Свидетельства очевидцев Восстания


         Приглашаю прочесть воспоминания Барбары Румянек, урожденной Хшановской.
         Пани Барбара, урожденная варшавянка, всю жизнь живет в правобережной части Варшавы на Брудне. Во время II мировой войны она была маленькой девочкой. Ее воспоминания представляют интересную картину порабощенного города, видимого глазами маленького ребенка.

Мацей Янашек-Сейдлиц








Барбара Румянек, урожденная Хшановска,
род. 08.09.1935 в Варшаве

Мое военное детство

         Несколько поколений моей семьи жили на варшавском Брудне. В довоенный период это был окраинный район правобережной Варшавы, в нескольких сотнях метров от моего дома проходила граница города.
         Брудно было известно по двум причинам: из-за огромного железнодорожного узла и двух больших кладбищ – католического и еврейского. Это был скорее бедный район, в котором жили главным образом семьи железнодорожников и трамвайщиков. Он располагался возле военных фортов, результатом чего был запрет на строительство каменных домов до конца XIX в. Поэтому большая часть застройки состояла из небольших деревянных домиков, по своему характеру напоминающих так называемые "свидермайеры" с отвоцкой линии (название придумал Константы Ильдефонс Галчиньски для деревянных, богато украшенных дачных домов с просторными верандами). Первые дома такого типа построил по обе стороны Сьвидера в 80-х годах XIX в. художник Эльвиро Михал Андриолли.
         С запада за ул. Одровонжа и Бялолэнцкой была сложная система железнодорожных путей, паровозное депо и железнодорожные ремонтные мастерские. Там работали многие жители Брудна. С востока, за границей города, простирались земли большого хозяйства, так называемого Агрила.

         Мой отец, Мариан Хшановски, женился на моей маме, Янине Хшановской, урожденной Ситек, 20 мая 1934 г.


наша семейная фотография, 1936 г.;
слева направо: жена маминого брата Хелена, ее муж Хенрик Ситек, мой отец Мариан Хшановски, моя мать Янина, я, моя бабушка Мария, мой дедушка Ян Ситек

         Я родилась 8 сентября 1935 г., меня назвали Барбара Мария. 25 сентября 1938 г. родилась моя младшая сестра, Эльжбета Ванда. К сожалению, 10 июля 1940 г. моя сестра умерла от менингита.


сестры; слева направо: Барбара и Эльжбета Хшановские; 1939 г.

         Я жила в кирпичном двухэтажном доме на ул. Сондовельской 10, угол Седзибной 51. Строительство дома начал в 1936 г. мой дедушка. Достроить дом полностью помешала война, строительство было полностью завершено в 1946 г.


наш родной дом

         На первом этаже жили дедушка и бабушка с сыном, братом моей мамы. На II этаже, в комнате с кухней, огромной террасой и ванной жила моя семья. К сожалению, в настоящее время дома уже нет. На его месте построили высотное здание с адресом Рембелиньская 3/5.
         После изменения границ города и нового архитектонического проекта окрестностей с карты города исчезли две улицы: наша Сондовельская и расположенная к востоку от нее пограничная в то время Вонсовская. Улицы, расположенные к западу от нас, остались, по крайней мере, по названиям.
         Наш дом стоял буквально на окраине Варшавы. Через один участок от нас было уже Старое Брудно. Мы жили на Новом Брудне. Там, где сейчас есть поворот с Матери Тересы на Рембелиньскую, стоял наш дом.

          
фрагменты карт Брудна; слева карта 1939 г., справа современная карта;
на старой карте обозначено место, где стоял наш дом

         В 1939 г. застройка возле нас была не слишком плотная. На Вонсовской в принципе стоял один дом, на Сондовельской их было несколько. В отличие от большинства домов на Брудне, в нашем районе это были в принципе кирпичные дома.
         Поперечная к нашей и более крупная ул. Юлиановская была утрамбована вплоть до ул. Вонсовской, параллельная к ней Седзибная была частично утрамбована за ул. Болеславецкой. Остальные улицы в нашей округе были песчаные, что затрудняло автомобилям доезд. На Сондовельской за Седзибной, в направлении стены кладбища, застройка была в принципе деревянной.
         На юг от нашей улицы тянулась стена кладбища. Перед ней возвышались песчаные горки, шириной примерно на 150 метров, высотой до 3-4 этажа и заросшие колючей широкой травой. Эти остатки староречья Вислы были местом детских игр. Зимой это была прекрасная вещь, потому что санки, съезжая с одной горы, с разгону въезжали на другую горку. Это было замечательное развлечение. Мы также часто играли там в войну или подходы. Для игры в войну ребята выстругали нам из кусков дерева пистолеты. Из них стреляли с помощью резинки, как из рогатки. Таким образом, первые детские годы были прекрасными.
         С горок можно было легко перебраться на относительно широкую стену кладбища, которая была отличным местом для игры в салки. Через определенное расстояние на стене были уложены двойные плиты, которые давали возможность разминуться. Со стены можно было также легко попасть на кладбище. По другую сторону стены обслуживающий персонал кладбища, живущий на ул. Болеславецкой, сделал из плит нечто вроде лестницы, позволяющей подняться на стену и спуститься с нее на территорию кладбища.

*

         Мой отец работал в Дирекции городских трамваев на ул. Млынарской на Воле. Работать там он начал очень рано, после окончания школы им. Михала Конарского на ул. Окоповой и начала учебы в инженерной школе Вавельберга и Ротванда. Он был принят на работу на должность инструктора вагоновожатых и калькулятора. Мама занималась домом и воспитанием детей.
         Все изменилось 1 сентября 1939 г. Мне было тогда 4 года. Это просто невероятно, как определенные события периода войны и оккупации врезались в память ребенка. Я помню их со всеми подробностями до сих пор, несмотря на то, что прошло уже несколько десятков лет.

*

         Было начало сентября 1939 г., где-то 6 или 7 сентября. Мама стояла со мной на площадке перед домом и показывала летящий самолет. На руке она держала мою годовалую сестричку, меня держала за руку. Пилот низко летящего небольшого биплана видимо нас увидел и начал стрелять из пулемета.
         Мама отреагировала непроизвольно, толкнула меня назад и сама упала на спину в дверях. К счастью, мы стояли практически у входа в дом. Это нас спасло. На стене дома, которого теперь уже нет, появилась зловещая полоса. Это был след от пулеметной очереди.

*

         Следующее событие относилось уже к другой половине сентября. Дом, в котором мы жили, был кирпичный с железобетонными перекрытиями. В связи с этим, когда началась война и бомбежки, соседи и знакомые пришли к нам спрятаться в подвале. Соседи жили в маленьких деревянных домиках, будках. Правда, Брудно было железнодорожным районом, но бедным. По большей части застройка была деревянная. У нас были прекрасные подвалы, большие. Только не был доделан пол, был еще песок. Дом, строительство которого, как я раньше упоминала, началось в 1936 г., не был в 1939 г. полностью достроен.
         В подвале было, кажется, больше двадцати человек со своим имуществом. Стало немного тесно. Тем не менее, на этом песке были разложены тюфяки с постелью, и там люди проводили ночи и время бомбежек.
         Моя бабушка была очень религиозной, не расставалась с четками. Она ходила, молилась, а вечером обязательно, перед тем, как спуститься в подвал, было чтение молитв. Чтобы было безопасней, молитвы читались в прихожей, которая была с четырех сторон окружена помещениями. С одной стороны была кухня, по обеим сторонам комнаты и лестничная клетка. Всем тогда казалось, что это наиболее безопасное место во всем доме.
         В тот день, во время вечерней молитвы, я была ужасно беспокойной. В принципе, я вообще была очень подвижным ребенком, согласно современному определению с СДВГ. Я ужасно вертелась. Мама не могла этого выдержать, хотела меня шлепнуть, но не могла поймать. Кроме меня там были еще дети, кажется вместе пятеро. Я повторяла, что обязательно надо идти вниз. Бабушка увидела, что это не шутки, что я ей очень мешаю. Поэтому мы спустились вниз, в подвал.
         Мы еще не успели расположиться на тюфяках, когда почувствовали два мощных сотрясения. Одно за другим, с очень коротким перерывом. В то время, когда мы были в подвале, мой папа с двумя соседями был на крыше, обеспечивая противовоздушную оборону. У них было ведерко воды и другое ведерко с песком, а также багор, чтобы, если упадет зажигательная бомба, как можно быстрее ее обезвредить.
         Папа услышал два взрыва, страшно занервничал и спустился вниз. Он добежал до первого этажа, увидел, что нет двери. В темноте он видел только яму. Потом заметил, что нет ничьих тел. Он немного успокоился, потому что первоначально опасался, что будет бойня, что все погибли. Папа спустился в подвал. Мы сидели возле маленьких так называемых невидимок. Это были фонарики домашней работы, похожие на надгробные маленькие лампадки.
         Спустившись вниз, папа осмотрелся и начал истерически хохотать. Так истерически, что все остолбенели, не зная, что произошло. А папа сказал: "Возьмите хотя бы одно зеркальце и увидите, как вы выглядите". Что оказалось: в подвалах всегда устраивали дымоходы. Когда произошел взрыв, все дымоходы открылись, и сажа полетела на нас. Мы выглядели как негры.
         Потом мы выяснили, что произошло. В самую маленькую комнату с юга, со стороны кладбища, попал один снаряд. Он разбил кафельную печь, которая обогревала прихожую и комнату. С восточной стороны, где находился так называемый Агрил, после войны Государственное земледельческое хозяйство, влетел второй снаряд. Тот, который прилетел с южной стороны, разрушил печь и входную дверь на лестничную клетку, хорошо, что не пробил стену. А снаряд с восточной стороны ударил в стену прихожей. Там был еще маленький туалет, снаряд пробил стену туалета и в следующей стене со стороны комнаты остановился, не взрываясь. В определенном смысле это был счастливый конец, потому что если бы взорвался еще и второй снаряд, было бы еще больше разрушений. Наверху, в том месте, где стены соединялись, толщина была только в один кирпич. Вся стена могла бы рухнуть.

*

         В 1942 г. в семь лет я пошла в школу. Сразу во второй класс. Я ходила в школу № 150 им. Николая Коперника на Брудне со зданием на ул. Бялолэнцкой 36, сегодня Бартничей 2. Это был комплекс четырех школ, самый крупный на Брудне, построенный в 30-х годах, очень современный. Там была баня, прекрасный стадион. Теперь в 3 оставшихся зданиях находится комплекс школ № 41.
         Во время оккупации школьные здания занял вермахт, школьные занятия проходили в разных частных помещениях, разбросанных по всему району. Когда выпадало какое-то крупное торжество (несмотря на то, что была оккупация, некоторые праздники отмечались), мы встречались в большем зале в здании на ул. Кейстута, где в настоящее время находится кинотеатр "Рассвет". Часто выступала молодая танцовщица с искривленным позвоночником, Магдалена Багиньска, которая прелестно танцевала. Спустя годы я встретилась с ней на работе.


свидетельство Барбары Хшановской об окончании 2 класса начальной школы

         На Кейстута в принципе были исключительно деревянные здания. Между двумя из них, возле школы было небольшое пространство, в котором весной, летом и ранней осенью прятались евреи. Где они провели зиму, не знаю. Среди нас была девочка по имени Ружа, которая ходила вместе с нами в школу. Она была мало похожа на еврейку. Она никогда не хотела признаться, где она живет и откуда родом. Моя воспитательница, вероятно, знала, кто такая Ружа. Воспитательницей и одновременно руководительницей школы была пани Петронеля Бялас, родом из патриотической краковской семьи. Вероятно, она помогала прятавшимся евреям. Они прятались недалеко от квартировавших в зданиях на Бялолэнцкой 36 немцев.
         В школу я ходила одна на другой конец Брудна. Несмотря на то, что мне было только 7 лет, никто меня не провожал. Папа работал, мама занималась домом и больными дедушкой и бабушкой. Я должна была ходить сама. Очень часто я проходила рядом со школьными зданиями на Бялолэнцкой и видела квартировавших там немцев. Они часто приставали к молодым девушкам. Я была еще такой маленькой, что на меня они не обращали внимания.
         Рядом с нами, в соседнем доме, всю оккупацию жила еврейка с дочерью. Несмотря на то, что внешне она совершенно не напоминала еврейку, ей приходилось скрываться. Все соседи об этом знали, но никто ничего не сказал. Дочка выглядела как еврейский ребенок, но ее окрестили. Семья, которая ее удочерила, дала ей свои анкетные данные.

*

         Возле школы на Бялолэнцкой был деревянный костел Божьей Матери Розария. Там собирался весь район, все охотно приходили туда на молитву. Очень активно работал ксендз законоучитель Юзеф Возьняк.
         Это был человек, который совершенно не боялся немцев. Он мог сказать, будучи на амвоне, тем, которые стояли в притворе: "Подойдите сюда ближе, я вас не боюсь. Покажитесь людям, кто вы такие".


ксендз Юзеф Возьняк, слева Барбара Хшановска

         У ксендза был ватиканский паспорт. Во время оккупации он очень часто ездил в Ватикан, а по дороге, вероятно, улаживал подпольные дела.
         Во время оккупации ксендз Юзеф Возьняк принимал активное участие в деятельности Армии Крайовой. Он был капелланом Армии Крайовой и Серых Шеренг. Он передавал деньги на покупку оружия, организовывал фиктивные похороны, во время которых на Брудновское кладбище в гробах перевозили оружие и боеприпасы для солдат подпольной армии.
         Ксендз также был поэтом. В награду за поэзию он получил ватиканскую шляпу из страусиных перьев. Сохранилось несколько его произведений, но их трудно достать, они находятся в архиве на Медовой.
         Я помню фрагмент одной из составленных им колядок, которую очень любили и часто пели.

         В Вифлеем, хоть и трудно,
         пошли все дети с Брудна,
         стали на колени пред конюшней,
         пред Иисусом и Девой.

              Несет Бартек угля мешок,
              который стащил в прошлый вторник,
              идет Бася, хоть не рада,
              со свекольным мармеладом
              и т.д.


         Вторая песня, которую долго пели, это:

         В муках моих льются слезы.
         Все стоны в небо рвутся,
         О Дева, взгляни взором своим
         На эту дружину свою."
         и т.д.

         Ксендз Возьняк вписал славную страницу в истории подполья. В его комнате в доме священника хранилось оружие, очень часто собирались подпольщики. Об этом не говорили, но все отдавали себе в этом отчет.
Деревянный костел Божьей Матери Розария был поврежден в 1939 г. и полностью сожжен в 1944 г. Нынешний, каменный костел был построен в 1957-1964 годах.

*

         Брудно во время оккупации было для немцев очень важной перегрузочной станцией, с паровозным депо и большими железнодорожными мастерскими. Там работало много жителей Брудна. Помню как всегда в 6 утра моя соседка со специальной эмалированной мисочкой для еды, с кружечкой и ложкой, одетая в одежду из тика, шла на работу. Немцы давали работникам рабочую одежду.
         Кроме польских работников немцы использовали труд заключенных и евреев из гетто. Их привозили в железнодорожные мастерские специальные желто-зеленые трамваи. Остановка была на углу Палестинской и Юлиановской, прямо возле мастерских.

*

         Папа благодаря своей должности (контролера вагоновожатых) очень часто в воскресенье забирал меня и мою подругу с братом и возил на трамвае по Варшаве. Мы ехали на первой площадке, которая была "Nur fur Deutsche". Папа в контролерской шапке ездил с нами как заботливый отец, которому не с кем оставить своих детей.

*

         Однажды произошла неприятная для нас история, которая до сих пор мне снится. Мы проезжали через гетто. В трамваях старого типа, с открытыми платформами, которые шли через гетто, были закрывающиеся деревянные жалюзи в окнах. Двери в вагоны закрывались. На платформе мог быть только вагоновожатый, ну и возможно мой папа. Но для детей не было препятствий, чтобы не найти какую-то щель и не выглянуть наружу. До сих пор у меня перед глазами стоят эти люди. Скелеты, просто скелеты, которые протягивали руки и смотрели, не бросит ли кто-то что-то из трамвая.
         Трамваи еще дополнительно охранялись, чтобы ничего не бросали из вагона, на ступеньках стояли жандармы. Когда я приехала домой, то потом, как говорят, плакала два дня. Я не могла успокоиться. Папа сказал: "Больше я тебя в окрестности гетто не возьму".

*

         В другой раз мы ехали трамваем по Одровонжа, и немцы как раз вели с еврейского кладбища, с киркута, из молитвенного дома колонну примерно 100 человек, там видимо были чьи-то похороны. Евреи шли в направлении гетто в полосатой робе, с повязками со звездой Давида. И тоже немцы не позволили никому высунуться. Люди хотели бросить какую-то еду.

*

         Благодаря этим трамвайным экскурсиям я познакомилась со старой Варшавой. Сегодня некоторые места настолько никакие, что просто сердце разрывается, что это такой шаблон. Раньше были разные дома и домики, было много зелени. Было как-то совершенно иначе, красивее и интереснее.

*

         Как-то в 1943 г. надо было отвезти с Брудна на Млынарскую какие-то материалы. Этого не мог сделать никто из взрослых, потому что немцы часто проверяли трамваи и задерживали подозрительных людей. Мой благородный папа с мамой решили, что я это отвезу. Мне было тогда 8 лет. Мне приготовили корзиночку с завтраком. Как сейчас помню, что в ней была литровая бутылка от водки с коричневым сургучом, наполненная чаем.
         Утром мама пошла со мной на остановку на Палестинской, куда приезжали специальные желто-зеленые трамваи, привозившие работников из гетто и других мест. В условленное время она подошла к вагоновожатому обычного трамвая, кажется, это был трамвай № 21. Она передала ему меня и мою корзиночку. А мне сказала: "Помни, что если что-то случится, то называй этого пана папочкой". Трамвай тронулся.
         Мы доехали до Театральной площади. И тут началось. Всех пассажиров немцы вышвырнули из трамвая. Остался вагоновожатый и я. На месте вагоновожатого был специальный треножник, чтобы работник не мучился стоя. Вагоновожатый сел на треножник, взял меня на колени. Добавил еще мою корзинку и свой завтрак. Сидим.
         Это продолжалось несколько часов. Немцы осмотрели все в трамвае. Поднимали вверх деревянные сиденья. Заглядывали всюду. Но не подошли к нам. Вероятно, у нас была какая-то охрана в трамвае. Так мне кажется с перспективы времени.
         Папе позвонили, сказали, какова ситуация на Театральной пл,. что все стоят у стены. Когда мы, наконец, доехали на Млынарскую, у папы, темного блондина, которому было тогда 37 лет, виски были седые. Он поседел, ожидая меня. Ему уже мерещилось, что меня расстреляли, забрали. С тех пор больше меня туда не посылали.

*

         Должна сказать, что Брудновское кладбище играло очень важную роль. Все, кому угрожало гестапо, бежали туда и создали что-то вроде партизанского отряда. Со стороны Винценция возле кладбища жили эсэсовцы. Но ни один из них не вошел на кладбище. Они понимали, что если войдут, то уже не выйдут.
         Часто случалось, что старшие использовали нас, детей, для передачи информации или материалов на кладбище. Немцы часто выставляли караул на одной из этих песчаных горок, чтобы наблюдать, что происходит в окрестностях. На бегающих детей никто не обращал внимания.
         Мой папа несколько раз отправлял меня на кладбище. Помню одну аллею, это была аллея 64 B. Я получила маленький сверточек, который должна была оставить на могиле, на бетонной плите. А когда оставлю, должна убежать, но не той же дорогой, которой пришла, а петлять, чтобы, Боже сохрани, никто меня не заметил. Несмотря ни на что, коллаборационистов хватало. Поскольку мы пошли вдвоем с моей подружкой, нам, несмотря ни на что, было очень любопытно. Прежде чем мы дошли до следующей поперечной аллеи между могилами, мы оглянулись. Того, что я оставила на плите, уже не было. Вероятно, плита сдвигалась, и кто-то сидел там внутри.
         Таких происшествий было несколько.

*

         Было еще одно происшествие, которое я помню до сих пор. Кажется, за год до восстания, в 1943 г., был провал у моей тетки, Янины Хшановской, которая жила на Зельной и была художницей. Она окончила Академию Изобразительных Искусств им. Войцеха Герсона. Тетка принимала активное участие в конспирации. У нее часто собирались подпольщики. Бывал также Хенрик Лелива-Ройцевич, командир батальона "Килиньски".


справа моя тетка, Янина Хшановска, 1937 г.

         Тетке как-то удалось выскользнуть из котла. Однако гестапо выяснило, что на Брудне живет ее брат. Они пришли к нам домой. К счастью, как я упоминала ранее, у нас еще не было приличных улиц. Мощеной была только улица Юлиановская и частично Седзибная. А дальше была только гаревая дорога и песок. Автомобиль не мог доехать, надо было идти по песку. Чтобы войти во двор, надо было дойти до Седзибной, потом повернуть, чтобы дойти до здания.
Поскольку у нас не было телефона, папу не могли предостеречь заранее.
         Когда он увидел вдали индивидуумов в плащах и шляпах с перышком, то сообразил, что происходит. Одновременно он знал, что так быстро в дом они не войдут. Внизу дверь была заперта, наверху тоже. Прежде чем кто-то из домашних откроет, услышав стук в дверь, у него есть немного времени. Он спрыгнул с террасы II этажа. В нашем доме II этаж был такой высокий, как в других домах III. Папа спрыгнул на песок и убежал на кладбище.
         А немцы в нашем доме устроили котел. Это продолжалось, кажется, два дня. Когда они пришли наверх, то не смогли ничего узнать от мамы. Они страшно избили маму, она лежала в кухне окровавленная, в синяках. Меня забрали в комнату и пытались подкупить конфетами, шоколадом, разными рассказами, чтобы я что-то сказала.
         Их было четверо. Двое из них прекрасно говорили по-польски. Они сидели, играли в карты, в бридж или другую игру. Было лето, кажется, июнь. Было очень жарко. Немцы открыли окна и дверь на террасу, выходящую на кладбище. Мне не позволили выйти из комнаты. Когда я хотела идти спать, мне велели лечь на диване. Мне нельзя было выходить из комнаты. Они боялись, что я могу убежать и кого-то предупредить.
         Наступил вечер. Обычно для всех была обязательна светомаскировка. На окнах должны были быть опущены шторы из черного картона. Немцы пренебрегли запретом. Они открыли окна настежь и зажгли все лампочки в люстре. Сидели, играли в карты, разговаривали. В это время с кладбища на свет начали прилетать ночные бабочки. Влетели 3 или 4, огромные, такие, как мизинец на руке.
         Гестаповцам пришла в голову гениальная идея, как заставить меня рассказать все, что я знаю. Они начали ловить этих бабочек. Первую сунули мне под платье. Я до сих пор, рассказывая об этих бабочках, чувствую дрожь. Не помогло. Тогда они поймали еще две бабочки и сунули их мне в рот.
         Чтобы я не могла их выплюнуть, они сжали мне губы. Когда они увидели, что я начинаю терять сознание, что со мной что-то происходит, то, наконец, оставили меня в покое. Меня с тех пор, если меня коснется мотылек или бабочка, пробирает озноб и температура поднимается до 40. Неизвестно, истерия ли это. Но так я реагирую все время, хотя мне уже 80 лет.

*

         Приближался конец 1943 г. 8 декабря моя бабушка Мария праздновала именины. По этому случаю папа написал для нее стихотворение.

         В морозное декабрьское утро
         Разбудил меня звук облав,
         Доносились они издали,
         Все на помощь звали.

              Век, век перелома,
              На землю падает много грома.
              Кто из нас сегодня без вины,
              Ха, лихо, сегодня Бабушки именины.

*

         На Пасху 1944, в апреле, у соседей в крохотном кирпичном домике возле Сондовельской за Седзибной в направлении кладбища, подпольщики устроили собрание и угощение. В маленькой комнатке собрались примерно 30 парней, в том числе мой отец. Моя мама, жена хозяина домика, двое ее детей и я стояли на страже. Все происходило вечером.
         Немцы подозревали, что что-то происходит, но не могли подъехать на автомобиле по песку. Следующая улица Юлиановская была уже мощеная. Поэтому они подъехали на автомобиле со стороны Юлиановской и наблюдали. Домики стояли скорее далеко друг от друга, между ними были горы песка, немного как пустыня. В связи с этим домик соседей был прекрасно виден.
         У нас во дворе тогда еще лежали кирпичи, до войны дом не был достроен. Я сидела в этих кирпичах, мама лежала под довольно большой, раскидистой черешней, вечером ее почти не было видно. Соседка лежала возле своего дома, дочка возле калитки, а сын возле домика, так что достаточно было протянуть руку, чтобы подать сигнал по подоконнику. Таким образом, все хорошо охранялось.
         Когда немцы подъехали и стали светить фарами, сразу был подан предупредительный сигнал. И тогда через маленькое окошко со стороны кладбища 30 парней, один за другим, выбрались из этого дома. Дополнительной трудностью было то, что сначала по приставной лестнице они должны были попасть на чердак, где было это окошко. После их ухода в домике все прибрали так, словно там никого не было. А они, выбравшись через окошко, соскакивали на сарай и между домиками проскользнули на кладбище. Папа тогда не вернулся домой. Немцы светили прожекторами, но поскольку ничего не происходило, сочли, что это ложная тревога.

*

         С середины июля 1944 г. были частые советские и американские налеты. Ночью пилоты выпускали сигнальные ракеты, мы называли их люстрами. Видимо, таким образом они освещали себе цели. На довольно обширной территории было так светло, что можно было затянуть нитку в иголку. Мы все спускались тогда в подвал.

*

         31 июля, накануне начала восстания, папа еще ночевал дома. Утром он пришел попрощаться со мной. Как будто чувствовал, что это будет наша последняя встреча. Он снял с пальца кольцо, надел мне на палец и сказал: "Доченька, помни обо мне и помни о том, что ты полька". Так выглядело наше расставание. С тех пор я не расстаюсь с этим кольцом. Я отношусь к нему как к талисману, и оно неоднократно предостерегало меня и избавляло от хлопот. Точно так же я знаю, что мой папа присматривает за мной, что тогда, когда со мной должно случиться какое-то несчастье, папа со мной.
         Папа был в подполье с начала оккупации. Военную службу он прошел в Грудзёндзе, в авиационной школе. Он окончил ее в звании взводного. Папа также был активным харцерским деятелем. В костеле возле пл. Шембека есть таблица, посвященная харцерам, участвовавшим в подпольном движении, на которой есть фамилия отца, а также его брата Чеслава Хшановского.
         Во время Варшавского Восстания взводный Мариан Хшановски, псевдоним "Бизон", служил в 41 роте Военной Службы Охраны Восстания IV Района "Загончик" I Округа AK "Радван", включенного 4 августа 1944 г. в качестве 9 роты в состав батальона "Килиньски", а затем в 167 взводе 2 роты "Серых Шеренг". 5 сентября он был тяжело ранен на ул. Маршалковской и оказался в близлежащем госпитале в Главном управлении Всеобщей Сберегательной Кассы (ВСК) на ул. Маршалковской 134, где в тот же день погиб во время бомбежки.

*

         Моей тетке, Янине Хшановской, псевдоним "Нина", за несколько месяцев до восстания приснилось, что она участвует в восстании, что погибнет и где будет похоронена. Она все это нарисовала и показала картину только двум людям: моей матери и своей ближайшей подруге. Больше никто об этой картине не знал.
         5 сентября 1944 г. Янина Хшановска, псевдоним "Нина", связная батальона "Килиньски", побежала на помощь своему раненому командиру, подпоручику Станиславу Всцюбяку, псевдоним "Ядзька", и была убита очередью из пулемета. Оба погибли на Крулевской 16. "Нина" была похоронена вместе со своим командиром в общей могиле на ул. Пружной 6.
         Во время восстания один из ее товарищей из "Килиньского" переплыл Вислу. Он сразу пришел к нам и сообщил, что тетка и мой папа погибли. После освобождения мама сочла, что может раскрыть тайну тетки. Она сказала, что знает, где похоронена "Нина", и рассказала всю историю. Никто не хотел верить, что что-то подобное могло произойти. В это время пришла подруга тетки и сказала: "Ну что, будем искать "Нинку" на Пружной 6".
         Эксгумация состоялась в конце марта или начале апреля 1945 r. Товарищи решили положить ее и командира в один большой гроб и похоронить на Брудновском кладбище возле центральной поперечной аллеи.

*

         Когда в левобережной Варшаве продолжалось восстание, в правобережной Варшаве немцы устроили облаву на мужчин, чтобы они копали окопы. Людей вытаскивали из квартир. Помню такой момент, когда к нам пришел немецкий солдат. Это был силезец или житель Поморья. Он обыскивал все квартиры. Во дворе был чуланчик, была яма от извести, прикрытая деревянным фрагментом забора. Под этим забором спрятался один из наших соседей. Он был маленький, худой и как-то там поместился. Но наружу торчала часть ботинка. Немец посмотрел, покачал головой и сказал: "Глупая мужик". Отвернулся, махнул рукой и ушел. И сосед уцелел.

*

         Восстание на Праге длилось только 4 дня. Папа пошел на восстание на левый берег Варшавы, мы остались на Брудне. В то время мне немного было известно о боях. Слышны были выстрелы из пулеметов с железнодорожной территории. Мама следила, чтобы я никуда не пошла. Помню, что во время восстания от нас было хорошо видно Старувку. Этот черный дым, это красное зарево, эти пикирующие самолеты. Впечатление было ужасное.
         Позже я узнала, что в середине августа, неподалеку от нас на Голендзинове упал сбитый немцами самолет Либерейтор южно-африканских воздушных сил, который нес помощь сражающейся Варшаве. Весь экипаж погиб.

*

         В середине сентября 1944 Брудно было освобождено от немцев. Здесь почти не было боев. Серьезные бои шли в недалеких, расположенных к северу Бжезинах, которые несколько раз переходили из рук в руки. Потом немцы отступили из нашего района, кажется в сторону Модлина.
После отступления немцев Аллеи Одровонжа, которые были единственной трассой с Брудна до центра Праги, стали очень опасными. Немцы стреляли из крепости, расположенной в полутора километрах за Вислой по прямой линии. Там были снайперы, и если кто-то показывался в аллеях, то погибал. Весь транспорт шел через католическое кладбище и киркут.
         Во время боев в Бжезинах у нас квартировал польский офицер, капитан, а может майор. Его фамилия была Поплавски. Его ординарец очень нам помогал. Его фамилия была Хайдук. Он добывал какое-то продовольствие, видя, что в доме пятеро детей, которых надо кормить. Когда было спокойнее, из деревни Брудно приходила женщина с бидонами молока.
         Есть было нечего. Вместо чая мама выкапывала корешки яблоньки. Эти корешки она заваривала. Пока еще были листья, заваривали листья. Мама была очень бережливой и предусмотрительной. Еще во время оккупации она достала сахар, и помню как теперь, что в небольшую рюмку от водки насыпали сахар, а затем добавляли его в литровую бутылку с кипяченой водой, и этим позже подслащивали.
         Однажды мама вскипятила кастрюлю разбавленного водой молока, у нее была какая-то крупа. Она уже доваривала еду, когда услышала характерный отзвук выстрела немецкой "коровы". Когда немцы ее заряжали, раздавался очень характерный скрежет. Можно было также сориентироваться, в каком направлении будет лететь снаряд, звук был разных тонов. Мама занервничала, схватила кастрюлю и побежала в подвал. Но в это время снаряд ударил в соседнее здание и снес целый этаж. Мама уже не донесла нам в кастрюле кашу, только полным-полно мусора, извести. Все это попало в нашу еду. Все: мама, бабушка и матери других детей были в отчаянии из-за этой потери.

*

         Надо же такому случиться, что в тот же день какой-то русский солдат хотел поразвлечься. Он встал по другую сторону улицы и увидел воробья, сидящего на люстре на втором этаже в нашем доме. Солдат начал в него стрелять. Услышав выстрелы, наружу выскочил наш знакомый ординарец, а за ним офицер. Разговор был короткий. Офицер сказал: "Что, у тебя слишком много патронов? Патронов нет, а у тебя слишком много." Он поставил солдата к стенке и закончил дело.

*

         Русские были невероятны. Вечерами они могли ввалиться в подвал. Были пьяные и кричали: "Часы, часы. Германец". Как-то они вытащили, не из нашего подвала, двух девушек и изнасиловали.

*

         После отступления немцев время на Брудне словно остановилось. На другом берегу Вислы шло к концу восстание, немцы начали систематически разрушать город. У нас дни шли один за другим. В доме, где жили только женщины с детьми, было немного опасно. Были случаи, когда к домочадцам являлись соотечественники-мародеры, которые вламывались в дома и забирали все, что имело какую-либо ценность. В нашем доме все было заперто и забито досками. Пришла зима.

*

         17 января 1945 г. мама услышала, что кто-то ломится в дом со стороны восточной террасы. Она пошла на второй этаж, где были выбиты окна, и стала звать на помощь. Мама увидела, что с востока, со стороны Агрила двигается вереница людей, словно муравьи. Ночь была лунная, поэтому была хорошая видимость. Шли человек 30, солдаты в польских мундирах. Они сказали, что не надо кричать, что они поляки.
         Они попросили впустить их внутрь, чтобы они могли согреться. Снаружи был трескучий мороз. Мама открыла дверь внизу, и в 25-метровую комнату вошли 30 мужчин. А потом в комнату вошел офицер, полковник с ординарцем. Он лег на стоящую у стены тахту и сразу же заснул. Ординарец выгнал из комнаты солдат, чтобы его командир мог как следует выспаться. Офицер спал до утра как убитый. Невозможно было его разбудить.
         Мама была в другой комнатке, кипятила воду для чая. Ординарец попросил горячего чая, потому что он очень замерз. Мама налила горячего чаю и пошла в другую комнату. Моя двоюродная сестра вертелась поблизости. В какой-то момент она подвернулась маме под руку так неудачно, что обожгла себе шею горячей жидкостью и начала плакать.
         Адъютант принял это близко к сердцу. Он побежал за врачом, потому что знал, где его искать. Принес бальзам Шостаковского от ожогов, какие-то кремы, а на следующий день сказал, что устроит так, чтобы сестре сделали перевязку. Тогда мы также узнали, что левобережная Варшава была освобождена.
         На следующий день солдаты покинули наш дом. Перед уходом ординарец обратился к маме и сказал: "Осмотрите тщательно постель и тахту и все это сожгите ". Действительно, это было одно большое скопление вшей. Мама не могла себе этого позволить. Нам бы не на чем было спать, а снаружи было 20 градусов мороза. Мама вынесла все вещи во двор, и паразиты вымерзли. Потом она принесла снегу, сунула постель в котел и как следует прокипятила.

*

         Два дня спустя мы с мамой пошли за Вислу искать могилу папы. Мы знали, что папа погиб в здании ВСК, на углу Маршалковской и Сьвентокшиской. Пожилые люди наверняка помнят это здание, много лет там висел огромный плакат с атомной бомбой. Нам не разрешили туда дойти, везде были надписи: "Мины, мины". Мы вернулись домой. Потом мама пошла еще раз, уже одна. Она также хотела дойти до могилы тетки, которая была поблизости.

*

         Для нас война в принципе закончилась. Несколькими месяцами ранее мне исполнилось 9 лет. Я начала учиться в начальной школе. Сначала я ходила в начальную школу № 150 им. Н.Коперника. Учеба, как во время оккупации, проходила в частных квартирах, потому что здание школы было заминировано. Потом я ходила в начальную школу с интернатом сестер фелицианок на ул. Азалиевой 10 в Вавре. Затем продолжала учебу в лицее Частной Женской Школы Хелены Жешотарской на ул. Конопацкой 4.


лицеалистки из Жешотарской, в 1-м ряду 2-я справа Барбара Хшановска

         После уроков в лицее мы с одноклассницами часто ходили за Вислу, в район старомейского костела Яна Божьего, чтобы расчищать Варшаву от развалин. Выстроившись длинной вереницей, мы передавали друг другу кирпичи, которые вытаскивали из развалин и укладывали в аккуратные штабеля. Никто нас к этому не принуждал, мы чувствовали инстинктивную потребность сделать что-то для нашего города.
         В 1953 г. я окончила государственный Торговый техникум Министерства внутренней торговли на ул. Шпитальной 5. В 1953-1956 годах я училась в Главной школе планирования и статистики.

*

         В 1953 г. война снова напомнила о себе. Я была на первом курсе Главной школы планирования и статистики. Это был период усиленной активности коммунистов. Всюду искали классовых врагов. После первого года учебы собрали всех студентов с факультета. Активисты публично обратились ко мне:
         - "Что товарищ Хшановска скажет о своем отце?"
         - "А что я вам могу сказать. Он погиб во время восстания, сражался. Больше я ничего не знаю".
         А они на это, что все описано в листовке, с подробностями. И могу ли я еще что-нибудь добавить.
         Я ответила:
         - "Что еще я должна добавить. Мой отец отдал жизнь, пролил свою кровь. И я в этом виновата? Да, он был в АК. А если бы победила система, к которой относился мой отец – АК, а отец был бы в ППР, то меня ожидало бы то же самое?".
         В то время показывали нашумевший фильм "Без вины виноватые". Тогда я встала, покачала головой и сказала:
         - "С каких пор дети страдают за грехи родителей, если единственной виной отца было то, что он сражался за отечество".
         Воцарилось смятение, все опустили головы. И с тех пор меня оставили в покое. Со мной была вторая девушка, которая была в похожей ситуации. Когда ее спросили, она расплакалась и сказала, что ничего не будет говорить. И ее выгнали, а я осталась.

*

         В 60-х годах я познакомилась со своим будущим мужем Анджеем Румянком, псевдоним "Тигр". Будучи 16-летним солдатом, он сражался во время восстания в Группировке "Рог" на Старувке. Оказалось, что в 1944 г. в тот же день, что и мой отец, в госпитале ВСК на Маршалковской погиб его двоюродный брат, Ежи Румянек, псевдоним "Юстин", также из батальона "Килиньски".
         Тела моего отца и брата моего мужа никогда не были идентифицированы. Вероятно, они покоятся в одной из безымянных могил на Кладбище Повстанцев Варшавы на Воле. На таблице, на символической могиле солдат батальона "Килиньски" на военном повонзковском кладбище их имена помещены одно под другим – Мариан Хшановски и Ежи Румянек, а также псевдонимы - "Бизон" и "Юстин".
         В Харцерской Полевой Почте служил также мой двоюродный брат Ежи Пёнтковски, псевдоним "Витек", а в отряде связи 413 взвода 9 роты батальона "Килиньски" брат мамы, мой крестный отец, взводный Хенрик Ситек, псевдоним "Халич".

*

         Всю свою взрослую жизнь я поддерживаю память о Варшавском Восстании 1944. Я член Общества Памяти Варшавского Восстания 1944, в настоящее время исполняю обязанности его вице-председателя. Я систематически принимаю участие во встречах с учениками варшавских школ, которым рассказываю о тех временах.

Барбара Румянек

обработка: Мацей Янашек-Сейдлиц

перевод: Катерина Харитонова


      Барбара Румянек, урожденная Хшановска
род. 08.09.1935 в Варшаве





Copyright © 2017 Maciej Janaszek-Seydlitz. All rights reserved.