Свидетельства очевидцев Восстания

Воспоминания Мирослава Тадеуша Сьмиловича

Мирослав Тадеуш Сьмилович, род. 10.07.1934 в Варшаве

         Под конвоем солдат и лающих собак нас привели в огромные цеха. Там находился так называемый временный лагерь для выселенного из Варшавы населения. Сегодня мне трудно описать это страшное место, почти последний круг ада, где тесно сбившиеся люди в грязных цехах железнодорожных мастерских лежали или сидели на земле. Духота и вонь немытых тел смешивались со смрадом нечистот, поскольку люди часто справляли нужду в каналах вдоль железнодорожных путей, проходящих через цеха.
         Женщины с плачущими младенцами на руках, старики, стонущие больные и раненые с окровавленными грязными повязками на головах, руках и ногах, а также психически больные – одни неестественно веселые, другие нахмурившиеся и глядящие неподвижно в одну точку, словно бы отсутствующие или мертвые, пронзительные крики ищущих друг друга потерявшихся в этой толпе людей – взрослых и детей. Все эти звуки сливались в один крик отчаяния. Несмотря на то, что я в какой-то степени привык к отзвукам войны за два месяца восстания, этот шум был для меня невыносим, временами я закрывал уши руками.
         В этом страшном гаме и толчее мы в конце концов нашли для себя какой-то свободной клочок грязной поверхности. Я выпил воды, которая еще оставалась у мамы в бутылке, и съел кусок хлеба, который дал мне на вокзале немецкий офицер. Я сидел, прижавшись к маме. Рядом наши соседи с Жолибожа с дочерьми. Двухмесячные повстанческие испытания, постоянный страх, вынужденный уход из дома, переход через руины Варшавы, которой почти не было, утомление и голод, только частично утоленный небольшим количеством супа в костеле и куском хлеба с водой, а также кошмарные картины лагеря в Прушкове превысили психологическую выносливость 10-го ребенка. Нервная система была перегружена впечатлениями и явно защищалась – не знаю, когда я заснул.
         Пребывание в Прушкове не затянулось, на второй или третий день (не помню точно) нас начали "сортировать". К счастью, у нас было еще немного воды и остатки хлеба, но, несмотря на это, голод снова начал нас донимать. День, когда мы покинули цеха, стал избавлением, поскольку нас поддерживала надежда, а она, как известно, умирает последней. Нам велели построиться в указанном порядке. Напротив стояли эсэсовцы и решали, кто налево, в концлагеря, а кто направо, в деревни на территории Генеральной Губернии. Польши как государства в то время на карте не было.
         Подошла наша очередь, и тогда случилось нечто страшное. Косой и толстый эсэсовец, которого я помню до сих пор, отправил маму налево, а меня направо. Мама в отчаянии начала просить стоявшую рядом женщину в мундире, которая понимала польский, чтобы нас не разделяли. Женщина посмотрела на маму и на меня, что-то сказала эсэсовцу, и тот направил нас обоих налево. Маму сильно потрясло это происшествие, она едва не плакала, но, видимо, больше от счастья.
         Через некоторое время нас снова отправили на перрон и велели садиться в открытые товарные вагоны, но в этот раз глубокие. Через какое-то время поезд тронулся. Мы не знали, куда едем; начался дождь. Через час мы промокли насквозь. В нашем вагоне ехала молодая женщина с младенцем, который все время плакал; через несколько часов ребенок перестал плакать, зато мы услышали рыдания матери – ребенок умер.
         Спустя еще несколько часов, где-то в поле поезд остановился, чтобы дать возможность "пассажирам" справить физиологические потребности. Поезд был окружен эсэсовцами с автоматами наизготовку, у некоторых были собаки. Если бы кто-то пересек определенную ими границу, его бы застрелили. Мать умершего младенца тоже вышла с ним и через некоторое время вернулась в вагон одна. Мы не узнали, что она сделала с ребенком, она все время тихо плакала и не хотела ни с кем разговаривать.
         Поезд снова тронулся, к счастью дождь иногда прекращался. Мы ехали уже день и ночь. На следующий день около полудня при почти безоблачном небе нас внезапно окутала темнота и удушающий дым. В вагоне люди закричали от ужаса, большинство было убеждено, что мы въехали в какой-то туннель, в котором нас отравят газом. Однако поезд ехал дальше. Мы были в туннеле возле Мехова. Когда над нами снова появилось небо, мы вздохнули с облегчением. Мы были почти черными от дыма и сажи из паровоза. В конце концов, поезд остановился на станции в Сломниках, и там из громкоговорителей снова раздался хорошо знакомый нам приказ: "alles ausgehen".
         Поезд был очень длинный, поэтому на перроне внезапно стало ужасно тесно, и снова раздались отчаянные призывы потерявшихся. Возле вокзала стояло как минимум несколько десятков подвод (немецкая организация всегда была образцовой). Людям велели по очереди садиться на эти подводы, но получилось так, что нам не хватило места, и пришлось ждать следующих. Через минуту к нам подошел симпатичный пан, который какое-то время рассматривал нас издалека, и сказал, что может взять нас к себе, и что мы поедем на какой-то подводе на следующий день в деревню.
         Конечно мама и наши соседи (до сих пор не знаю, каким чудом муж нашей соседки прошел вместе с семьей через сортировку в Прушкове – может, притворялся больным) согласились на это предложение. Через минуту мы оказались в уютной теплой квартире, где могли впервые за два месяца умыться в теплой воде и съесть что-то горячее. Дом, в котором нас так гостеприимно приняли, находился возле рынка в Сломниках. На следующий день около полудня подъехала подвода, в которую были запряжены две лошади. Нам сказали, что мы поедем в два расположенные по соседству имения: Коньчице и Ксёнжнички. Мы ехали несколько километров, вокруг, наконец, тишина и прекрасные краски осени.

Мирослав Тадеуш Сьмилович

редакция: Мацей Янашек-Сейдлиц

перевод: Катерина Харитонова

Мирослав Тадеуш Сьмилович род. 10.07.1934 в Варшаве

Copyright © 2015 SPPW1944. All rights reserved.