Свидетельства очевидцев Восстания

Воспоминания харцера Серых Шеренг

Тадеуш Ярош, род. 24.06.1929 во Львове харцер Серых Шеренг псевдоним "Топач" связной-вожатый отряда почтальонов Харцерской Полевой Почты

Варшава

         Почему?
         Переезд в Варшаву висел над нами почти год, а может и более, и наверняка состоялся бы раньше, если бы не мама, которая не хотела осложнять нам жизнь, прерывая учебу в середине учебного года, и которая хорошо себя чувствовала после недавнего переезда в новую квартиру на вилле на Чересьнёвой, а кроме того, здесь у нее была работа, которую она любила, а главное она была очень привязана ко Львову и испытывала антипатию к Варшаве.
         Наш отец вскоре после переезда на Чересьнёвую и завершения определенного этапа строительства аэродрома на Скнилове ранней весной 1937 года получил предложение перевода в служебном порядке на должность руководителя бюро строительства нового проектируемого гражданского аэродрома на Гоцлаве в Варшаве. Это было серьезное повышение и очень выгодные условия. Гражданская авиация, а, следовательно, и строительство аэродромов находились в то время в ведении Министерства транспорта, служащим которого формально был мой отец. Будучи руководителем строительства аэродрома на Скнилове во Львове, он подчинялся дирекции окружной железной дороги во Львове, зато после переезда в Варшаву подчинялся бы уже непосредственно Министерству транспорта.
         Перевод в служебном порядке гарантировал ему не только повышение, но и возмещение расходов на переезд всей семьи. Однако оставалась проблема с тем, чтобы найти соответствующую квартиру, работу для мамы, ну и преодолеть ее антипатию к Варшаве. Впрочем, не только ее, потому что многие кресовяне не испытывали к Варшаве и варшавянам симпатии, и часто можно было услышать термин "Варшавка", подчеркивающий царящие здесь карьеризм и легкомысленность.
         Таким образом, дилемма существовала – но наконец, было принято решение. С июля 1937 г. отец начинает работать в Варшаве, а мы, по крайней мере, пока остаемся во Львове. Каждую неделю в субботу вечером отец приезжал или прилетал во Львов, а в воскресенье вечером или ночью с воскресенья на понедельник ехал назад в Варшаву. Поскольку он был сотрудником Министерства транспорта, это ему ничего или почти ничего (бесплатный проезд) не стоило, поэтому он мог себе это позволить.
         Поиски подходящей квартиры в Варшаве продолжались, речь шла не только о ее размерах, но также о положении и стоимости аренды.
         Если говорить о положении, то выбор пал на Саксонскую Кемпу, которая в то время была довольно современным жилым районом и находилась недалеко от территории проектируемого аэродрома (Гоцлав), а также бюро строительства, которое находилось на улице Гроховской в той части, которая относилась к Камёнку. Во время коротких приездов мамы в Варшаву родители смотрели разные квартиры, но маме ничего не нравилось. Наконец ранней весной 1938 года, когда они смотрели вместе квартиру на третьем или четвертом этаже в доме на ул. Оброньцув 1, которая в то время сдавалась, мама сказала отцу "Нет так нет, но если бы была свободна та квартира на втором этаже (по метражу такая же, но ниже и с террасой в два раза больше), то я бы согласилась". Так что пока ничего не вышло, но через несколько месяцев отец позвонил маме во Львов с известием. "Ядя, квартиру №2 на Оброньцув 1, на втором этаже можно будет снять после каникул. Я уже был и все предварительно обсудил". Таким образом, у мамы не было выхода. Решение было принято. В августе 1938 мы переезжаем в Варшаву.
         Весной 1938 г. мы оказались в Варшаве всей семьей, еще не насовсем, а на несколько дней по случаю крещения моего двоюродного брата Ольгерда Кунцевича, который был младше меня на 10 лет, второго сына моей тетки Хелены, урожденной Ярош, моей, как я уже вспоминал, крестной матери. В то время я впервые увидел Варшаву и, хотя многое здесь произвело на меня впечатление (хотя бы Висла, зоопарк, высокий, 17-этажный "Прудентиаль"), однако, в общем, мы не были в восторге. Особенно нам не хватало львовских холмов. Здесь все было такое плоское.

         Переломные каникулы
         В период смены места постоянного проживания, то есть во время каникул 1938 произошла также дополнительная перемена. Вместо того чтобы как в предыдущие годы, проводить каникулы в Помярках, мы выехали, правда не на все два месяца, а на две или три недели, в небольшой пансионат в населенном пункте Райча-Микулина в Живецких Бескидах у подножия Пильска и недалеко от истоков Вислы, то есть Бараньей Горы.
         С тех времен я помню экскурсии на Хале Липовскую или Борачу, к плотине на Венгерской Горке на Соле, в которых я принимал участие, будучи самым младшим участником. Тереска, которой тогда было всего 7 лет, как правило, не участвовала в пеших экскурсиях. В Помярках и в Трускавце мы уже все знали, как свои пять пальцев, зато здесь все было новое.
         Единственное, чего не хватало, это купаний в Помярках, в открытом бассейне на территории пансионата вода была такая холодная, а точнее ледяная, что о купании и речи не было. Пребывание было очень милым, хотя довольно коротким, а по дороге в Варшаву мы еще на несколько дней задержались в Трускавце. Мы жили уже в самом Здрое, а не в Помярках. Во время остановки поезда на вокзале во Львове, ранним утром нас разбудил дядя Бронек, которому Отец сообщил телеграммой, что мы проезжаем через Львов. Он ввалился в купе, крича "пони, пони" (то есть мальцы), потому что очень нас любил, а будучи очень высоким, именно так нас называл.

         В новой школе
         Таким образом, с осени 1938 я оказался в новом большом городе, в новой школе, и вообще все было новое. Из окон и с балкона нашей квартиры, поскольку дом находился на углу улицы Оброньцув и Медзешиньского Вала, мы могли видеть Вислу, пристани на берегу и торговые баржи. На лугу-пляже между противопаводковым валом и собственно берегом реки можно было играть в мяч, причем нас неоднократно сопровождал наш пес – такса Дик. Он прекрасно справлялся, особенно на воротах, когда грудью отбивал мяч.
         Моя новая школа, частная начальная школа пани Ирены Курелли, находилась не слишком далеко от дома (примерно 10 минут пешком) на улице Эстонской, в обычной вилле. Классы были маленькие, а о гимнастическом или актовом залах и речи не было. В этом отношении, хорошо помня мою школу на улице Зеленой во Львове, я был очень разочарован. Одноклассники и одноклассницы называли меня "Тайой", иногда подшучивали, если я иначе, чем они называл разные вещи, например не "карниз", а "карниш", не "туфли", а "мешты", не жаргонно "рожа", а "мазак", не "сорванец", а "батяр" и так далее. Также мой акцент, хотя такого типично отчетливого львовского протяжного произношения у меня никогда не было, отличался от акцента моих товарищей, привлекая их внимание.
         Еще к одной вещи я должен был заново привыкнуть. Это были оценки, не те словесные, то есть, например, "очень хорошо", "хорошо", но те, которые обозначались цифрами. Во Львове эти оценки обозначались логичным по моему мнению способом, как например места на соревнованиях, то есть лучший, а следовательно очень хороший результат обозначался цифрой 1, хороший – цифрой 2, удовлетворительный – цифрой 3 и наконец неудовлетворительный – цифрой 4. В этом случае, поскольку учитель часто коротко говорил "садись", а четверка была похожа на "стульчик", эту оценку именно так в шутку называли.
         Зато здесь, в Варшаве, все было перевернуто с ног на голову. 1 – это был так называемый кол, 2 - неудовлетворительно, а за хороший или очень хороший ответ получали 4 или 5. Только ,,3" в обоих этих диапазонах означало то же самое, то есть удовлетворительную оценку. Таким образом, когда в самом начале меня спрашивали о том, какие у меня были оценки, а я в соответствии с правдой говорил, что "единицы" или, по крайней мере, "двойки", это вызывало замешательство. К счастью, это не длилось долго, потому что и я быстро привык к этой перемене, и товарищи перестали меня об этом спрашивать.
         В первый год пребывания в Варшаве, возможно, частично из-за смены климата, я много болел, а в связи с этим часто пропускал занятия в школе. Из-за этого, насколько я могу вспомнить, мои оценки, а, следовательно, и табель успеваемости, то есть "цензурка", как это иначе называлось, отличался большим разнообразием, не был таким нудным, как тогда, когда оценки одинаковы (очень хорошо) сверху вниз.
         В связи с этими болезнями и фактом, что в школе не было группы зухов, прервалась моя харцерская деятельность.

         Последние каникулы в свободной Польше
         Так прошел первый учебный год в Варшаве. После его успешного завершения и перевода в следующие классы всей нашей троицы, июль мы провели еще в Варшаве, по большей части возле Вислы, в которой в те годы еще можно было купаться.
         Мама в то время была с учениками 4 класса гимназии им. Сташица, где преподавала географию, на краеведческой экскурсии на Подолье, то есть в наших прежних местах. Излишне говорить, как она этому радовалась.
         На вторую половину каникул, то есть конец июля и почти весь август, мы с мамой снова выбрались в новое место и совершенно в ином направлении, то есть на север, к морю. Отец должен был приехать к нам на оставшиеся две недели. Мы, дети, должны были в то время впервые увидеть настоящее море. Мы поехали в Халупы на полуострове Хель.

Родители, подруга Мамы, Тереска и я; Халупы, август 1939 г.

         Это было огромное удовольствие. Узкая полоса суши (ширина в Халупах 105 м), окруженная с обеих сторон водой, с одной стороны относительно спокойным заливом, с другой стороны, как правило, волнующимся, покрытым волнами, шумящим морем.
         Посередине этой полосы земли песчаные дюны, поросшие довольно рахитичным сосновым леском, с одной стороны тянувшийся вдоль всего берега широкий песчаный пляж, с другой же железнодорожные пути, за ними построенные в ряд возле дороги рыбацкие домики и снова пляж, на этот раз узкий. Столько песка, чистого, золотого. Здесь мы познакомились с традицией строительства "грайдолов", соревновались с прочими отдыхающими, чей будет больше, ну и знакомились с силой моря, когда после шторма, часто ночного, весь пляж был мокрый, а грайдолы были полностью размыты. Мы восхищались лодками, сетями и рыбацкими катерами. Мы также рассматривали настоящие польские военные корабли и солдат, строивших в районе Хеля укрепления.
         Во время одной из экскурсий мы добрались до Жарновецкого озера, находившегося тогда на польско-немецкой границе, и до самой границы. Помню тот шлагбаум, будку охранника, заграждения из колючей проволоки и вид аналогичного немецкого поста на другом берегу речки Пясьницы. Все так спокойно, по крайней мере, с виду.
         Мы, малышня, то есть моя сестра и я, а также наш старший брат, тогда не отдавали себе отчета в том, что через несколько недель, в том числе по этой дороге, ломая приграничные шлагбаумы, двинутся на Польшу немецкие отряды. Все это было еще невообразимо для нас, но родители уже знали и лучше понимали ситуацию. Плакаты "Сильные, сплочённые, готовые" и другие похожие висели во многих местах. После несколько запоздалого приезда отца и нескольких дней его пребывания вместе со всеми нами в Халупах, было принято решение о незначительном сокращении каникул и возвращении в Варшаву уже 24 или 25 августа вместо 30 августа – как первоначально планировалось, то есть меньше чем за неделю до начала войны, о чем мы еще тогда не знали.
         Мы возвращались ночью скорым поездом Хель-Варшава, в нашем распоряжении как обычно было целое купе первого класса (спинки опускались, так что практически получались четыре спальных места). Поезд ехал через территорию Свободного города Гданьска и потом частично через немецкую территорию Восточной Пруссии. От Гдыни вплоть до Тчева и потом вплоть до Дзялдова, то есть за границей Польши, он не останавливался. Таков был договор между Польшей и Германией. Через Восточную Пруссию мы ехали уже ночью, поэтому спали, но переезд через Гданьск, немецкую речь на станциях, мимо которых мы медленно проезжали, и гитлеровские флаги со свастикой я еще помню.
         Возвращение домой ранним утром мы приветствовали с удовольствием. Больше всего радовался наш пес, такса, который якобы почти четыре недели не хотел есть, был вялый и целыми днями просиживал на подоконнике, с высоты второго этажа выглядывая на улицу и ожидая, не идем ли мы. Когда же мы, наконец, появились дома, он прыгал вокруг нас, радостно лаял и каждого пытался лизнуть в лицо. Мы также очень радовались и по очереди его гладили. Конечно, снова были совместные игры возле Вислы.
         До нового учебного года оставалось только пять дней, следовательно, надо было то и сё приготовить, одновременно мы с интересом рассматривали летавшие в небе самолеты, позиции противовоздушной обороны, строившиеся возле находившегося поблизости моста Понятовского (700 м от нашего дома) или же, наконец, развешенные через несколько дней после нашего возвращения плакаты, объявлявшие о мобилизации. Война висела в воздухе, иногда на пробу выли сирены, началось копание противовоздушных рвов и окопов. Я также помню, как заклеивали бумажными полосами накрест и по диагонали стекла в окнах, чтобы они не выпали и не разбились от взрывной волны. Мама также начала делать запасы продовольствия, как она говорила – на всякий случай.
         Можно было также наблюдать за прохождением войск, но нам отец по-прежнему говорил, что все это маневры. Хотя сам он был офицером запаса конной артиллерии, и был награжден Крестом Отважных во время первой мировой войны, а точнее говоря, в 1920 году, его не мобилизовали.
         Тогда ему было уже почти 43 года, а кроме того, у него было слабое зрение, он постоянно носил довольно толстые очки, так называемое "пенсне", то есть разновидность очков без оправы и дужек, державшихся исключительно на носу. Тем не менее, он много времени проводил в своем бюро строительства аэродрома в связи с подготовкой к войне.

Тадеуш Ярош

обработка: Мацей Янашек-Сейдлиц

перевод: Катерина Харитонова

Тадеуш Ярош род. 24.06.1929 во Львове харцер Серых Шеренг псевдоним "Топач" связной-вожатый отряда почтальонов Харцерской Полевой Почты

Copyright © 2016 Maciej Janaszek-Seydlitz. All rights reserved.