Свидетельства очевидцев Восстания

Воспоминания харцера Серых Шеренг

Тадеуш Ярош, род. 24.06.1929 во Львове харцер Серых Шеренг псевдоним "Топач" связной-вожатый отряда почтальонов Харцерской Полевой Почты

Война

         Начало войны
         Ранним утром 1-го сентября, когда мы еще сладко спали перед подъемом и подготовкой к первому дню нового учебного года, нас внезапно разбудил рев моторов самолетов и что-то вроде громкого треска, а также отдельные сильные взрывы. Мы буквально выскочили из кроватей. Отец, который в первую минуту слышал только рев этих двигателей, крикнул нам "это маневры", выбежал на балкон, и когда увидел пикирующие в направлении моста самолеты, а потом услышал отзвуки взрывов, закричал "это война, быстро в подвал", а также включил радио.
         Прежде чем мы успели кое-как одеться, первая мощь налета миновала, а по радио мы услышали сообщение. Начиналось оно более-менее так: "Сегодня утром около 5:30 немецкие войска, нарушив договор о ненападении, во многих местах перешли границу Польши. Одновременно с воздуха была атакована Варшава и другие города..." Итак, война началась, мы сегодня не идем в школу, все будет иначе. Как? Этого мы еще не осознавали, и не только мы, дети и молодежь, но, пожалуй, также и значительная часть взрослых. Еще царила атмосфера, что "наш дорогой, отважный главнокомандующий", что "не отдадим и пуговицы..." и так далее. Из радиоприемников по-прежнему раздавались сообщения: "Внимание, внимание, приближается Ко-ма 42...", или "Внимание, внимание, объявляю тревогу для города Варшавы...", или "Внимание, внимание, прошел..." и тому подобное.
         Сентябрь 1939 года был прекрасным, солнечным и жарким, а с этого голубого прекрасного неба вместо дождя падал на землю град бомб. Сначала еще можно было наблюдать за боями польских истребителей с немецкими бомбардировщиками, но через несколько дней небо было уже полностью захвачено немецкой авиацией.
         Также все реже отзывалась польская противовоздушная артиллерия, либо из-за повреждений, либо из-за отсутствия боеприпасов. Правительство покидало Варшаву, жизнь становилась все труднее, все больше было разрушений от падающих бомб. Одновременно приходило все больше известий об успехах немецких войск и отступлении наших войск. В те времена я еще немногое из этого понимал, поэтому не хочу и не могу вдаваться в отступления, почему и кто виноват, и было ли бы лучше, если бы то или это. Я могу только просто вспоминать.
         Помню энтузиазм после известия, что Англия и Франция, связанные с Польшей международными договорами, объявили войну немцам, что мы уже не одни. Помню также передаваемые из уст в уста слухи, что наши войска вошли в Восточную Пруссию и одновременно новости о том, что немцы заняли значительную часть Поморья, но Вестерплатте по-прежнему обороняется.
         5-го или 6-го сентября полковник Умястовски призвал всех мужчин в возрасте от 15 до 50 лет покинуть Варшаву и идти на восток (пешком). В нашей семье это относилось к отцу и моему старшему брату Владеку. После короткого совещания родителей было принято решение. Отец и брат выйдут, чтобы где-нибудь вступить в армию, а мы, то есть мама, сестра и я, остаемся в Варшаве.
         Отец и брат не ушли далеко, они добрались где-то до Карчева или Гарволина, а на следующий день уже были с нами. На дорогах царил ужас, время от времени обстрел с самолетов, не слишком было ясно, куда идти и зачем, встреченные отряды не хотели их принять, поэтому отец решил возвращаться. Вскоре после их возвращения родители решили, что из соображений безопасности (дом расположен слишком близко к мосту), мы переезжаем на улицу Закопяньску 9, в дом, где жили семьи Ковальских и Хояжиков, которые в рамках эвакуации выехали из Варшавы. Весь дом был пуст. Мы взяли с собой только самые необходимые личные вещи, но, как вскоре оказалось, это была только кратковременная остановка.
         Немецкие войска подходили все ближе, и к тому же не только с запада, но также с северо-востока и востока, постепенно окружая Варшаву.
         Поскольку правительство и верховное командование покинули город, всю полноту власти взял на себя президент Варшавы Стефан Стажиньски, который стал гражданским комиссаром. Он пытался координировать всю деятельность и часто по все еще работавшему тогда радио обращался к населению.
         Я помню его все более хриплый голос. Он сказал, что Варшава будет защищаться, старался подбадривать жителей и солдат, несмотря на то, что ситуация становилась все труднее. Кольцо немецкого окружения вокруг города сжималось.
         После двух дней пребывания на Закопяньской очередное решение: мы выходим из Варшавы. Отправляемся в Радость, где на так называемой Збуйной Горе у кузенов отца, Хали и Олека Бахульских, был свой небольшой деревянный дом, в котором они обычно проводили каникулы. Там должно быть безопаснее – немного в стороне, в лесу.
         Такое же решение принимают знакомые родителей еще со Львова, семья Пониж, живущие в то время поблизости, на ул. Геневской 9. Они тоже хотят устроиться где-то в Радости. Мы выходили ночью по ул. Звыценжцув и дальше через поля и луга в юго-восточном направлении. Здесь кольцо немецкого окружения еще не сомкнулось. Отец разведывает дорогу, идет впереди, Владек ведет велосипед, на который нагружены чемоданы со скромным имуществом, потом я с маленьким рюкзаком, а в конце мама, которая что-то там несет и ведет за руку мою младшую сестру Тересу. Четверо Понижей идут за нами. Наш пес Дикусь бегает вокруг, возбужденный, постоянно что-то нюхает и временами лает. Мы идем вдоль какой-то канавы, видимо мелиорационной, а справа уже какое-то время тянется ограждение из сетки.
         Атмосфера напряженная, изредка появляются какие-то люди, иногда где-то блеснет какой-то огонек, фонарик. Сразу же раздаются голоса, а точнее шепот, что это наверно диверсанты подают сигналы немецким самолетам. Пес постоянно бегает вокруг и вдруг оказывается, что он бежит по другую сторону ограды, которая тем временем сворачивает вправо. Мы идем вперед, все более отдаляясь от него. Пес безумствует, отчаянно начинает копать под оградой, но не может справиться, воет, думая, что мы специально его оставили.
         Мы оцениваем ситуацию. Возвращаться к началу ограды бессмысленно, отец немного раздражён, говорит "оставьте, пойдем". В этот момент мой брат бросает на землю велосипед с багажом, мгновенно взбирается наверх и перепрыгивает через ограду.
         Он хватает пса, который лижет его от радости и перебрасывает его на нашу сторону, а потом сам перелезает назад. Все это происходит мгновенно, родители даже не успели отреагировать. Идем дальше. Через пару часов мы сворачиваем влево, какие-то строения, пути узкоколейки, дорога и железнодорожная линия (Варшава-Отвоцк), через которую мы тоже переходим. Полная тишина, ни живой души.
         Уже утро, начинает светать. Мы останавливаемся на небольшой полянке, на окраине леса, и отец идет вперед, чтобы найти дом Бахульских. Это уже, пожалуй, радость, не только по названию, но и от ситуации. Не знаю, что делает мама, наверно, сторожит, но мы, дети, немедленно засыпаем прямо на земле.
         Через некоторое время родители будят нас. Збуйна Гора и дом Бахульских буквально в нескольких сотнях метров. Мы идем. Родственники, предупрежденные моим отцом, уже ждут нас. Есть тетя Халя, Крыся, Ванда, Юрек и самый младший, Марек. Дяди Олека нет, будучи служащим Архива, он остался в Варшаве. Так что их пятеро и нас пятеро, то есть вместе 10 человек плюс пес, а точнее два пса (у Бахульских тоже есть пес), которые теперь должны поместиться в небольшом доме. Конечно, тесно, но что делать. Семья Пониж устроилась неподалеку, у каких-то своих случайных знакомых. Вскоре оказывается, что это был последний момент, чтобы выйти из Варшавы.
         На следующий день кольцо окружения полностью сомкнулось. Здесь в Радости, несколько в стороне, на Збуйной Горе немецких войск пока еще не было. Наши, польские солдаты появлялись там и сям, копали окопы, готовились к обороне. Так продолжалось несколько дней, а поскольку погода была хорошая, мы играли в большом саду. Вся молодежь, а точнее дети, были похожего возраста. Старшей Крысе было 16 лет, а младшему Мареку Бахульскому 8 лет, у нас Владеку было 15 лет, а младшей Тересе 8 лет. Остальные помещались в этом промежутке. Если бы не война и то, что было немного голодно, все было бы отлично.
         Отзвуки войны доносились издалека, со стороны Варшавы, которая все еще защищалась. Однажды отец споткнулся на лестнице и разбил свое единственное "пенсне". Другого у него не было. Поэтому он был несчастен, о ремонте в той ситуации не было речи. Чтобы как-то спасти ситуацию, он собрал осколки и решил их склеить. К счастью, они не были слишком мелкими, и мы нашли их все, а потом, сложив их на столе, отец, оклеил их вокруг ободком из полосок белой бумаги. Выглядело это немного смешно, потому что средняя несклеенная часть стекла была относительно небольшой, а кроме того, там, где части соединялись, появился эффект трещины, но зато он мог что-то видеть.
         Буквально на следующий день после этого события, ранним утром мы услышали громкие отзвуки близкой стрельбы, какой-то польский военный мотоцикл промчался по дороге мимо дома, раздалось пару взрывов, возможно гранат, и временно наступила тишина.
         Мы все были в доме, только мама как раз пошла в уборную, то есть в стоящий в саду так называемый "сортир". В домах не было канализации, и "по нужде" надо было выходить наружу. В это время по дороге возле дома шел немецкий патруль с офицером. Предположительно они преследовали польских солдат, которые после стычки отступили в сторону Варшавы. Немцы хотели проверить этот дом, стоявший неподалеку от места боя. Калитка была заперта, пес лаял, поэтому они начали дергать за ручку и кричать. Немцы застрелили пса Бахульских, который бегал в саду и лаял. Мы все в доме сидели в полной тишине, буквально затаив дыхание. Мы держали Дика за морду, чтобы он не залаял. Мама, сидя в уборной, размышляла, что ей делать: переждать или же выйти.
         Слыша все более нетерпеливый стук и крики немцев, а также опасаясь, что они могут зареагировать более бурно, например, обстреляют дом, она вышла из уборной и медленно пошла в сторону дома, будучи видимой от калитки. Она услышала "Komm, komm, öfnnen" (Иди-иди, открывай) и увидела призывающие ее жесты. Мама подошла к калитке, громко отвечая по-польски "не понимаю", хотя она знала немецкий настолько, чтобы понять, в чем дело. При этом она разводила руками. Тогда офицер заговорил по-французски "Parlez vous francais?" Дольше притворяться мама не могла. Она подошла, открыла калитку и объяснила немцам, что здесь нет солдат. Они с мамой вошли внутрь. Увидели двух женщин и семерых детей. Офицер велел солдатам с оружием осмотреть дом, они делали это довольно деликатно, Владек в это время держал нашего Дика, боясь, чтобы его не постигла участь пса Бахульских.
         Мама говорила офицеру, по-прежнему по-французски, что в доме находится ее больной муж. Отец, который был в мезонине, слышал и понимал разговор, решил спуститься вниз. Тихо, медленно он подошел к лестнице и не совсем одетый показался наверху. Офицер вытащил пистолет, и, держа его в руке, спросил по-французски "Почему не в армии?" Мама мгновенно, но спокойно ответила "потому что у него больные глаза". Заклеенное "пенсне" отца производило впечатление того, что он практически слепой, и офицер поверил этому. Тем временем солдаты, осмотрев дом, установили, что там ничего нет, и все вместе вышли, а мы вздохнули с облегчением. Самая грозная непосредственная угроза миновала, но мы поняли, что потеряли свободу, оказались под оккупацией, а что будет дальше – неизвестно.
         Мы все успокаивали друг друга, что это ненадолго, двинутся союзники, и мы снова будем свободны. Но, к сожалению, через несколько дней мы услышали по радио, что с востока на территорию Польши вошли советские войска. Варшава защищалась еще 10 дней и наконец, 28 сентября, наступила капитуляция города. Это действительно было началом черной оккупационной ночи.
         Через два или три дня родители принимают решение о возвращении домой, в Варшаву. Но что мы там застанем? Груду развалин, пепелище, или может, дом цел.

         В разрушенном городе
         В Варшаву мы возвращались в два этапа, сначала отец с братом, а через несколько дней мама со мной и сестрой. Мы возвращались на телеге, которую где-то наняли. Едем вдоль улицы Гроховской, потом Зеленецкой и доезжаем до Саксонской Кемпы. Всюду по пути видим разрушенные или сожженные дома с торчащими обрубками печных труб, а там, где стены еще стоят, часто сорваны крыши, и всюду, буквально всюду выбиты окна. Разбитое стекло хрустит под копытами лошади. Это производит угнетающее впечатление. Мы едем на телеге и высматриваем наш дом.
         Наконец вот он, стоит, хотя совсем без окон и с двумя большими дырами от снарядов с северной стороны, но есть. Внутри частично уничтожена лестничная клетка и разрушена стена между лестницей и самой большой комнатой в нашей квартире. Именно там, в большом шкафу, хранились несколько десятков коробок с коллекцией бабочек нашего отца. Это было его хобби, от которого буквально ничего не осталось, только разбросанные всюду булавочки, которыми были пришпилены экспонаты. Осколки снаряда вонзились в нескольких местах в большой стол отца, в стены, в потолок. Второй снаряд попал в здание с той же стороны, этажом или двумя этажами выше. Но здание стояло, так что можно было разместиться и постепенно взяться за уборку. Отец и брат частично это уже сделали. Отсутствие стекол пока не мешало.
         До начала войны мама на всякий случай сделала небольшие запасы продовольствия. К сожалению, когда мы вернулись, в частично разрушенном доме уже ничего не было. Кто-то другой поживился ими. Пропали также разные вещи, например, постельные принадлежности (одеяла и подушки), частично столовый сервиз и немного одежды. Но самое главное, что мы были вместе, целые и здоровые.
         К счастью, мы могли только представлять себе, что могло бы произойти, если бы родители не решили покинуть нашу квартиру. Сначала не было газа, не было воды, не помню точно, как было с электричеством, но какое-то время его тоже не было. Но понемногу все начало нормализовываться, город возвращался к жизни в новых, трудных и примитивных условиях. Чтобы купить себе какую-то еду, надо было изрядно настояться в очередях, и это было нашей (меня и моего брата) обязанностью, Тереска, кажется, в то время еще не принимала в этом участия.
         Постепенно приходили известия о судьбах родных и знакомых. Мы узнали, что во время бомбардировки Люблина погибли моя бабушка Владислава Ярош и шестилетний Марек Кунцевич, старший сын моей крестной мамы, тети Хели. Ее второй сын, двухлетний Ольгерд, был тяжело ранен. Тяжело ранен был также дядя Чеслав Дерналович, муж тети Ирки. В немецкий плен попал дядя Юрек Богуски – майор действительной службы, а в советский - подпоручик запаса Олек Ярош, который потом погиб, убитый в Харькове. Погибли или же оказались в плену некоторые другие знакомые и близкие.
         Наступила осень, приближалась зима. Надо было думать о том, чтобы застеклить окна, замуровать дыры в стенах и, наконец, чем-то топить квартиру.
         Центральное отопление не действовало. Вставить стекла в нашей квартире было довольно легко, потому что оконные переплеты были разделены шпросами на небольшие поверхности (примерно 25 x 40 см), достаточно было маленьких кусочков стекла, которые можно было вырезать даже из обрезков. Только их нужно было очень много.
         Поэтому сначала некоторые части окон были забиты фанерой. Кирпичи и цемент для замуровывания дыр отец купил где-то на восточном вокзале. В двух комнатах появились переносные (в рамах из угольников на ножках) маленькие кафельные печи, а в кухне переносная, двухконфорочная кухонная плита, так называемая "коза". Спали мы сначала на полу, накрываясь, чем было можно, я например, помню, что спал, накрывшись сложенным пополам ковром. Он был тяжелый, давил, но было тепло. Вода в кранах появилась довольно быстро, что было очень важно.
         В городе появлялось все больше объявлений - афиши на польском и немецком языках, напоминающие полякам, что им запрещено, и что они должны отдать (например, радиоаппараты).
         Одновременно на этих афишах появились маленькие наклейки разного содержания, свидетельствовавшие о том, что поляки так легко не сдаются. Например, такая: "Маршал Пилсудски сказал – пошли вы в задницу".
         Постепенно мы узнавали, что все больше вещей предназначено только для немцев ("Nur für Deutsche"). Это касалось, например, самых крупных и красивых парков в Варшаве, таких как Лазенки или Саксонский Сад, в трамваях и поездах были выделены купе или же целые вагоны, для немцев также были специальные магазины.
         Школы начали работать, правда, в меру нормально работали только начальные школы (классы 1-7), а дальше только ремесленные училища. Гимназии, лицеи и высшие учебные заведения были закрыты. Начиналось обучение на тайных курсах (комплетах). Не работали театры, кинотеатры. Немцы арестовали президента Варшавы Стефана Стажиньского, который так мужественно вел себя во время окружения Варшавы. Для нас, молодежи, основным развлечением была игра в мяч там, где было можно, а также прогулки в некоторых, доступных еще парках, скверах, на пустых площадках, в местах, где были выкопаны противовоздушные траншеи, где мы находили брошенные или плохо спрятанные разоружавшимися солдатами оружие и боеприпасы. Найденные вещи, по возможности завернув в какие-то тряпки, закапывали старательнее, часто в выкопанных в стенах рвов или окопов ямах, с расчетом, что когда-то это может пригодиться. Однако это была небезопасная "забава", потому что кроме тех, которые прятали, нашлись и такие, которые доносили об этом немцам.
         Помню, что таким местом была большая незастроенная площадка, а точнее луг возле площади Пшимежа, Парижской и Звыценсцув, на которой были противовоздушные траншеи. В их стенах были спрятаны большие запасы вооружения, но однажды кто-то донес об этом немцам, немцы устроили "налет" на это место и все выкопали. К счастью, никого не поймали с поличным.
         В тех же скверах и на тех же площадях, рядом или даже в бывших противовоздушных траншеях после завершения осады Варшавы остались многочисленные временные могилы, из которых тела постепенно эксгумировались и переносились на настоящие кладбища. Все больницы в городе были переполнены, по большей части ранеными, как штатскими, так и солдатами. Последних старались оберегать и по возможности прятать, чтобы немцы не забрали их в лагеря для военнопленных.
         Немцы выдали распоряжение, что офицеры запаса Войска Польского должны являться на регистрацию. Конечно, большинство, в том числе и наш отец, не подчинились этим распоряжениям.
         Начинал работать, там, где только было возможно, городской транспорт. Создавались разные учреждения: немецкие оккупационные или же административные польские под немецким контролем. Создавались также, с согласия немцев, польские организации социальной помощи, например, Столичный Комитет Общественной Взаимопомощи, позднее, впрочем, реорганизованный в Главный Опекунский Совет, действовавший под новым названием не только в Варшаве, но и на территории всей Генеральной Губернии.

         Оккупационные будни
         Немцы распорядились ввести комендантский час, который действовал с небольшими изменениями в течение всего периода оккупации. Передвигаться по городу ночью можно было только со специальными пропусками. Запрещено было также без соответствующих документов перемещаться из одного населенного пункта в другой, кроме определенного расстояния. Часть захваченных польских земель (Поморье, Великопольша, Силезия, северная Мазовия) были включены в состав Рейха, а из оставшейся части был создан "General Gouvernement", то есть Генеральная Губерния – конечно, под немецким управлением. Польское государство, по мнению немцев и русских, перестало существовать на карте Европы.
         Польские издательства и газеты закрывались, зато появилась так называемая "рептильная газета", то есть издаваемая немцами газета на польском языке под названием "Новый Курьер Варшавский", среди поляков часто злорадно и грубо называемая "продажной газетёнкой" или просто "КурВар".
         Немцы распорядились провести регистрацию, а затем переместить всех евреев в определенный район города, так называемое гетто. Все евреи должны были носить повязки с так называемой звездой Давида.
         Все чаще говорили о произведенных немцами арестах, но одновременно все шире развивалась подпольная деятельность, как военно-политическая, так и образовательная в виде тайных курсов (комплетов) - гимназических и лицейских, а несколько позже также и высших учебных заведений. Появились также подпольные газеты, передаваемые из рук в руки среди надежных людей. Начинало объединяться и действовать во все более широком масштабе Польское Подпольное Государство, хотя в то время никто его еще так не называл, а кроме того никто, пожалуй, не отдавал себе отчета в том, что такая ситуация будет длиться почти шесть лет.
         Мои родители, которые до войны работали на государственных должностях, внезапно остались без средств к существованию. Отец, который был инженером-строителем, не имея возможности вернуться к строительству аэродрома, начал действовать самостоятельно, организовав вместе с двумя коллегами строительное предприятие. В принципе в течение всего периода оккупации это были восстановление и мелкий либо крупный ремонт. Материалы в значительной степени брались из предназначенных на снос зданий.

 

Аусвайс Отца, 1944 г.

         Мама, до войны учительница в гимназии, работала главным образом на комплетах двух гимназий: мужской им. Сташица, где она учила еще до войны, и женской им. Жмиховской, а кроме того, частично также для получения официальных документов, преподавала в начальной школе пани Казимеры Рогальской и в так называемом экономическом училище, которые были официальным прикрытием для гимназических классов в той же школе.

Мама не террасе в Варшаве весной 1943 года

         Было нелегко, принимая во внимание, что нас у родителей было трое, а кроме того они должны были помогать некоторым членам семьи, которые оказались в еще более трудной ситуации.

Брат – Владислав Ярош весной 1943 года

         Мой брат Владек, получив свидетельство об окончании неполной средней школы на тайных комплетах в 1940 году, начал обучение в Государственной Школе Архитектуры, а потом с осени 1942 начал работать техником в Государственном Управлении Взаимного Страхования, а год спустя начал учиться на тайном факультете архитектуры Варшавской Политехники.

Я – Тадеуш Ярош весной 1943 года

         Мы с сестрой Тересой были учениками начальной школы им. Ст. Монюшко, в которой впрочем, преподавала мама, и окончили в той школе 7 класс, я в 1942 году, а Тереска как раз перед восстанием в 1944 году.

Моя сестра Тереса Ярош весной 1944 года

         С осени 1942 года, окончив официально седьмой класс начальной школы, а на самом деле неофициально программу довоенного 1-го класса гимназии, я уже был учеником второго класса тайных комплетов гимназии им. Станислава Сташица.
         Весь класс был разделен на три параллельных комплета (так называемый комплет Яроша, комплет Бжеского и комплет Пшевлоцких), насчитывающих примерно по 8 человек каждый, а обучение проходило в частных квартирах учителей или учеников. Например, у нашего комплета были уроки поочередно в 5-ти местах, при этом иногда даже в течение одного дня в трех разных помещениях. Поэтому мы колесили по Варшаве целыми днями.
         В нашем доме на Саксонской Кемпе, на улице Оброньцув 1 кв. 2, целый день было оживленно. Очередные группы молодежи входили и выходили. Одновременно, после окончания начальной школы, в соответствии с распоряжением оккупантов, я уже должен был подлежать профессиональному обучению, а, следовательно, работать и посещать соответствующее обязательное ремесленное училище (Berufspflichtschule). В таком училище занятия проходили два раза в неделю, а оставшиеся четыре дня должны были быть предназначены для работы, то есть практики.
         Конечно, дело было в том, что такое школьное свидетельство плюс свидетельство или удостоверение фирмы, в которой, по крайней мере, ты якобы работал, малолетним заменяли "Arbeitskarte", которую надо было показывать в случае задержания во время возможной облавы. Если на самом деле прилежно работать и учиться в обязательном училище, то конечно уже не останется времени на комплеты и прочие занятия, то есть, в том числе на развлечения и конспирацию. А ведь именно этого оккупанты и добивались. Чтобы не поддаваться, мы придумывали разнообразные трюки.
         Например, в моем случае, когда окончив начальную школу, я получил вызов в Arbeitsamt (Биржа труда) на улице Кредитовой в Варшаве, родители с моим участием придумали, что дальше я буду учиться в музыкальной консерватории. Слух у меня был неплохой, на фортепиано я уже немного играл, так что оставалось только убедить чиновников оккупационных властей, что это именно то, что нужно. Чиновнику это не очень нравилось, он говорил, что музыкант – это не профессия, что лучше было бы что-то более конкретное. Мама, которая тогда была со мной, объясняла, что у меня есть музыкальные способности, что я слабый и для физической работы не слишком подхожу (действительно, я был довольно мелкий и очень худой) и наконец как-то его убедила. Меня зарегистрировали как будущего музыканта – ученика консерватории. Однако теперь требовалось, чтобы меня туда приняли.
         К сожалению, таких умных или же ловких было много, и попасть в консерваторию вовсе не было легко, а уж особенно, например, в класс фортепиано, на что я рассчитывал. Ведь были также и те, кто на самом деле видел в этом свое будущее и хотел получить соответствующее образование.
         И снова надо было что-то придумывать, например, один из моих товарищей (Михал Гутт), используя разные знакомства родителей, наконец, поступил и должен был (якобы) учиться играть на флейте. Мне это совершенно не подходило. Надо было искать другие способы.
         Поэтому после каникул, разговоров и размышлений дома мы придумали – вместе с родителями – что-то другое. Меня запишут в столярно-строительное профессиональное училище (Berufspflichtschule für Bauwesen), которое находилось на ул. Хмельной, угол Велькой в Варшаве.
         Практику я должен был проходить в фирме моего отца (строительно-техническое бюро) и такое удостоверение на польском и немецком языке я получил. Оставалось только убедить господ из "Arbeitsamt" о смене распределения. Как оказалось, никаких проблем с этим не было. Чиновник (видимо фольксдойч, то есть человек, который заявил о своей немецкой национальности) был почти в востроге, что мы, наконец, выбрали такую конкретную профессию. Поэтому я якобы должен был учиться профессии столяра-строителя. В эту же школу, только на специальность каменщик был записан также мой товарищ по комплетам Михал Черняк.
         О строительстве я имел некоторое понятие, бывая с отцом-инженером на стройках и рассматривая планы, а также работы брата, который был старше меня на пять лет, изучал архитектуру и, будучи в это время в последнем классе строительного училища, находившегося в одном из крыльев Дворца Сташица, готовился к диплому техника.
         Чтобы заработать немного денег, мы с братом в то время делали (из дерева в соответствующем масштабе) модели военных кораблей, а иногда польских и немецких самолетов, которые один из моих друзей (Збышек Крушевски) продавал в магазинах, конечно получая от этого определенный процент. Надо сказать, что модели были красивые и имели успех, поэтому Збышек не раз нас поторапливал.
         Поэтому на избыток свободного времени я не жаловался, принимая во внимание, что надо было еще натопить печь, почистить картошку и другие овощи или же поработать немного на участке, который давал нам, по крайней мере, часть этих благ, а также иногда постоять в очередях за разными покупками.
         Одновременно в это же время я был министрантом в нашем приходском костеле, где дослужился до должности вице-председателя кружка министрантов. Время от времени я также пел в хоре. Свои практические знания, а может и склонность к столярским работам я в то время использовал, делая складную подставку под служебник, которая использовалась в костеле в течение нескольких лет.

Тадеуш Ярош

обработка: Мацей Янашек-Сейдлиц

перевод: Катерина Харитонова

Тадеуш Ярош род. 24.06.1929 во Львове харцер Серых Шеренг псевдоним "Топач" связной-вожатый отряда почтальонов Харцерской Полевой Почты

Copyright © 2016 Maciej Janaszek-Seydlitz. All rights reserved.