D.P. Index Card

         С нашими хозяевами мы расстались в полном согласии, можно сказать, даже дружески. За этот период работы нам даже что-то заплатили. Раз или два, будучи в лагере, я ходил их навестить и помню, как сам фермер Йоганн доил коров, а я в это время разъяснял ему актуальную ситуацию в Польше, что у нас два правительства – одно в Лондоне, а второе в Варшаве с совершенно разными взглядами, и какие проблемы это создает.
В это же время в лагере люди записывались на выезд в государства, из которых происходили или в другие предложенные страны. О Польше по-прежнему не было речи. Поэтому я в качестве варианта выбрал, кажется, Канаду. Некоторые пытались уехать нелегально вместе с выезжавшими на родину французами.
В то время мы также дважды ездили в другие лагеря, расположенные относительно недалеко, в том числе в Золинген, где, как мы узнали, было много поляков и полек, также и из Варшавы.
Время шло, работы, собственно говоря, не было, мы разъезжали по окрестностям на "трофейном" немецком военном мотоцикле, который Вацек, один из наших товарищей, привел          в рабочее состояние, были также развлечения, на которые приезжали американцы из ближайшей части, но также мы устраивали бунты-демонстрации из-за плохого питания. Длительное пребывание там не имело смысла, поэтому, когда во второй половине июня разошлись новости, что можно на свой страх и риск поездом доехать до Берлина, мы начали серьезно рассматривать этот вариант.

         Решение
         Наконец, решение принято. Мы едем домой под свою ответственность, не каким-то крупным транспортом, а маленькими группками по 4-6 человек. В общей сложности на это решились более десяти человек. Мы никому ничего не говорили, не разглашали, в комендатуру лагеря тоже ничего не сообщали. Просто пакуем вещи, которых было не слишком много, закрываем дверь комнаты в бараке и выступаем. Мы планировали пешком перейти по временно отремонтированному мосту на другую сторону реки Рур на расположенной неподалеку, в одном из предместий Эссена станции сесть в пригородный поезд, идущий до Essen-Hauptbahnhof (Эссенского центрального железнодорожного вокзала), и, наконец, там сесть в поезд дальнего следования, идущий через Ганновер и Штендаль до Берлина, а что дальше - увидим. Первая группка из трех или четырех человек покинула лагерь кажется 1-го июля. Мы с Витеком, Вацеком (фамилии не помню), который был на несколько лет старше нас, и симпатичным парикмахером из Варшавы – Эдеком Кендзёрой – решили выйти через несколько дней после них.
         Еще накануне нашего ухода мы с Вацеком решили вдвоем поехать на мотоцикле и попрощаться с окрестностями. Я по дороге заглянул к нашим хозяевам в Иберрур, чтобы попрощаться, поблагодарить и в общих чертах рассказать о наших планах. Когда мы уже возвращались в лагерь, в том месте, где дорога довольно круто шла под уклон, двигатель мотоцикла внезапно "закашлял" и заглох. Мы остановились, Вацек попробовал снова завести его, но услышал только "кхе, кхе, кхе". Поэтому мы пошли дальше в лагерь пешком, толкая мотоцикл. Уже на месте Вацек разобрал двигатель и увидел, что поршень, видимо, стерся, и лопнул шатун. Ничего нельзя было сделать, поэтому на траве перед нашим бараком лежал бесполезный лом нашего мотоцикла. Так что это был еще один знак, что надо расстаться с Рурским бассейном и двигаться домой.

         По дороге домой
         Ранним утром 4-го июля, когда еще только-только начало светать, мы покинули лагерь. Вацек, для которого мотоцикл был предметом особой заботы, в последнюю минуту поджег его останки, которые невозможно было забрать. Спустившись вниз со склона и оказавшись возле моста, на берегу реки, мы оглянулись. В лагере по-прежнему было тихо, виден был только огонь догоравшего мотоцикла. Войдя на мост, мы окончательно покинули Альтендорф и снова вернулись в границы Эссена, как бы завершая таким образом период в нашей жизни, связанный с этим городом. Начинался новый этап и новый день, потому что уже светало, и все четверо, хотя мы об этом и не говорили, надеялись, что он принесет нам только перемены к лучшему. Мне из-за того, что я лучше всех знал язык и в некотором роде легко ориентировался на местности, снова досталась роль руководителя.
         Мы дошли до станции или скорее железнодорожного полустанка. Поезд до центра вскоре приехал, и мы, несколько возбужденные, поехали на Центральный вокзал, который знали довольно хорошо по тому периоду, когда ежедневно приезжали туда или на какую-то железнодорожную ветку, откуда шли на работу в наш литейный цех. На вокзале в то время было несколько крытых перронов и здание с залом ожидания и кассами. Теперь мы подъезжаем к чему-то, что совершенно не напоминает вокзал. Старого здания и навесов над перронами нет, а сами перроны напоминают скорее какие-то валы щебня. Мы не можем узнать вокзал и окрестности. С одной стороны, нам трудно поверить, что все было так разрушено за последнее время, но с другой мы испытываем своего рода "Schadenfreude" (злорадство), помня о разрушенной Варшаве. Однако оказывается, что нынешний "Essen-Hauptbahnhof" именно таков, и отсюда мы должны ехать дальше.
         С первой неожиданностью мы столкнулись уже при попытке купить билеты. Когда я подошел к окошку кассы и попросил четыре билета до Берлина через Хамм, Ганновер, Штендаль, то оказалось, что таких билетов фрау мне продать не может. И не из-за моей национальности, об этом она вообще не спрашивала, а потому, что билетов до Берлина не продают вообще.
         Дальше всего в западном направлении мы можем ехать до Брауншвейга, то есть немного на юг. Хорошо, покупаю. А когда будет ближайший поезд в ту сторону? Неизвестно, надо ждать. Когда с этой информацией я возвращаюсь к своим товарищам, они немного разочарованы. Но когда через некоторое время, ближе к полудню, приходит товарно-пассажирский состав, то есть один или два вагона пассажирских, а остальные – открытые товарные вагоны с гравием и углем, то я узнаю, что он идет куда-то "durch Dortmund, Hamm und Bielefeld", то есть примерно в выбранном нами направлении, и мы устраиваемся в одном из этих открытых вагонов. Едем скорее не очень быстро, засыпаем и вечером, а может уже ночью, оказывается, что мы стоим на какой-то станции. Это Зост, то есть мы немного отклонились от намеченного направления. Мы высаживаемся, и после некоторых перипетий нам удается поймать какой-то военный – американский – эшелон, потом другой поезд, который довез нас до Брауншвейга. Так что на следующий день около полудня мы оказываемся в центре для DPs, организованном в каком-то большом здании недалеко от вокзала. Там мы проводим сутки, ужинаем, моемся и планируем дальнейший маршрут.
         В какой-то момент я испытываю соблазн отправиться в расположенный относительно недалеко отсюда к югу Фаллингбостель, то есть лагерь, в котором находился мой брат. Товарищи отговаривают меня, "где ты будешь шататься один, неизвестно, найдешь ли ты его там". Я соглашаюсь с их аргументами и остаюсь с ними. Много лет спустя оказалось, что я правильно сделал, потому что в тот момент брата там уже не было. С группой товарищей он отправился в армию генерала Андерса в Италии.
На следующий день мы едем в расположенный не очень далеко на восток Хельмштедт, то есть последний город в американской зоне. Дальше поезда не идут. Очередная станция Мариенборн – это уже советская зона. Мы узнаем, что вроде бы дальше можно добраться пешком, проходя через контрольный пункт на автостраде. Туда мы идем большой группой, но американцы нас не пропускают.
         Нам не дают никаких разъяснений, не сообщают причин. Просто автострада закрыта. Что поделать, мы решаем попробовать на следующий день и несолоно хлебавши возвращаемся на железнодорожную станцию в Хельмштедт. Ночуем в стоящих на железнодорожной ветке вагонах, чтобы утром, когда составы перекатывают на перрон, торопливо одеться и выйти. Мы ведь не хотим снова ехать на запад.
         В Хельмштедт собиралась все более крупная группа поляков, которые хотели возвращаться в Польшу. Мы также встретили двоих из нашего лагеря (Мариана Кайзера и Ягодзиньского). В очередной группе Витек встретил своего дядю, который был в другом лагере. Всей толпой мы снова пошли на автостраду и снова ушли ни с чем, не получив никаких объяснений. Граница закрыта.

         Возвращение на вокзал, ночевка в вагонах, и так по кругу. Однажды, когда после возвращения с границы мы хотели пойти что-нибудь съесть в расположенном возле станции баре или ресторане, то встретили группку офицеров Польской Армии на Западе, среди них также ксендзов капелланов, которые выступали, агитируя не возвращаться в Польшу. Они аргументировали это тем, что в Польше правят коммунисты, что мы не отдаем себе отчета в том, что нас ждет. Мы обрадовались встрече с польскими военными, однако не дали себя переубедить, за что нас обругали коммунистами. Это тоже не помогло. Все твердо намерены были возвращаться в Польшу не когда-то там, а уже сейчас. Вечером того дня нас всех разместили в каком-то фабричном цеху на предместьях Хельмштедта, полностью лишенном машин и оборудования. Только голый пол, крыша и стены. Сон на каких-то досках, на ужин и завтрак следующим утром какие-то скудные супы и хлеб с разновидностью отвратительной колбасы.
         На следующий день мы снова пошли на границу. Нас снова отправили ни с чем, после чего мы пошли в близлежащий лес, где расположились в тени и стали размышлять, что дальше. Одни считали, что надо пойти дальше на юг, потому что там вроде бы пропускают. Другие, что надо просто нелегально перейти границу и идти на восток, пока не встретим советские посты. Шатаясь возле этой границы несколько дней, мы уже довольно хорошо знали места американских постов и способ передвижения их патрулей. Они обычно ездили на джипе по дороге на опушке леса, не углубляясь в него. В конце концов, мы так и не согласовали наши позиции. Раскол наступил даже в нашей группе. Витек, поддавшись уговорам дяди, пошел на юг, я с Вацеком, Эдеком, Марианом и несколькими другими решил нелегально перейти границу. Та группа ушла, американский патруль проехал, мы встали и пошли через лес напрямик, совершенно не скрываясь. Через какое-то время, идя довольно близко к голове группы, мы услышали: "стой, кто идет". Почти хором мы ответили: "Поляки, идем домой". Минутная тишина, а затем: "Ну давайте, давайте". Мы подошли к этому советскому солдату, почти окружив его, и внимательно его рассматривали, он тоже мерил нас взглядом.
         Можно сказать, что видя пару минут назад тот вооруженный американский патруль из трех или четырех солдат, передвигавшихся на машине, и глядя теперь на этого одинокого солдата, стоящего в середине леса только с автоматом на груди, в потертом тиковом мундире, с красной звездой на потрепанной шапке, но зато с несколькими блестящими медалями, мы пережили просто шок. Так выглядела союзная армия, которая захватила полмира?
         После короткого разговора без каких-либо возражений солдат сказал нам: "Идите в этом направлении", показав к тому же направление рукой. Мы пошли. Вскоре мы оказались на краю рынка в городке Мариенборн, где имело место очередное тоже шокирующее, но на этот раз также и смешное происшествие. Когда мы подходили к рынку, с левой стороны дороги стояли в ряд около 20 солдат, а перед ними один садился на мотоцикл и объезжал рынок вокруг. Вероятно, уговор был таков, что каждый может объехать рынок только раз, а потом садится следующий. Но каждый из них хотел быть хитрее остальных и, объезжая сначала рынок по наружному кругу, делал что-то вроде спирали, приближаясь к центру, чтобы описать еще круг. Видя, что происходит, из шеренги выскакивали один или два следующих солдата, догоняли виновного и опрокидывали его вместе с мотоциклом, при случае немного намяв ему бока. На мотоцикл садился следующий, и забава продолжалась дальше. Контраст между этими двумя армиями, увиденными в течение нескольких десятков минут, был невероятным.
         Через минуту мы пошли дальше, на ночь нас разместили в строениях какого-то близлежащего имения. Завтра должно было выясниться, что будет дальше. Ну и выяснилось. Не поездка на поезде, машинах или хотя бы телегах, а пеший переход в несколько десятков, кажется, 40 километров до Магдебурга. Мы шли целый день, собственно говоря, нас никто не стерег. К счастью, погода была неплохая.
         Когда мы дошли до Магдебурга, то впервые увидели, как выглядит город, захваченный советской армией. Здания, по крайней мере, в той части, через которую мы проходили, в принципе не были повреждены, но были покинуты. Квартал жилого района, в котором мы должны были остановиться, также не был разрушен, квартиры были совершенно пустые, но во дворе внутри этого квадрата четырехэтажных зданий целые груды мебели, высотой от 4 до 5 метров. Все поломано. Оказалось, что это дело рук бойцов "красной армии", которые квартировали здесь сразу же после занятия города, а когда их перенесли в другое место, всю меблировку они в буквальном смысле выбрасывали из окон во двор. Значительная часть гражданского населения покинула свои дома ранее, стараясь попасть на территорию, занятую западными союзниками.
         Так что квартиры были на любой вкус, а какие-то столы, стулья, кровати или хотя бы матрасы надо было найти в груде этих калек. Но мы как-то устроились и ждали дальнейшего транспорта. Поскольку списки на выезд составляли по зданиям, а известно было, что одним транспортом поедут не все, формально мы четверо поселились в двух местах, на двух как можно более отдаленных друг от друга концах этого района. И здесь и там были записаны мы все, но фактически жили по двое.
         И это действительно окупилось, потому что однажды ночью прибежал кажется Эдек с известием, что у них уже есть сигнал, что утром люди из того здания будут выезжать. У нас еще никаких сигналов не было. Мы мгновенно собрались и побежали на ту квартиру, чтобы вскоре уже всем вместе идти по мосту через Лабу на другую сторону реки, где уже ждал состав, состоящий из нескольких десятков товарных вагонов и дымящего локомотива. Вроде бы похоже на то, что было девять месяцев назад в Урсусе, однако совсем иначе. Вагоны открыты, никто нас не подгоняет, не бьет, а кроме того, мы знаем, что этим поездом должны доехать до Польши. Вроде бы мы будем ехать до Щецина.
         Около 7-ми утра поезд тронулся, мы ехали через Берлин, где снова испытали, как говорится, "schadenfreude", глядя, как ужасно он был разрушен. Развалины, руины, а мы их не жалели, только думали, что это за Варшаву.

         Снова в Польше
         Более десяти часов спустя после выезда из Магдебурга, во второй половине дня мы въехали на предместья Щецина и увидели бело-красные польские флаги. Максимальное их количество было уже на территории самого вокзала. Почти на каждом столбе, на навесах перронов, везде. Энтузиазм был невероятный, все ликовали, украдкой вытирали слезы. Наконец-то мы снова дома, как нам казалось, в свободной Польше.
         Мы вышли из вагонов, смочили руки в водах польской уже реки – Одры, и пошли к зданиям так называемого Государственного Репатриационного Управления.
         Было 25 июля 1945 года, почти год прошел с тех пор, как я последний раз ночевал в родном доме.
         На следующее утро началась регистрация. Записывали подробно кто, откуда, куда. Выдавали репатриационные карты розового цвета, которые давали нам право бесплатного проезда по государственной железной дороге до определенного места.

Свидетельство регистрации в Государственном Репатриационном Управлении

         Теперь только надо было, чтобы был какой-то поезд, и чтобы мы в него сели. Пока что нам велели ждать. Так что мы ходили по этому уже нашему Щецину и смотрели. Хотя многое уже было расчищено, общий вид напоминал Магдебург. Груды поломанной мебели на улицах, даже пианино, только слегка поврежденное, на середине мостовой – результат деятельности советских отрядов. Людей мало, немного поляков, которые оказались здесь еще в немецкие времена, или же переселенцев из-за Буга, которые приехали после войны. Немцы почти не попадались. Однажды, когда мы шли пo центральному бульвару, к нам обратилась пожилая женщина, спрашивая: "Панове, а вы откуда?". Один из моих товарищей ответил: "Мы из Варшавы, вывезены после восстания". Дамочка посмотрела на нас и крикнула: "Зачем вы сюда вернулись, вас всех арестуют и вывезут в Сибирь. Вы не знаете, что тут происходит". Больше говорить она не хотела, но для нас это было очередное уже, после Хельмштедта, предостережение. Это не заставило нас переменить решение, хотя, возможно, заставило немного понервничать.
         Еще в тот же день мы были свидетелями перестрелки между советскими солдатами, которые после занятия города были хозяевами этой земли, и польскими солдатами, которые в те дни город принимали. Шальные пули летали над улицей, а нам пришлось на минуту выполнить команду "ложись".
         Несколько дней спустя мы получили информацию, что на станцию Щецин-Погодно на окраине города вечером придет поезд, который должен ехать до Варшавы... Огромная радость, ведь это последний этап наших скитаний. Мы собрались как можно быстрее и пошли на станцию. И снова поезд как поезд, состоящий частично из пассажирских, частично из товарных крытых, а частично открытых вагонов. Хотя состав был длинный, людей было еще больше, так что везде было тесно. Нам достался один из открытых вагонов. Прежде чем поезд тронулся, а надо признать, что стоял он дольше, чем нам сказали, наши "советские друзья" просто грабили. Один из солдат подходил к вагону и говорил "...ну пан, будем делать обыск" и, схватив чемодан, рюкзак или мешок, вытаскивал его на перрон. Стоявший там второй вояка хватал такой багаж и убегал, а оставшиеся в вагоне говорили "видишь его, украл", а ведь так было заранее задумано. Когда мы сориентировались, в чем дело, стихийно организовалась самооборона. В тот момент, когда русские приближались и хотели войти в какой-нибудь вагон, все пассажиры этого, а также двух соседних вагонов поднимали громкий крик и, по мере надобности, даже бежали на помощь. Налетчики, как правило, отступали. И так этот крик раздавался то в одном конце поезда, то в другом. Такого рода "забава" продолжалась добрых пару часов, пока, наконец, поезд не тронулся. Мы ехали через Кшыж, Познань, Острув Великопольский, Калиш, Лодзь до Варшавы. Это длилось полтора дня. По пути, кажется, в Острове, мы получили какую-то еду, и наконец, 30-го или 31-го июля 1945 года поезд въехал на станцию Варшава, тогда Главная, а раньше Товарная, на стыке улицы Товаровой с Иерусалимскими Аллеями. Перронов как таковых не было, только продолговатые насыпи из щебня, так как на центральном вокзале в Эссене.
Всех нас охватило волнение. Мы смотрели на этот город, разрушенный еще больше, чем тогда, когда мы вынуждены были его покинуть
.          На улицу Товаровую мы вышли вчетвером: Эдек, Вацек, Мариан и я. Мариан попрощался первым, он шел куда-то на южное Повислье или Чернякув. Мы втроем направились на улицу Вроню, где жила семья Вацека. Это было очень близко от того места, где во время перемирия, почти десять месяцев назад, я стоял за нашей последней баррикадой, рядом с которой могли выходить мирные жители. Теперь баррикады уже не было, а рядом в развалинах флигеля по четной стороне улицы Вроней Вацек здоровался с родителями. Он был уже дома. Мы двое, то есть Эдек и я, должны были идти дальше на другой берег Вислы. Эдек на Прагу, а я на Саксонскую Кемпу.
         Мы выпили чай, которым нас угостили в доме Вацека, и, получив указания, что надо идти до деревянного моста, так называемого высоководного, в начале улицы Каровой - пошли дальше. Мы шли довольно быстро по улицам: Простой, Свентокшиской, Маршалковской и Крулевской, дошли до Каровой и по мосту перешли на другую сторону Вислы. Помню, что я шел и все время сравнивал то, что видел теперь, с тем, как это выглядело во время капитуляции восстания. С одной стороны, было приятно, что мы вообще идем на уровне улицы, а не по грудам обломков, но с другой грустно было видеть, что дома, которые тогда еще существовали, теперь превратились в развалины, либо торчали сожженные обрубки их стен.
         Перейдя мост, мы с Эдеком сразу же расстались, он шел дальше на восток, а я вдоль противопаводкового вала через территорию, где в настоящее время подступы к Национальному Стадиону, а тогда были свалка мусора – в сторону Саксонской Кемпы.
         Я был совсем один. Я еще не знал, стоит ли наш дом, расположенный как раз возле вала, то есть очень близко к Висле, которая в течение 4-х месяцев была линией фронта. Я шел, миновал разрушенный виадук окружной железной дороги, развалины моста Понятовского и вышел на Медзешиньский Вал. Здесь все было почти как раньше. Мостовая, тротуар и перила со стороны пляжа на берегу реки. Только совершенно пусто. Расставшись с Эдеком, я не встретил ни одной живой души. И внезапно, миновав улицу Валечных, я увидел идущего навстречу 12-13-летнего мальчишку. Он казался мне знакомым, это был мальчишка из соседнего дома – Януш Малынич. Он тоже меня узнал и, словно бы немного удивленный, сказал: "Тадек, так ты возвращаешься?". Я ответил: "Как видишь, возвращаюсь, а что там у меня дома?". Он сказал мне: "Иди-иди, дом немного изрешечен, но стоит, мама и Тереса тоже там". Через несколько шагов я смог сам увидеть мой дом.
         Действительно, дом был изрешечен довольно серьезно, а на частично разрушенной террасе со стороны Вислы, на натянутых веревках сушится белье. Это мама, как только снова вернулась домой, то есть, как минимум несколько месяцев постоянно что-то там вешала, чтобы возвращающиеся мужчины (отец и мы двое) уже издалека видели, что кто-то там есть.
         Я приблизился к дому и вошел на лестничную клетку с противоположной от Вислы стороны. Пока что кроме того мальчишки я никого не встретил. Медленно поднимался я на второй этаж. Увидел дверь в квартиру. Ту самую, только сломанную и забитую обычными досками. Я остановился перед ней и постучал. Раз и второй. Через минуту за дверью я услышал шажки и голосок моей 14-летней в то время сестры: "Кто там?". Я ответил "Тадеуш", но дверь не открылась, я только услышал, что сестра бежит вглубь квартиры и кричит: "Мамочка, Тадеуш возвращается", а я по-прежнему стоял за дверью. Она меня не впустила. Я попрекал ее этим, серьезно или в шутку – много раз. Квартира была большая, частично еще разрушенная и не полностью использовалась, так что прошла минута, прежде чем Мама успела прибежать и открыть мне дверь. Радость была огромной. Оказалось, что вернулся отец, который был в Берлине, а теперь где-то в городе, а новости о брате принес один из его товарищей, который видел его уже после освобождения американцами. Мама переживала, что я так плохо выгляжу, а ведь после нашего с Витеком побега во время марша голода я успел несколько пополнеть.
         Мама согрела мне воду для мытья и готовила еду, а тем временем расспрашивала о том и сем. Как правило, я не слишком охотно рассказываю, особенно если кто-то меня к этому принуждает, а кроме того, я изрядно устал. Но в какой-то момент маму заинтересовало, как долго длилось мое возвращение. Она спросила напрямик: "Тадюню, а когда вы отправились в путь". Немного подумав, я ответил: "4 июля, мамочка". И в этот момент мне вспомнился мой сон. Ведь в принципе он исполнился на 100%. Мне вспомнились также мои слова, когда я крикнул маме, выбегая на улицу 1 августа 1944 года: "увидимся после войны, мамочка, после войны". Так и произошло.
         Был вечер 31-го июля 1945 года.

Тадеуш Ярош

обработка: Мацей Янашек-Сейдлиц

перевод: Катерина Харитонова

Тадеуш Ярош род. 24.06.1929 во Львове харцер Серых Шеренг псевдоним "Топач" связной-вожатый отряда почтальонов Харцерской Полевой Почты

Copyright © 2016 Maciej Janaszek-Seydlitz. All rights reserved.