Госпиталь на Килиньского 3. Крестиком помечено окошко помещения, где лежали раненые из "Густава".

         Один унтер-офицер с фигурой боксера-тяжеловеса и двое молодых рядовых. Немцы также удивлены внезапным появлением двух девушек с носилками.
         - "Вы зачем сюда пришли?"
         - "Как это зачем? Ведь дом горит, раненых надо вынести. Или они должны сгореть живьем?" – отвечаю я на моем не самом лучшем немецком.
         Немец раздражен нашим присутствием и твердо отвечает:
         - "Это им не грозит, они бандиты, которые будут сейчас расстреляны, а вы убирайтесь отсюда, если не хотите на это смотреть".
         Но мы не собираемся уходить. Я пространно объясняю, что это мирные жители, что я их знаю. Они жили в соседнем доме и были ранены во время бомбежки. В доказательство я показываю на следы взрыва на стене, которые хорошо видны через окно. Немец злится:
         - "Да, у вас все гражданские, все из-под развалин".
         Он подбегает к ближайшему раненому, приставляет к его лицу автомат и кричит:
         - "Из этого вы в нас стреляли, это вам сбрасывали с самолетов".
         Ребята молчат, лежат неподвижно, видимо, не знают немецкого. Я не уступаю, по-прежнему стараясь успокоить разъяренного немца. Все напрасно. Как только мы пытаемся положить кого-нибудь из раненых на носилки, немец протестует. Я не знаю, что еще сказать, я исчерпала все аргументы. Мой голос начинает дрожать. Это замечает Бася и слезы невольно начинают течь по ее щекам. Немец поворачивается к Басе и спрашивает:
         - "Warum weinen Sie?" (Почему вы плачете?)
         Теперь меня охватывает ярость. Ах ты подлый шкоп, убийца! Можешь нас всех расстрелять, но не увидишь наших слез, нашего отчаяния. Я решительно говорю:
         - "Она вовсе не плачет, ведь дом горит, дым ест глаза".
         Немец онемел. В кухоньке совсем нет дыма. Он удивленно смотрит на нас, а потом внезапно начинает смеяться. Смеются также его товарищи. Внезапно смех прерывается, минута напряжения, а потом он говорит приглушенным голосом:
         - "Я еще не встречал таких храбрых девушек! Забирайте своих раненых".
         Наконец-то! Я подаю Басе знак. Мы ставим носилки возле кровати тяжелораненого. Остальным мы обещаем сразу же за ними вернуться.
         Дорога в госпиталь с раненым на носилках тяжелая и сложная. Сперва через два двора, потом переход на другую сторону улицы Килиньского, по которой течет сбитая масса людей, путь по внутренней лестнице дома на улице Подвале и через длинный двор Министрества, до самых ворот на Длугой 7. Здесь, на трофейном матрасе мы оставляем раненого.
         Нам надо торопиться. Во дворе на Килиньского 3 постоянно появляются новые группы солдат, которые спрашивают про "бандитов", так что надо как можно быстрее забрать двоих раненых, пока с ними не случилось что-нибудь плохое. Когда мы укладываем на носилки второго из них, третий, который ранен легче остальных, срывается с матраса, хватает Басю за плечо и, прыгая на одной ноге, ковыляет с нами до госпиталя.
         После того, как мы перенесли раненых из кухоньки в госпиталь на Длугой 7, мы бежим на второй этаж, чтобы увидеть наших товарищей. Обе комнаты уже забиты ранеными. Наши ребята спокойны, хорошо владеют собой, только самый младший "Тадё" явно нервничает. Он хватает меня за руку и шепчет: - "Яночка, не уходи. Если ты будешь со мной, со мной ничего не случится".
         Я успокаиваю "Тадя", говорю, что все будет хорошо, что мы сейчас вернемся. Ребят радует наше присутствие, они уговаривают нас отдохнуть, но мы должны торопиться на Килиньского 3, где в темных подвалах лежит еще много раненых. Большей частью это молодые ребята - харцеры, жертвы взрыва танка 13-го сентября.
         На лестнице в подвал мы встречаем молодую девушку в белом халате. Это единственная опека лежащих в подвалах раненых. Она сообщает нам, что должна сходить домой, увидеть свою семью, а потом сразу же вернется. Конечно, больше она не появляется.
         Перед нами длинный коридор, двери в подвалы. В полной темноте лежат тяжелораненые. Они не отвечают на наши крики, однако при виде девушек в белых халатах с повязками Красного Креста все дружно выражают желание попасть в госпиталь. У нас есть только спички, света которых недостаточно, чтобы осторожно уложить раненого на носилки, поэтому часто, задев больное место, мы слышим крик боли. К счастью, появляется немец с большим фонариком и охотно помогает нам.
         Коридор длинный, узкий, более-менее на середине его уровень понижается, а ширина увеличивается. Здесь, наверное, соединяются два отдельных флигеля, так что для удобства построена винтовая лестница. Нести носилки с раненым по этой лестнице настоящее мучение. Первая, которая поднимается наверх, идет, наклонившись как можно ниже, а вторая, которая еще находится внизу, должна поднять носилки выше головы, чтобы раненый не съехал на нее. Во время одного из таких переходов я вижу, что Бася шатается и с трудом удерживает равновесие. Оказалось, что лопнули бретельки ее сорочки, сорочка опутала ноги, и Бася едва не свалилась с раненым вниз. Нам надо спешить, потому что горит уже второй этаж.
         Первых раненых мы выносим к воротам на Килиньского 1, но остальных укладываем на земле, перед входом во флигель. Сверху летят клубы дыма, искры, какие-то горящие куски дерева.
         Ребята в рубашках, некоторые наполовину обнажены, в бинтах, бледные, исхудавшие, стараются отползти от горящего здания. Мы входим в следующий проем. Этот коридор короткий, доходит до разрушенного здания. В конце просторный подвал с большой дырой от бомбы в потолке, благодаря чему в коридоре и в подвалах светло. В двух подвалах лежат раненые ребята, в третьей санитарка "Козак", о которой вспоминал Отец Томаш.
         Подвал напоминает комнату, на кровати одеяла и подушки. К сожалению, девушка в тяжелом положении. У нее ампутирована нога, начался столбяк, несмотря на это она спокойна, улыбается нам и даже пробует помочь, когда мы переносим ее на носилки.
         В последнем подвале сидит на стуле пожилой пан, одетый в светло-коричневый костюм, на голове шляпа такого же цвета. Я объясняю ему, что дом горит, немцы могут его расстрелять и предлагаю пойти с нами. Мужчина решительно отказывается. Он говорит, что у него воспаление легких и выход на воздух повредит его здоровью.
Немец с фонариком снова появляется в подвале. Он освобождает привязанного поводком к столу пса-боксера и пытается выманить его наружу. Пес видимо не доверяет немцам, потому что убегает и прячется в развалинах.
         Наконец мы вынесли из флигеля всех раненых. Теперь надо их перенести к воротам на Килиньского 1. Перенести их оттуда в госпиталь кажется нам легче всего, несмотря на страшную усталость. Мы смотрим из ворот на улицу, и нас охватывает изумление. Посреди улицы движется процессия: врач, медсестры, ведущие раненых, раненые, которые могут двигаться самостоятельно.
         Среди них "Вися" помогает идти "Икару", который одной рукой опирается на нее, а во второй держит половую щетку. Мы подбегаем к ним, спрашиваем, что произошло, куда они идут. "Вися" словно в трансе, повторяет без конца:
         - "Я ничего не знаю, я ничего не понимаю, бегите спасать наших".
         Из госпиталя до нас доносятся какие-то крики, звуки выстрелов. Мы пробиваемся через толпу выходящих на Подвале раненых и персонал, чтобы попасть на второй этаж к нашим ребятам. Выстрелы слышны все отчетливее, это экзекуция!
         Наконец мы добегаем до ворот Длугой 7. К сожалению, путь наверх преграждают немцы. Просьбы не помогают. Немцы отталкивают нас от лестницы. Среди них женщина в белом халате, которая загораживает проход, широко расставляя руки. Мы возмущены, ведь это полька! Только позже мы понимаем, что она спасла нам жизнь.
         Вокруг нас во дворе полно солдат. Среди них стоит офицер с высокомерным лицом. Мундир с красными нашивками, блестящие сапоги, он выглядит необыкновенно элегантно на фоне окружающей действительности. В голове у меня клубятся самые разные мысли. Подойти к нему, попросить, как он отреагирует? Ведь это наверняка он отдал приказ об экзекуции! Но там наверху лежат наши товарищи. Может, это последний шанс. Я подхожу к нему и вежливо говорю:
         - "В госпитале на втором этаже лежит мой брат, его ранило взрывом. Я хотела его забрать, но солдаты не позволяют мне подняться наверх. Я очень вас прошу".
         Немец смотрит поверх моей головы и молчит. Не понял? Может, я плохо объяснила? Я повторяю, пытаясь подобрать другие слова. Мгновенно лицо элегантного офицера превращается в лицо буйнопомешанного. Он кричит со злостью и ненавистью:
         - "Вы все бандиты, женщины и дети тоже помогали, я прикажу вас всех расстрелять".
         Я не жду продолжения. Тут мы ничего не добьемся.
         Я возвращаюсь к стоящей на обочине Басе, мы вместе выходим на Килиньского. По другой стороне улицы мы замечаем унтер-офицера, который светил нам в подвале, когда мы выносили раненых. Мы подбегаем к нему и торопливо рассказываем о нашем деле. Нам надо попасть на второй этаж госпиталя, чтобы спасти наших близких. Немец не хочет вмешиваться. Может, сомневается, удастся ли ему помочь, а может, боится недовольства начальства. Но мы не уступаем. Бася тянет его за рукав мундира, я обещаю золотой браслет и подталкиваю его в спину.
         Наконец он решается и идет. Солдатам, которые нас останавливают у входа на территорию госпиталя, он объясняет, что мы идем вместе с ним. Быстрым шагом мы пересекаем двор. Мы останавливаемся перед воротами Длугой 7. С беспокойством мы наблюдаем, как он входит в ворота, подходит к солдатам, которые охраняют вход наверх, как разговаривает с ними.
         Мы с Басей стоим во дворе госпиталя по улице Длугой 7. С отчаянием мы всматриваемся в окна второго этажа, за которыми находятся трое наших товарищей. Слышны выстрелы из револьверов. Унтер-офицер Вермахта, которого мы просили о помощи, как раз идет к нам через двор. Избегая нашего взгляда, он тихо говорит:
         - "К сожалению, туда уже незачем идти. Уже поздно..."
         Значит они мертвы. Ноги подо мной подгибаются. Я сажусь на ближайшем обломке и, как мне кажется, падаю в черную пропасть.
         Через минуту головокружение проходит. Я замечаю рядом Басю, которая все еще стоит, всматриваясь в окна комнаты на втором этаже. На ее грязном, закопченном лице слезы вымывают две светлые полосы.
         Из толпы немецких солдат появляется отец Томаш Ростворовски. Он поднимает дрожащие руки, крестит окна, отпуская грехи умирающим. Мы подбегаем к нему и с плачем хватаем за руки, ища спасения и утешения.
         Отец Томаш бледный как полотно, весь дрожит, глаза тоже полны слез.
- "Это страшно, это чудовищно", - все время повторяет он.
         Нет смысла оставаться здесь дольше. Мы берем отца Томаша под руки и плача оставляем территорию госпиталя. Мы выходим на улицу Подвале. Отец Томаш, Бася и я были, наверное, последними поляками, которые живыми покинули госпиталь на улице Длугой 7.

Вид развалин госпиталя на Длугой 7 в 1945 г.

Янина Грущиньска-Ясяк

обработка: Мацей Янашек-Сейдлиц

перевод: Катерина Харитонова

Янина Грущиньска-Ясяк род. 11.12.1922 в Варшаве санитарка AK псевдонимы "Поженцка", "Янка" второй взвод ударной роты харцерский батальон AK "Вигры"

Copyright © 2015 SPPW1944. Wszelkie prawa zastrzeżone.