороге до Ожарова я уже шла одна. Помню, я стояла перед вагоном, который уже был забит до отказа, и не знала, что делать дальше. Идти ли искать другое место, хотя, казалось, что везде уже занято. Немцы подгоняли.
         И вдруг я услышала крик:
         - "Хальшка!"
         Меня на самом деле зовут Халина, но дома меня называли Хальшка и в школе тоже. Подруги называли меня Хальшка.
         Я начала оглядываться, искать, кто меня позвал. Голос показался мне знакомым. Оказалось, что в вагоне, возле которого я стояла, была моя очень близкая подруга, с который мы были знакомы всю жизнь, Янка Мёнчинька. А с ней подруги из ее отряда. Этот отряд, как потом оказалось, сражался в Вавельском Редуте. Так уж странно сложилось.
         Я села в вагон, и мы поехали в Германию. Поездка не была приятной. Было очень тесно, не было места для отправления физиологических потребностей. Немцы не хотели выпускать нас на станциях. Наконец, уже не помню на какой станции, где-то в глуши, мы стучали в дверь вагона руками и ногами, требуя нас выпустить. То же самое делали в соседних вагонах. Как только начал один вагон, тут же присоединились остальные. Мы хотели, чтобы нас хоть на минутку выпустили из этих проклятых вагонов.

         Наконец возле какой-то станции, в чистом поле, поезд остановился, и немцы велели нам выходить. Каждый старался спрятаться под какой-то кустик. Это было трудно, потому что кустиков было мало, а "пассажиров" в поезде много, к тому же разного пола. Чувства стыда тогда просто никто не испытывал. Это было странно. Для нас, очень молодых девушек, которые воспитывались в нормальных условиях, такая ситуация была очень неприятна. Но ничего не поделаешь.
         В вагоне, в которым мы ехали в лагерь, родилась крепкая дружба пятерых девушек. Кроме меня там были Янка Мёнчиньска (позже Бобровска) "Крыся", Ханка Вильчиньска "Маленькая Ханя", Халина Стракач (Позже Поровска) "Анька" И Марыся Сташевска (позже Борунь) "Кошка". Мы подружились так крепко, что остальные девушки в бараке называли нас "семьей пятерняшек". Мы были просто неразлучны.
         Как потом оказалось, во время восстания мы были в разных отрядах. "Крыся", "Маленькая Ханя" и "Кошка" были в Вавельском Редуте, а после перехода каналами в Средместье – у "Гольского". "Анька" была в "Парасоле".

         Мы наконец приехали в окрестности Бремена. Нас выпустили из вагонов, и мы колонной пошли в баню. Мы шли полевой дорогой, а по обеим сторонам дороги очень долго стояли люди, немцы. Это было уже на территории Германии. Это были пожилые люди, главным образом, пожилые женщины, и много маленьких детей. Несмотря на то, что мы уже знали немцев с худшей стороны, мы были удивлены криками:
         - "Polnische Banditen!" (Польские бандиты).
         Они бросали в нас камнями. Не какими-то большими камнями, потому что у них не было сил, чтобы поднять такие, а маленькими. Это произвело на нас ужасное впечатление. Потом была баня, где к нам отнеслись просто ужасно. Тогда я потеряла кольцо Юрка. Видимо, оно понравилось какому-то немцу, который его просто украл.
         Потом была дезинсекция. А потом уже не помню, вернулись ли мы к поезду, или нас погнали пешком. И все попали в Зандбостель. Это был первый лагерь для военнопленных, в котором мы оказались, большая группа повстанцев, и женщины, и мужчины. Среди мужчин было несколько молодых офицеров, подпоручики и поручики, а также солдаты.

идентификатор №224292 военнопленного

         Нас разместили в двух бараках. Надо сказать, что ситуация была непростая. Нечего скрывать, лагеря для военнопленных это не санатории. Однако они сильно отличались от концлагерей. Никто в нас не стрелял. Правда пытались стрелять, даже не столько пытались, сколько делали вид, что будут стрелять. Снимали винтовку с плеча и говорили, что если не сделаешь чего-то, то застрелят. Например, когда копали торф, стражник говорил, что будет стрелять и убивать. Но никого не убил и даже не выстрелил.

         Разница между нашим лагерем и концлагерем была очень велика, но несмотря на это, было очень трудно выжить и в одном, и в другом. В Зандбостель мы спали на полу на досках. Между досками были очень широкие щели. И если просунуть между ними палец, даже кончик пальца, то он уже оказывался в воде. Наши бараки стояли буквально на воде. На этих досках были какие-то стружки или опилки. Мы накрывались тоненьким одеялом, на одного или на двух человек, уже не помню. Мы лежали вповалку, прижимаясь друг к другу, чтобы было теплее.
         А кроме того, мы конечно было страшно голодны. Какое-то время нам давали брюкву или суп из брюквы. Он был отвратительный. Даже сегодня, если кто-то при мне говорит, что сварит брюкву, я отворачиваюсь, чтобы даже не слышать этого. И была какое-то время, кажется не ежедневно, картошка. Конечно нечищеная. Дежурные приносили котелок, ставили в центре, и все девушки стояли или сидели вокруг этого котелка с картошкой и смотрели. Мы смотрели, одинаковые ли картофелины, большие или маленькие. Когда я сегодня думаю об этом, это кажется смешным. Но тогда смешно не было. Мы были просто страшно голодны. По утрам нам давали напиток, неизвестно, чай или травяной отвар, и по кусочку хлеба, которого должно было хватить на весь день.
         По очереди выбирали дежурного, который разделял картофелины в нашем бараке. И должна сказать, что каждая очень старалась, чтобы ее случайно не заподозрили в том, что своим ближайшим подругам она дает самые большие картофелины. Каждая старалась, чтобы такого не было. Потому что это была бы компрометация. Сосуществование в лагере было действительно необыкновенное.
         В Зандбостель нас навещали солдаты с 1939 г. У них была прекрасная организация, ведь они были тут уже несколько лет.
Они очень заботились о нас. Как только мы приехали, разошлась весть, что приехали аковки. Все сбежались, чтобы увидеть, как мы выглядим. И очень о нас заботились. Если что-то было нужно, они старались нам помочь. Время от времени они старались принести нам что-нибудь съестное. Это было реже, но случалось.
         В Зандбостель, благодаря солдатам с 1939 года, действовала почта. Крохотные записки переносились или перебрасывались через проволоку в мужской лагерь, и приходили ответы. Так что можно было быть уверенным, что адресаты их получили. Я долго переписывалась с ближайшими товарищами из моего отряда, которые были в другой части лагеря. Хотя это было запрещено, почта приходила. Я получала очень милые письма, отправляла свои, надеюсь, такие же милые. Регулярно со мной переписывался Тадеуш Енджеевски "Вшебор", с которым я прошла весь боевой путь "Метлы". Содержание наших записок постепенно менялось с дружеских на более близкое. Между нами начало возникать чувство. Я сохранила пару записок того периода.

Лагерная записка

         Как-то появилась возможность для личной встречи. Это было после какой-то специальной просьбы, не помню, как это произошло. Жених моей сестры Дануси каким-то образом узнал, что мы находимся в этом же лагере. Его звали Тадеуш Ранд "Коранецки", он был в "Баште", был ранен на Мокотове. После войны они с Данусей поженились.
         Благодаря "сарафанному радио", из записок, он знал о нашей семье пятерняшек, которые еще крепче подружились в Зандбостель, а потом в Оберланген. Еще сегодня во время встреч в Оберланген кто-нибудь, увидев меня, всегда спрашивает:
         - "А где остальные пятерняшки?"
         Мы были такой известной лагерной семейкой. Мы все время поддерживали контакт друг с другом после войны.
         Тадеуш, который недавно был тяжело ранен, в лагере серьезно заболел, о чем и сам не знал – у него была тяжелая форма туберкулеза легких. Выглядел он ужасно: серый, худой, он производил впечатление, что через минуту может умереть. И он сделал нечто невероятное. Из какой-то посылки, которую получили ребята, он принес для нашей пятерки большую банку какого-то джема или варенья, уже не помню. Это был невероятный, просто неслыханный подарок. Мы вообще не хотели брать, но он уперся, что оставит нам банку. Мы были страшно растроганы.
         На следующий раз, когда он снова раздобыл пропуск и пришел нас навестить, а мы знали о его приходе, мы спрятали хлеб, который получили утром на весь день, не слишком большой кусок хлеба на нас всех. И мои подружки из семьи пятерняшек сказали:
- "Мы это дадим, когда придет твой Тадеуш, дадим ему в подарок".
         Я сказала:
         - "Вы с ума сошли, весь хлеб отдаете в подарок. Я могу дать ему свою порцию, отрежем мой кусочек, и я отдам. Но незачем, чтобы вы все остались голодными".
         На это они не согласились. И снова была проблема, только в этот раз мы что-то давали, а он не хотел взять. Такие были правила поведения в лагере.

         Случались забавные ситуации. У меня была подруга Ханка Крушевска (позже Малевич), тоже из Конфедерации Народа, которая тоже была в Зандбостель, но не в нашем отряде. Мы недолго были вместе в конспирации, но с тех пор знали друг друга. К ней приходил один из солдат с 1939 года и приносил какие-то сладости. Ханка знала, что если я что-нибудь получу, то разделю на всю семью пятерняшек. Поэтому, чтобы меня подкормить, она под каким-то предлогом вытаскивала меня из барака и неожиданно запихивала мне что-нибудь сладкое сразу в рот. Я говорила:
         - "Ханка, что ты делаешь, помилуй".
         А она:
         - "Ты должна это съесть".
         Это было очень мило и забавно одновременно.

"Пятерняшки" вскоре после освобождения лагеря. Слева направо: Янка Мёнчиньска "Крыся", Мария Сташевска "Кошка", Халина Стракач "Анька", Ханя Вильчиньска "Маленькая Ханя", Халина Дудзик "Славка"

         В Зандбостель мы ходили на работы, это было довольно тяжело. Была зима, мороз. Надо было копать торф. Это нам удавалось с трудом. У нас просто не было сил, а торф был твердый как камень. Тогда были скандалы с стражниками, которые заставляли нас это делать.
Во время пребывания в Зандбостель я написала письмо семье шурина, которая жила в Кракове. Я сообщала им, что нахожусь в лагере, и просила по возможности ответить.

         Однажды в конце декабря нам сообщили, что в такой-то день утром мы должны быть готовы к выходу. Мы не знали, куда идем. А еще раньше нас пробовали уговорить отказаться от статуса военнопленного. Приезжали титулованные немцы, которые нас уговаривали, рассказывали, как нам будет хорошо, когда мы не будем считаться военнопленными, как о нас будут заботиться. Вообще все будет супер. Никто, ни одна девушка, и, насколько я знаю, ни один из ребят на это не согласился. Ответ, который получили немцы, был составлен польским командованием лагеря.
         Нас перевезли в Оберланген. Это был лагерь, расположенный возле голландской границы. До этого он был концентрационным лагерем, в котором было очень много немцев, таких, которые каким-то образом вызвали недовольство властей III Рейха, и которых считали персонами нон грата и направили в концлагерь.
         Когда мы туда приехали, лагерь был пуст. Он находился на болотах. Вокруг было пусто, людей нигде не было. Постепенно мы все там организовали. Польской коменданткой лагеря была Мария Милеска "Яга", старше нас на несколько лет, прекрасный организатор. Она не соглашалась со всеми условиями, которые выдвигал немецкий комендант, потому что конечно был такой.
         На вышках были эсэсовцы, но мы главным образом общались с солдатами Вермахта. В Оберланген мы голодали больше, чем в Зандбостель. Особенно последние недели перед освобождением, тогда мы действительно едва двигались, едва сползали с нар. Не было даже отвратительного супа с червями с капустой, которым нас до этого кормили. Здесь мы спали не на полу, а на деревянных трехъярусных нарах. Обычно мы спали друг возле друга, потому что одеяла были тоненькие, и когда мы прижимались друг к другу, было теплее. В помещении на 200 человек была огромная печь, которую можно было разжечь, если удавалось собрать немного топлива. Это было непросто. Печь не слишком хорошо работала. Думаю, она была повреждена. Всех бараков в лагере было около 200, но не все были заняты.

         Комендантка нашего барака №3 Кристина Герышевска "Кристина" была замечательной девушкой. Под ее началом было 200 женщин, главным образом молодых. Но было также несколько старших женщин. Нам они казались очень старыми. Им было по сорок лет, а одной кажется даже пятьдесят с чем-то. Для нас это была старушка.

         Комендантка должна была организовать жизнь в нашем бараке. Кто будет топить печь, кто будет раздавать еду, кто пойдет на такую работу, кто на другую, кто будет заниматься несчастной уборной и т.д. Ей надо было назначить девушек для каждого задания. Работа у нее была нелегкая, но она прекрасно с ней справлялась. Она умела ладить с людьми, у нее был талант организатора и умение общаться с людьми.
         Никто никогда с ней не спорил. Мы считали, что то, что она делает, просто справедливо. Случалось, что какая-нибудь из нас особенно плохо себя чувствовала, потому что хорошим здоровьем никто не мог похвастать. Иногда некоторые девушки по тем или иным причинам чувствовали себя очень плохо. Тогда, если они говорили:
         - "Кристина, я себя плохо чувствую, могу я сегодня не идти на работу".
         Не было никаких проблем. Комендантка всегда могла устроить все так, чтобы дать отдых той, которая больна, и не вызвать чувства недовольства среди остальных.

Девушки из Оберланген

         Так шла наша жизнь. Должна сказать, что лагерь был прекрасно организован. Представьте себе, что в нашем обществе были к счастью также женщины, у которых были звания профессоров, докторов, которые были образованными людьми и охотно учили нас. Появились разные курсы, в том числе по физике, астрономии, художественной литературе, польской и мировой. Было действительно интересно. И преподавали компетентные люди, не такие, которые считали, что они для этого подходят, а такие, которые имели соответствующее образование. И они замечательно это делали.

В лагере очень важно, чтобы время пребывания там было проведено с пользой. Конечно, все эти занятия были нелегальны, немцы ничего об этом не знали. В определенное время все потихоньку собирались в бараках, где проходили лекции. Курсантки собирались постепенно, не все вместе. Было заранее известно, в котором часу и где, в каком бараке проводятся занятия. Не помню, было ли хоть раз такое, чтобы немцы нас поймали за этими занятиями.
         Я записалась на астрономию и физику, просто потому, что не имела об этих науках понятия. В школе у меня были "хвосты", потому что во второй класс лицея я пришла поздно из-за эвакуации семьи. В течение месяца мне пришлось пройти все, что мои подруги изучали целый год. Хуже всего мне давались точные науки, я очень отстала. Поэтому я подумала, что смогу чему-нибудь научиться в лагере. Но ходила я недолго, это было выше моего уровня, так что я немногому научилась. Я начала ходить на другие занятия, слушала лекции по литературе.

         Однажды произошло нечто чудесное, что изменило мою жизнь в лагере: пришло письмо, адресованное мне. Из Кракова писала мне мама, которую несколько месяцев я считала мертвой. Оказалось, что связной, который принес мне плохие известия с Охоты в августе 1944 г., не знал всей правды.

Письмо Марии Дудзик "Славке"

         Во время восстания моя сестра Данута была санитаркой в маленьком полевом госпитале на улице Мяновского 15. Она не хотела уходить вместе с госпиталем, который эвакуировали, хотела остаться с родителями. После захвата Вавельского Редута 11 августа немцы отделили от остальных и расстреляли группу мужчин. Таким образом в возрасте 44 лет погиб мой отец. Мама с Данусей прошли ад Зеленяка на Груецкой. Дануся была избита, у нее были сломаны скуловые кости. Были такие моменты, когда мама лежала на Данусе, закрывая ее собственным телом, чтобы ее не изнасиловала украинская солдатня.
         Потом они обе попали в Прушкув, где Данусю увидел врач, который организовывал там амбулаторию. Во время оккупации он давал в нашей квартире лекции по анатомии в рамках тайного Варшавского Университета. Дануся была в группе из 5 или 6 студентов, которые слушали эти лекции. Врач сразу же узнал ее, несмотря на ее ужасное состояние. Он посмотрел на нее и задал смешной вопрос:
         - "Данка, а ты откуда здесь взялась?"
         Он сразу прислал медсестер, они забрали Данусю. Врач сразу взял ее под свою опеку, поместил в амбулатории или в палате, не знаю точно. Потом сказал, что отправит ее в Миланувек в больницу. Но Данка сказала, что никуда не поедет без мамы.
         После этого они обе чем-то "заболели". Маму вроде бы было легко вытащить оттуда, потому что она выглядела ужасно, хотя ей было всего 42 года. А потом доктор отправил их в Миланувек. А из Миланувка они позже уехали в Краков. В Кракове жила семья мужа моей сестры Ванды. Они были варшавяне, но во время оккупации жили в Кракове. Мама с сестрой какое-то время жили у родственников. Мама закончила какие-то курсы шитья, что-то кроила и шила, зарабатывая на содержание их обеих. Вроде бы ей неплохо удавалось. А Дануся ходила в какую-то парикмахерскую, где работала маникюршей. Так они обе зарабатывали.
         Для меня самым главным было то, что они живы. О Ванде я по-прежнему ничего не знала, кроме того, что в 1943 г. она выехала вместе с партизанским отрядом.

         Кроме научных занятий, в Оберланген процветала культурная жизнь. Бывали даже маскарады, для которых девушки готовили наряды. Не знаю, откуда они добывали все эти тряпки. Большая часть попала в лагерь с маленьким багажом, таким, как санитарная сумка. У меня вообще не было ничего, кроме куртки, которую мне дал какой-то мужчина по дороге в Ожаров.

Приглашение на бал в Оберланген

         Но были и исключения. У одной из девушек были большой чемодан и рюкзак. Всю дорогу она мучилась с ними. Иногда из сострадания мы помогали ей нести эту тяжесть. Мы раздумывали, что настолько важное она тащит с собой? И что же оказалось? Если бы мне кто-то сказал, что можно сделать нечто подобное, я бы никогда не поверила.
         Наша подруга после восстания пошла в лагерь из собственной квартиры. Она была в батальоне "Гольски" возле Политехники, а жила совсем рядом, на улице Снядецких. Перед тем, как пойти в лагерь, она зашла в квартиру и забрала вещи, которые, по ее мнению, были самыми важными. И весь ее багаж это были фотографии, не одежда, а фотографии. Мы знали, что война идет к концу. Время от времени была слышна артиллерийская канонада, было известно, что фронт близко. Через пару дней или через пару недель придут наши освободители. Вопрос только, кто это будет? Мы приготовили бело-красный флаг, не знаю, где девушки взяли материал для него.
         В лагере также начала формироваться караульная рота, состоящая из девушек, для охраны лагеря, хотя оружия у нас не было.

         12 апреля 1945 г. началась перестрелка недалеко от лагеря. Мы спрятались в бараках, но были настороже. Мы не знали, что происходит, может просто недалеко от лагеря идет бой. Потом мы увидели, что что-то происходит уже на территории лагеря, потому что под обстрелом оказалась караульная вышка, а сидевшие на ней эсэсовцы были ликвидированы. Один перевесился через балюстраду.
         На территорию лагеря въехало нечто, что мы тогда приняли за танк, но это не был танк. Это был бронетранспортер, так называемый "scoutcar" (разведывательный бронеавтомобиль), очень похожий на танк. Когда рухнула вышка, мы поняли, что это наши друзья. Потом, повалив забор из колючей проволоки, машина въехала на территорию лагеря, из нее выскочили какие-то люди в мундирах. Поскольку на них были "канадки" (мундиры английского образца), мы думали, что это англичане или американцы. Сразу мы не заметили нашивки на рукавах. А у них были на рукавах нашивки Poland (Польша).
         Ну и все наши девушки из бараков бросились к ним, а они к нам. Это было что-то невероятное. Одна из нас начала говорить по-английски, и тогда выяснилось, что это поляки. Боже, как мы тогда радовались. Даже представить себе нельзя, что это была за радость, необыкновенная радость. Нас освободили поляки.
         Поляки, солдаты генерала Мачка, 1 Танковая дивизия, узнали, что где-то поблизости есть какой-то лагерь. Сначала они знали только, что какой-то лагерь. Потом стало известно, что это лагерь для женщин, неизвестно каких, откуда. Несомненно, это лагерь, потому что есть караульная вышка. Издалека можно увидеть женщин. А потом стало известно, что это польки.
         И наши появились собственно говоря вопреки правилам, потому что им нельзя было отступать от своего боевого плана. Однако они изменили этот план, впрочем, с разрешения командования. Группа из полка полковника Станислава Кошутского отправилась на разведку. Началась стрельба, они ликвидировали эсэсовцев, которые были на караульной вышке, форсировали ограждение и въехали на территорию лагеря. Они были сами изумлены, увидев, что со всех сторон к ним бегут польки. Радость с обеих сторон была невероятная.

Полковник Кошутски инспектирует лагерь Обреланген

         И тогда они начали о нас заботиться. Они были великолепны. Появились врачи, появилось продовольствие, все, что только было можно. Ежедневно к нам кто-то приезжал. Ежедневно они привозили продовольствие до тех пор, пока находились где-то по соседству. А кроме того они снабдили нас запасами продуктов. Наше командование лагеря и кто-то он них предупреждали, что нельзя есть сразу много. Часть девушек выдержала, честь нет. Ну и к сожалению многие девушки сильно болели. Для пустых желудков жирная, очень жирная, хотя и хорошая еда была просто убийственна. К счастью, кроме небольшого недомогания, ничего не случилось.

Радость после освобождения

         Позже к нам приезжали канадцы. Конечно, приехали врачи. Оказалось, что в лагере есть несколько девушек, семьи, братья, отцы которых приехали в Оберланген. Было несколько таких девушек. Для них это была необыкновенная радость и счастье.

Халина Енджеевска-Дудзик

обработка: Мацей Янашек-Сейдлиц

перевод: Катерина Харитонова

Халина Енджеевска-Дудзик род. 19.10.1926 в Варшаве капрал подхорунжий, санитарка АК псевдоним "Славка" рота "Ежики" батальон "Метла" группировка АК "Радослав" № военнопленного 224292

Copyright © 2015 Maciej Janaszek-Seydlitz. All rights reserved.