1. Личные данные:
         Станишкис Анна Данута, ур. Ханицка,
         род. в Киеве 17 IX 1912 года, дочь Витольда и Марии (ур. Радзеёвской),
         происходит из трудовой интеллигенции, муж научный работник,
         высшее образование — магистр инженер сельского хозяйства.
         с 1960 до 1972 года – в системе образования (Лодзь),
         нынешний адрес: 05-806, Коморув, ул. Клёновая 8.

         2. Довоенный период до 1 IX 1939 года
         С 1934 до 1936 года – станция контроля семян в Варшаве, 1936-37 – Сельскохозяйственное бюро TESP (калийные соли),          с 1937 до 1 IX 1939г. - Заграничное отделение Главной Квартиры СПХ [Союз польских харцеров] – референт по вопросам образования польской молодежи из-за границы. В СПХ с 1929 года – выполняла разные обязанности до звеньевой. В 1934 году [была] назначена инструктором, в 1938г. - старшим инструктором. В 1938 году прошла курс подготовки деревни к обороне страны (в харцерской Инструкторской школе на ул. Бучка) – после которого проводила обучение в разных местах Польши.
         В 1939 году в Варшаве закончила курс противовоздушной обороны, организованный, кажется, Лигой противовоздушной обороны в здании телефонов на Зельной.

         3. Сентябрь 1939г.
         Во время осады Варшавы мы с моей 3-летней дочкой, свекром и свекровью оказались на ул. Северынувек в гимназии им. Мицкевича. Улица Келецкая, где мы жили, была первой линией обороны, и надо было покинуть квартиру.
         Во время осады, по поручению Службы харцерок, я нерегулярно занималась контролем солдатских кухонь на Воле.
         Мой муж Ольгерд, поручик 3 полка кавалеристов (в Сувалках) прошел с полком [боевой путь], сражаясь от Восточной Пруссии до Коцка. Там вместе с Армией Полесье под командованием генерала Клеберга полк был вынужден 6 X капитулировать.
         Во время боев муж был дважды ранен и награжден Крестом Виртути Милитари, а также дважды Крестом Отважных, оккупацию провел в офлаге.

         4. Период оккупации
         a. Профессиональная деятельность: с ноября 1939 года до августа 1940 года – в качестве работницы в Производственном кооперативе сотрудников Института брожения "IF", находившегося на тылах разрушенного здания Гражданского клуба – ул. Краковское Предместье № 66. (ч. 1).

         С августа 1940г. до 1 VIII 1944г. - в качестве ассистента в Научном институте сельского хозяйства в Пулавах (Landwirtschaftliche Forschungsanstalt) – отделение в Варшаве в здании Главной школы сельского хозяйства в Варшаве на ул. Раковецкой 8 [нынешний адрес Раковецкая 30]. (ч.2)

         В течение всего периода оккупации я вместе со своей дочерью (род. 1936) жила у свекра и свекрови в Доме профессоров Главной школы сельского хозяйства на ул. Келецкой 46. Мой тесть профессор Витольд Станишкис, один из 12 заложников Варшавы во время капитуляции в 1939г., был позднее председателем Главного Опекунского Совета [на самом деле профессор Витольд Т. Станишкис во время осады Варшавы вошел в состав Столичного комитета общественной самопомощи, а после его закрытия оккупационными властями в начале 1941 года руководил Секцией приютов и опеки над выселенными в Польском комитете опеки] вплоть до ареста гестапо в 18 V 1941г. Умер он в Освенциме 22 ноября 1941 года.
         Профессорский дом на ул. Келецкой 46 сыграл особую роль в период оккупации и в первые дни восстания (1-11 VIII 1944г.), поэтому прилагаю специальное описание на эту тему.

         b. С подпольной прессой СВБ я сотрудничала с момента создания СВБ. После реорганизации СВБ в АК меня завербовала для работы в V округе АК ВСЖ (мокотовская санитарная служба) Мария Пашкевич (псевдоним "Марыня"). Присягу у меня приняла "Ядвига" (Антонина Кон) в феврале 1942 года. Я взяла псевдоним "Ягенка".

         c. После присяги меня назначили так называемым комендантом (учредительницей) санитарных пунктов на территории, ограниченной улицами: Раковецкой, Мадалиньского и Сандомерской - св. Анджея Боболи (Волоская). Я также получила распоряжение организовать пункт питания.
         Центральный санитарный пункт и пункт питания находились в доме, в котором я жила, на ул. Келецкой 46. Деятельность этого санитарного пункта основывалась на собранных мной в здании Научного института сельского хозяйства на ул. Раковецкой 8 [нынешний адрес Раковецкая 30] материалах и медицинском оборудовании и на обученном там медицинском персонале. Практику медсестер девушки проходили в Уяздовской больнице.
         Этот персонал состоял из жительниц дома на ул. Келецкой 46, сотрудниц Института, а также нескольких девушек с близлежащего Мокотова.

         Личный состав санитарного пункта (Келецкая 46)
         1. Анна Данута Станишкис – комендант
         2. Рена Хытровска
         3. Ада Хытровска
         4. Мышка Хытровска
         5. Анна Невяровска
         6. Мария Сулимерска-Ляубе
         7. Халина Кнох-Штайер
         8. Ханна Доберска-Кнох
         9. Францишка Кавиньска
         10. Мария Поляновска
         11. Ирэна Рогальска
         12. Стефания Завадска
         13. Стефания Рэшке
         14. Мария Козеювка-Хмелевска (8 VIII 44 перешла каналами в Средместье)
         15. Дзюся Микевич(8 VIII 44 перешла каналами в Средместье)
         16. Кристина Дрэцка
         17. Эльжбета Дунин-Биспинг (пришла перед началом Восстания)
         18. Ружа Сапега (пришла перед началом Восстания, погибла 2 IX на ул. Мальчевского 3)
         19. Тереса Собаньска (как выше)
         20. Анна Брыкчиньска-Плятер (присоединилась в момент начала Восстания)

         Личный состав продовольственного пункта (Келецкая 46)
         1. Ванда Брыкчиньска – начальница
         2. Мария Доминик
         3. Регина Антэс
         4. Анджеевска
         5. Майхшак (кладовщица, дворничиха дома)

         Ниже сообщаю личный состав остальных санитарных пунктов, находившихся на "моей" территории (то, что я успела скомплектовать).

         Санитарный пункт на Опочиньской 15
         1. Анна Красовска-Милевска – комендант
         2. Анна Чарноцка-Липиньска – заместитель
         3. Ханна Липиньска-Буйневич
         4. Александра Рыхтель-Буткевич
         5. Мария Добжиньска
         6. Ирэна Малкевич
         7. Ядвига Лобзовска

         Санитарный пункт на Аллее Неподлеглости 157
         1. Данута Баньковска – комендант
         2. Мария Бжезиньска
         (других фамилий не помню)

         Санитарный пункт на ул. Сандомерской 7
         сестры Тереса и Барбара Зелиньские

         Санитарный пункт на ул. Ловицкой 51
         1. Профессор Эдвард Лёт, санитарный начальник Мокотова
         2. Профессор [Станислав] Радван – заместитель коменданта
         3. Мария Гаршиньска (погибла 1 VIII, когда шла в качестве связной в Средместье)
         4. Эльжбета Гаршиньска
         5. Кристина Межеевска
         6. Анна Мария Лесецка
         После ликвидации пункта 11 VIII персонал пункта перешел временно на санитарный пункт на ул. Мадалиньского 73/75, а затем на ул. Тынецкую 24. Tам погиб профессор Лёт (с семьей). Остальной персонал оставался там до капитуляции.
         В это же время - 12 VIII – на польский Мокотув перешел персонал с пункта на ул. Келецкой 46 (вместе с ранеными на носилках и запасами перевязочных материалов и лекарств).
         Остальные пункты ликвидировались по мере того, как немцы жгли дома, двигаясь от ул. Пулавской.

         Санитарный пункт на ул. Мадалиньского 73/75
         1. Профессор Стефан Коэппе – комендант
         2. Эва Ожеховска-Еглиньска, псевдоним "Эва 319" – санитарка, связная
         3. Хелена Коэппе, псевдоним "Лена"
         4. Казимера Коэппе (12 лет) – харцерка из Серых Шеренг
         5. "Ирэна"
         6. "Реня"
         7. "Поля"
         8. "Рузя" – Розалия Новицка-Гавлик – хозяйственная служба.
         Этот пункт получил от Командования V Округа приказ как можно дольше оставаться на оккупированной немцами территории. Кроме опеки над ранеными, этот пункт также поддерживал контакт и занимался переброской на "польский" Мокотув.
         Связь между пунктами и Командованием V Округа поддерживала "Эва 319" с помощью 13-летнего связного Янека Кулаковского. У этого пункта был "филиал" – на ул. Нарбутта, угол Асфальтовой. Там работали "Ирэна", "Реня" и "Поля". "Реня" в начале августа была тяжело ранена во время спасения раненого на ул. Нарбутта и перенесена потом в польский госпиталь на ул. Хотимской (об этом я пишу в приложении 3).
         Пункт доктора Коэппе оставался на ул. Мадалиньского до капитуляции. В период 1-11 VIII время от времени на ул. Раковецкой появлялся санитарный патруль с носилками. Молодая высокая темная девушка и молодой человек, тоже высокий брюнет. Они были в белых халатах и спокойно проходили перед бункерами, размещенными вдоль ул. Раковецкой. Мы никогда не приближались к ним, подозревая, что они могут быть провокаторами, желающими провести разведку на местности — есть ли раненые повстанцы и где.

         Подробности о ходе событий на этой территории я сообщаю в приложениях 3а и 3б, а подробно свою службу на Польском Мокотове описываю в приложении №4.

         Часть 1
         Касается Кооператива "IF", Варшава, ул. Краковское Предместье 6
         Этот кооператив основали сотрудники Института брожения в Варшаве в начале гитлеровской оккупации с целью дать работу людям, связанным с Институтом и оставшимся без работы. Директором стал пан Антони Краузе.
Там работали: пан Куявски, Виктор Сьливиньски, Хипш, отец и сын Мищак, Кристина Кшишковска и многие другие, фамилий которых я не помню.
В Кооперативе мы производили разного рода конфеты, пирожные, мед и бульонные кубики.
         Со стороны улицы в отреставрированном маленьком помещении кооператив открыл кафе, которое вела пани Зофия Морачевска.
         С самого начала в среде сотрудников начали действовать разные подпольные организации – в какой-то момент мы начали подозревать одного из наших коллег Малковского в том, что он был осведомителем. Вскоре его ликвидировали.
         В Кооперативе я работала до конца июля 1940 года.
         Спустя пару лет, уже работая в Институте брожения, я узнала, что в подвалах "IF" немцы обнаружили склад оружия. Начались аресты и кажется казни. Не знаю, кто тогда пострадал.

         Часть 2
         Научный институт сельского хозяйства
         В здании Главной школы сельского хозяйства в Варшаве на ул. Раковецкой 8 [в настоящее время Раковецкая 30] во время гитлеровской оккупации находился Научный институт сельского хозяйства в Пулавах, отделение в Варшаве. В состав Института входил ряд специализированных институтов, например: Брожения, Удобрения и Почвоведения, Шерстеведения, Ветеринарии, Производства молочных продуктов и прочие. Комиссаром от имени оккупантов был профессор Пфафф, а его административным заместителем доктор Перле. "Нашим" директором и основателем Института был профессор Вацлав Домбровски. Он хотел создать рабочие места для профессоров, административного персонала, ассистентов и студентов Главной школы сельского хозяйства, которые не имели возможности найти работу и пережить оккупацию.
         Профессор Домбровски был человеком необычайно отважным, умеющим перед лицом немцев сохранить свое достоинство ученого-поляка. Сотрудникам Института он старался помочь в меру своих возможностей. Он знал, что зарплаты у нас скудные. Каким-то образом в Институте производства молочных продуктов сэкономили ализарол – жидкость для исследования кислотности молока, являющуюся чистым этиловым спиртом с примесью ализарина. Спирт из ализарола легко выделяли и продавали, часто как одеколон. Ежемесячно каждый из сотрудников получал несколько литров ализарола.
         Меня восхищало несколько насмешливое отношение профессора Домбровского к немцам. Как-то я присутствовала при том, как профессор высмеял ученых, прибывших из Берлина, предлагая им поднести ладонь к лучам кварцевой лампы. Ладонь должна была иначе светиться — в зависимости от того, ест ли человек маргарин или смалец. Ладонь профессора, который ел только маргарин, светилась зеленоватым светом. Немцы не осмелились поднести ладони к лампе.
         В Институте все хорошо знали, на кого можно полагаться. Поэтому это учреждение вскоре стало одним большим подпольным тайником.
         В бассейнах с формалином, где раньше держали лошадей и собак для вскрытия, мы хранили соответствующим образом предохраненное оружие. В разных закутках лабораторий можно было найти радиоаппараты и разные запасные части к ним.
         В нашей аналитической мастерской Института брожения мы производили противотанковые бутылки и слезоточивые газы, которые разливали в ампулы, как и концентрированную серную кислоту. Эти ампулы разбрасывали потом в кинотеатрах, чтобы отпугнуть публику от сеансов, доход с которых шел на вооружение немецкой армии.
Изделия нашей лаборатории ежедневно забирала в потрепанной корзинке старая хромая бабушка, для которой мы получили разрешение есть в институте обед для сотрудников - суп. В той же самой корзинке она приносила для сотрудников Института подпольную прессу.
         "Цербер" – фольксдойч, стоявший возле входной двери, так к ней привык, что за два года ни разу ее не остановил. Долгое время тот же суп ел в нашем Институте "тихотемный" - "Билл" (Болеслав Яблоньски), которого опекала доктор Юлия Барткевич.
         В нашем Институте также обучались студенты с тайных курсов Главной школы сельского хозяйства. Когда начались советские налеты на Варшаву, мы воспользовались случаем, чтобы организовать в Институте противовоздушную оборону. Немецкая дирекция назначила меня комендантом этой обороны. Благодаря этому мне удалось уговорить дирекцию устроить и полностью оснастить операционную, купить несколько носилок и так далее. Я также могла из работавших в Институте девушек организовать отряд санитарок.
         Обучение проходило официально после работы — а приходили на него также девушки не из Института. Кроме санитарного обучения была также военная и строевая подготовка, которые проводили инструкторы из АК. В Институте санитарки также приносили присягу перед комендантом "Ядвигой" – Антониной Кон.
         В момент ликвидации немцами склада оружия в Кооперативе сотрудников Института брожения на Краковском Предместье 66 создалась опасность налета немцев на наш Институт. Следовало немедленно "очистить" его и удалить из здания все опасные доказательства подпольной деятельности. Нам удалось вынести два больших свертка (противотанковые бутылки, радиоаппараты и т.д.) через дверь, которую стерег охранник, и спрятать их в безопасном месте.
         В день начала Восстания все санитарное оборудование (за исключением операционного стола) и лекарства мы перенесли на санитарный пункт в профессорском доме на ул. Келецкой 46, а потом на "Польский Мокотув". Вместе с оборудованием перешел весь обученный персонал.
Когда я вспоминаю те далекие времена, просто поверить невозможно, что в здании, находящимся под немецким контролем, в течение трех лет без единого провала удалось столько сделать. Это свидетельствует об огромном патриотизме и отваге персонала. Все работали и сражались для общего дела.
         Руководителем Института брожения был профессор Валенты Доминик, его заместителем профессор Эугениуш Пияновски, ассистентами доктор Юлия Барткевич, магистр Ванда Дворак (умерла в 1943г.), магистр Ежи Даушевски и я, магистр Данута Станишкис. Кроме того научной работой занимались там доктор Казимер Шарски и доктор Тадеуш Влодарчик. Работала там также Зофия Вильска, а время от времени студенты с тайных курсов.
         Что касается других институтов, я помню немного. Знаю, что директором Института Шерстеведения был магистр Бронислав Качковски, Института ветеринарии – профессор Стефан Коэппе, Института удобрений и почвоведения профессор Гурски, а Института производства молочных продуктов – кажется доктор Ядвига Супиньска (позднее профессор Якубовска из Политехники в Лодзи).
         После начала Восстания дирекция Института переехала в Скерневице. Не знаю, каким образом профессору Домбровскому удалось внушить немцам, чтобы сотрудникам Института, выходившим после капитуляции Восстания, выдавали зарплату за август и сентябрь, а также "охранную грамоту" с "вороной", защищавшую от облав. Таким образом немцы заплатили нам за участие в Восстании.
         Появившись в Скерневицах 3 X 1944 года, я получила зарплату и удостоверение, позволявшее мне добраться до Нового Тарга, где находилась моя 7-летняя дочь (муж находился в офлаге).

         Часть 3a
         "Келецкая 46" во время оккупации и в первые дни Восстания
         Профессорский дом Главной школы сельского хозяйства на ул. Келецкой 46 – дом, похожий на все прочие дома, но все же совершенно другой.
         Во время оккупации в нем жили 12 жильцов и семья дворника – все в какой-то степени связаны со Школой – все были одной семьей. Все радости и все несчастья или печали переживались вместе.
         В течение дня каждый из жильцов был занят своими делами. Старшие работали, молодежь и дети учились на тайных курсах. Почти все состояли в подпольных организациях – тогда не говорилось, в каких – к чему было это знать...
         Жизнь в доме начиналась только вечером, после комендантского часа, когда закрывали ворота. Тогда открывались все двери на лестничную клетку. Все собирались на II этаже, где на лестничной клетке был устроен маленький алтарь. Там, как почти во всех варшавских домах, читали общую молитву. Потом начиналось общение, распространялись подпольные газеты, передаваемые из уст в уста новости, взаимные посещения.
         В квартире семьи Завадских на первом этаже, в стене за батареей отопления, находилось радио. С каким волнением мы слушали слова "говорит Лондон", а потом в конце наш национальный гимн.
         На четвертом этаже в нашей квартире собиралась молодежь и много старших жильцов, чтобы петь хором. Под звуки фортепиано громко с воодушевлением звучали слова всех известных, старых и новых, солдатских и партизанских песен. Проходили также турниры по пинг-понгу. Все вместе праздновали именины жильцов, готовя подходящие к случаю скетчи, песенки и театральные сценки.
         В нашей квартире был частный детский сад, тайные курсы ритмики для примерно 30 детей наших знакомых и соседей. Мы устраивали кукольные представления, в которых выступали наши дети.
         В последний год оккупации детский сад превратился в школьные подпольные курсы пани Хычевской, поскольку наши дети уже доросли до обучения в школе.
В каждое первое воскресенье месяца(до середины мая 1941г.) в нашей квартире проходили встречи людей, выселенных из разных частей нашей страны. Инициатором был мой тесть, профессор Витольд Т. Станишкис, председатель Главного Опекунского Совета [на самом деле профессор Витольд Т. Станишкис во время осады Варшавы вошел в состав Столичного комитета общественной самопомощи, а после закрытия СКОС оккупационными властями в начале 1941 года руководил Секцией приютов и опеки над выселенными в Польском комитете опеки]. В остальные недели проходили встречи любителей пения, музыки, поэзии. Пару раз за наш "Бехштейн" садилась пани Зофия Рабцевич и добывала из клавиатуры великолепные звуки полонезов или Революционного этюда Шопена.
         Собиралась также находившаяся с нами в дружеских отношениях молодежь, чтобы петь хором. Тогда за рояль садился отец Томаш Ростворовски (иезуит), он приносил новые слова, новые мелодии, новую подпольную поэзию. На наши встречи часто приходила Кристина Крахэльска, автор песен "Эй, ребята, примкнуть штыки", "Солдатская колыбельная" или "Оккупационный куявяк". У нас она слушала, как звучат ее произведения при хоровом пении. Сама она пела очень красиво и вместе с нами.
         Еще одна форма встреч – это встречи людей разных вероисповеданий, а также атеистов. После какой-нибудь интересной проблемы, которую обсуждал отец Томаш Ростворовски или другой докладчик, начиналась общая дискуссия. Сталкивались разные убеждения и взгляды, но всегда в очень милой атмосфере, всегда удавалось извлечь какие-то общие          для всех выводы. Потом скромное чаепитие и традиционное "боевое" пение и декламация.
         В нашей квартире какое-то время жили несколько человек из познанского воеводства. В том числе также пару лет жила у нас пани Нуна Млодзеёвска-Щуркевич – директор познанского театра.
         У нас укрывался также ряд людей, разыскиваемых гестапо. Под балконом нашей квартиры на IV этаже (со двора) я повесила трапецию, на которой во время ночного обыска мог спрятаться укрывающийся человек.
         Среди прочих у нас укрывался иезуит отец Юзеф Варшавски, позднейший "Отец Павел" со Старувки, ксендз Францишек Бохдан - паллотин, а также Людвик Мочарски, сын профессора Зигмунта Мочарского, который работал в подпольной типографии. После провала типографии он был расстрелян на Павиаке.
         Обыски и аресты проходили в нашем доме несколько раз. В том числе 18 V 1941 года был арестован и вывезен затем в Освенцим мой тесть профессор Витольд Станишкис – заложник Варшавы во время капитуляции в сентябре 1939 года. Он умер в Освенциме 22 XI 1941 года.
         В нашем доме в подвале находились продовольственные "склады", подготовленные на случай восстания, запас пшеницы, несколько мешков сахара, несколько бочек засоленного сала и т.д. Все это мне удалось собрать благодаря самопожертвованию людей. Больше всего запасов доставал для нас от знакомых землевладельцев Ежи Брыкчиньски.
         За складом присматривало наше домашнее продовольственное отделение Военной службы женщин, в котором состоял ряд женщин из нашего дома с пани Вандой Брыкчиньской во главе. Кладовщицей была дворничиха, гр. Майхшак.
         Остальные женщины из нашего дома, бывшие в "призывном" возрасте, образовывали санитарную группу, которая с первых минут Восстания начала службу в санитарном пункте в нашем доме. Они образовывали один отряд (6 санитарных патрулей) с группой сотрудниц Научного института сельского хозяйства, находившегося в здании Главной школы сельского хозяйства на ул. Раковецкой 8, и несколькими живущими поблизости девушками, которых привлекли к санитарной работе.
         Перед самым началом Восстания мне удалось организовать для санитарной службы говенье. Его великолепно провел отец Томаш Ростворовски, а состоялось оно в монастыре сестер Непокалянок на ул. Казимежовской. По окончании говенья состоялось совместное пение при аккомпанементе отца Томаша. Был и наш национальный гимн, и все боевые песни. Удивляюсь, что не отреагировали немецкие солдаты, которые квартировали напротив – в школе на углу ул. Казимежовской и Нарбутта.
         В момент начала Восстания наша квартира (№ 11) была пунктом сбора и выступления в бой одного из отрядов полка "Башта", под командованием Вацлава Леськевича (около 30 парней). Вышли они пунктуально в 17 часов 1 VIII в направлении Stauferkaserne на ул. Раковецкой. Кажется, многие погибли, были также раненые.
         В общей сложности в момент начала Восстания в нашем относительно небольшом доме было 60 мобилизованных: 30 солдат, 20 санитарок, 10 человек с солдатской кухни.
         Повстанцы, выходя, оставили в нашем подвале запасные противотанковые бутылки и железнодорожные мины, за которыми должны были вернуться. К сожалению, не успели, так как территория сразу была занята немцами. Впрочем, немецкие солдаты квартировали почти напротив, в так называемом "красном" здании Главной школы сельского хозяйства.
         На лестничных клетках II и III этажей нашего дома стояло около 30 велосипедов, на которых приехали на сбор наши ребята. В квартире на II этаже мы уложили раненых. С первой минуты наш дом стал центральным повстанческим пунктом и контактным пунктом между всеми ближайшими позициями и "Польским Мокотовом" – за ул. Мадалиньского.
         Связь в течение дня облегчал факт, что я была комендантом всех санитарных пунктов между ул. Сандомерской и ул. св. Анджея Боболи.
         Поэтому я ходила коридорами, пробитыми в стенах [внутри квартир], минуя все переулки ул. Раковецкой, вдоль которых были размещены бункеры и позиции пулеметов, обстреливавших эти переулки. Нередко также стреляли немецкие "голубятники", устроившиеся в окошках на чердаках.
         Первые два дня все пункты посещал капеллан отец Францишек Шиманяк (иезуит). Когда вечером 2 VIII он пошел за облатками в свой монастырь на ул. св. Анджея Боболи, то уже не вернулся — был застрелен немецким солдатом на ступенях алтаря.
         В течение дня мы жили под угрозой немецкого обстрела (по улицам ездили танки, обстреливавшие из орудий и пулеметов окна домов), а также немецких "визитов", которые часто заканчивались казнью на месте или отправкой подозреваемых в контактах с повстанцами жильцов в Stauferkaserne (мокотовское гестапо) [во время оккупации казармы СС, во время Восстания превратившиеся во временную тюрьму, находившиеся в здании нынешнего Генерального штаба ВП].
         Для нас было ясно, что появление немцев хотя бы на лестничной клетке нашего дома закончилось бы трагически для всех жильцов. Этого нельзя было допустить любой ценой. А возле нашего дома в течение дня проходили многие — почти все эсэсовцы. Нас спасали от них две 18-летние санитарки, сестры Хытровские — Реня и Ада. Они прекрасно говорили по-немецки, а также были очень обаятельны. Одна из них садилась на ступеньках со стороны ул. Келецкой, вторая во дворе и дежурили. В случае появления немцев, если я была дома, то приходила им на помощь, взяв семейные фотографии, обязательно с симпатичными детьми. На ступеньках создавалась почти идиллическая обстановка. Немцы, введенные в заблуждение нашим спокойствием и безмятежными лицами, рассматривали наши фотографии, показывали свои, и им никогда не пришло в голову войти на лестничную клетку. Только когда темнело, обе девушки покидали пост. Часто они, перенервничав за день от того, что приходилось постоянно скрывать свои подлинные чувства, наверху начинали плакать.
         Около 8 VIII оказалось, что один из немцев по профессии санитар. Он как раз пришел один. Мы рискнули. На аллее Неподлеглости в паре пунктов лежали три тяжелораненые санитарки, которым без немедленной операции грозила смерть. Надо было их перенести в единственный доступный для нас госпиталь на ул. Хотимской. Мы спросили немца, может ли он нас проводить до этого госпиталя. Он согласился с условием, что каждые носилки будут нести только две санитарки, без подмены, и мы ни разу не остановимся. Он думал, что мы не решимся, что это будет слишком тяжело для нас, но мы дошли. По дороге нас "выручил" какой-то разъяренный офицер, который выскочил из бункера возле Stauferkaserne, велел остановиться и проверил, не несем ли мы случайно "бандитов". Потом он велел нашему конвоиру проводить нас в немецкий госпиталь, который тоже находился на ул. Хотимской. Однако наш эсэссовец оказался необыкновенным. На Хотимской он приказал нам свернуть направо, в польский госпиталь, а возвращаясь, повел нас по Нарбутта, а не по Раковецкой, потому что утверждал, что у того офицера был недобрый взгляд. Среди немцев тоже иногда попадались люди.
         Когда наступали сумерки, каждый вечер начиналась "наша жизнь". В дом на ул. Келецкой 46 сходились все повстанцы из разбитых отрядов, заключенные, которые спаслись из подожженной мокотовской тюрьмы и все, кто хотел перейти на "Польский Мокотув". Отсюда их забирали двое 12-летних мальчишек — связные Хенек и Болек — и провожали на территорию, занятую повстанцами.
         "Келецкая 46" стало паролем, передаваемым из уст в уста – там искали помощи во всех делах и горестях.
В границах "моей" территории находился дом Отцов Иезуитов на углу ул. Раковецкой и св. Анджея Боболи.
         2 VIII немцы совершили там зверское массовое убийство, убивая гранатами всех согнанных в маленькое помещение в подвальном этаже жильцов дома и случайно собравшихся там людей. Нескольким, которые чудом уцелели, удалось выбраться из-под трупов и спрятаться в кладовке с углем.
         Их нашел там один из санитарных патрулей с санитаркой Эльжбетой Гаршиньской во главе. Из кладовки вынесли или вывели двух отцов - отца Монько и отца Пенькоша, пару братьев и одного или двух мирных жителей.
         Отца Монько и отца Пенькоша провела потом на "Польский Мокотув" "Эва 319" Ожеховска. Отец Пенькош погиб на ул. Мальчевского, спасая раненого.
         Примерно 6 августа в нашем доме закончился картофель. Мы с Реней Хытровской решили вдвоем с корзиной для белья и с мотыгами отправиться на мой участок на ул. Раковецкой. Правда, на этих огородных участках стояли батареи зенитной артиллерии и пулеметы, но мы рассчитывали на капельку везения. Беззаботно махая белыми платочками, в летних платьях, мы направились прямо к батареям с трепетом: выстрелят или не выстрелят? Не выстрелили. Отправили к нам часового. Командир, к которому он нас отвел, сжалился над нашими "голодными детьми" и разрешил нам накопать картошки, приставив солдата для сопровождения. Впрочем, солдат очень энергично принялся копать, в перерывах проклиная и браня "бандитов", которые уничтожают каждый высланный на разведку патруль. Закончив работу, он похвастался фотографиями своей "frau und kindern", а в конце, показывая на монастырь Отцов Иезуитов, заявил нам, что сам собственноручно перебил гранатами всех "проклятых монахов", потому что у них были военные мундиры и оружие.
         Должна сказать, что мне пришлось употребить всю силу воли, чтобы сдержаться и не ударить его мотыгой, которая была у меня в руке...
         10 VIII немцы подожгли соседний дом на ул. Раковецкой. Надо было покинуть наш дом, вместе с раненными на носилках. После полудня дом был уже пуст. Вечером мы еще раз вернулись с моей подругой Ханкой Брыкчиньской — в последний раз сыграть на нашем рояле. За Мокотовским полем кроваво заходило солнце, словно бы сливаясь с пламенем и дымом горящих на Охоте домов. Соседние дома горели, языки огня заглядывали в наши окна. Странно в этой обстановке звучали наши боевые партизанские песни. В эту минуту мы прощались с нашим домом и всеми пережитыми в нем прекрасными, хотя часто тяжелыми мгновениями.
         Утром 11 VIII немцы подожгли дом. Мы вернулись еще раз. Мы остановились возле дома Кепуры напротив. Уже горела наша квартира на IV этаже. В дверях балкона стоял рояль и внезапно, когда языки огня начали охватывать черную поверхность, произошло нечто, от чего наши сердца сжались. Рояль ожил - медленно и величественно поднял черную крышку и встал в дверях балкона, словно желая показать, что еще не сдался, что хотел бы дальше сражаться с нами.
         Так погиб дом, который был символом польского духа, борьбы и большого сердца его жильцов.
         Во время оккупации погибли или умерли следующие жильцы дома на ул. Келецкой 46:
         1. Профессор Витольд Станишкис — в Освенциме
         2. Профессор Валенты Доминик – несчастный случай
         3. Профессор Северин Дзюбалтовски — погиб на "Польском Мокотовe" во время Восстания
         4. пан Поляновски с сыном — во время Восстания расстреляны в гестапо на Шуха
         5. пан Завадски — умер от ран после ожога
         6. Казимеж Дзюбалтовски, псевдоним "Томек", взводный подхорунжий АК, ранен в голову на ул. Одыньца 25 IX 1944 года, был повешен немцами за взрыв немецкого бункера на ул. Казимежовской, награжден посмертно Крестом Виртути Милитари
         7. Анджей Рогальски — после выхода из Восстания погиб в партизанском отряде.

         Часть 3б
         Варшавское Восстание 1-11 VIII 1944 года на так называемом "Немецком Мокотове"
         О часе "В" меня уведомила запыхавшаяся связная, которая нашла меня в 13 часов в Институте, где я работала. Немедленно по тревожной сети я уведомила секретариат и продовольственную службу своего участка, охватывающего территорию, ограниченную улицами: Раковецкая - Мадалиньского и Сандомерская - св. Анджея Боболи (Волоская). Сбор на пунктах я назначила на 16 часов. Когда я вошла в наш "профессорский" дом на ул. Келецкой 46, там царило оживленное движение. Появлялись поодиночке парни на велосипедах, подъезжали к воротам прикрытые мешками тележки или рикши. Все после того, как я открывала дверь, входили в нашу квартиру на IV этаже, в которой я находилась одна, потому что свекровь вместе с моей дочерью (7 лет) и раненым раньше родственником выехала в Чорштын.
         Командиром отряда был Вацлав Леськевич [псевдоним "Фред"]. Парни на столе разбирали и чистили оружие, раздавая его затем участникам. На лестничной клетке скапливалось все больше и больше велосипедов. В подвале устроен склад: каски, взрывчатые материалы и т.д. В 16 часов прибыли уже все санитарки, были подготовлены носилки. Собрался также персонал продовольственного пункта.
         До 17 часов все были готовы действовать. Одновременно между соседними квартирами и домами мы начали пробивать отверстия, которыми с тех пор перемещались вдоль отдельных улиц, не выходя наружу.
         В последний час перед часом "В" я проверила готовность всех семи подчиненных мне санитарных пунктов.
За пару минут до 17 часов ко мне обратился молодой ксендз — отец иезуит Францишек Шиманяк, который должен был быть нашим капелланом. В 17 часов завыли фабричные сирены. Уже! Парни выбежали, в воротах встали санитарки с носилками. Первые выстрелы, а потом все более ожесточенная стрельба.
         Парни с того участка должны были выполнить превосходящие их возможности задания. Они должны были захватить здания, находящиеся на северной стороне ул. Раковецкой: Главную школу сельского хозяйства (два здания, из них второе было занято СС), Главную торговую школу, Институт геодезии, так называемое Stauferkaserne (мокотовское гестапо) [в действительности казармы СС], в конце бывшие казармы 1-го полка зенитной артиллерии. Все эти здания были со стороны ул. Раковецкой укреплены мощными бункерами. За ними простиралось Мокотовское поле, отделявшее Мокотув от центра Варшавы.
         К сожалению, атака повстанцев на немецкие позиции продолжалась не слишком долго. Парни, вооруженные главным образом пистолетами, несколькими винтовками и автоматами, а также гранатами, были через узкие щели в бункерах засыпаны очередями из автоматического оружия и вынуждены были отступить. Первых раненых забирали санитарки — погибла санитарка Ванда Арендс. Когда наступили сумерки, повстанцы пошли за улицу Мадалиньского. Та южная часть Мокотова была полностью в руках повстанцев.
         Дом на ул. Келецкой 46 в течение нескольких дней был сборным пунктом для отставших и дезориентированных солдат и разбитых отрядов. Ночью двое 12-летних связных (Болек и Хенек) отводили их на "Польский Мокотув".
         Санитарная служба естественно осталась, на пунктах лежали раненые. У нас не было ни одного хирурга, все ушли с войсками на "Польский Мокотув". С нами остался на санитарном пункте на ул. Ловицкой 51 только профессор Эдвард Лёт, анатом, санитарный начальник Мокотова, и его заместитель профессор [Станислав] Радван. Однако у них не было ни условий, ни возможности для проведения более серьезных хирургических операций.
         Я курсировала между отдельными санитарными пунктами вместе с назначенным нам капелланом.
         Труднее всего было перебегать через переулки ул. Раковецкой, вдоль которых стреляли из пулеметов немцы, а с крыш "голубятники" – фольксдойчи, охотившиеся на поляков, перебегавших через улицы и дворы. Самым опасным был переход на углу Аллеи Неподлеглости и ул. Нарбутта, где поперек мостовой лежали больше десяти погибших.
         Отец Шиманяк не взял из часовни Отцов Иезуитов облатки, а раненые хотели причаститься. Я предложила капеллану, что пойду за ними в часовню, однако ксендз, не желая, чтобы я входила на территорию, куда по уставу монастыря входить запрещено, решил, что пойдет сам. Мы решили, что я провожу его до забора на ул. Акациевой и помогу пройти.
         Вечером 2 VIII мы поднялись на чердак дома на углу ул. Раковецкой и Акациевой, чтобы посмотреть, что происходит в монастыре. Царило спокойствие — на фоне пурпурного неба (горела Охота) поднимался словно бы дым из трубы. Издалека были видны освещенные окна трапезной – много голов. Ксендз капеллан, успокоившись, заявил, что это наверняка отцы ужинают.
         Поэтому я достала у жильцов лестницу и приставила к забору, пряча ее в диком винограде, который оплел забор. Потом я обернулась в направлении Раковецкой, в нашу сторону был нацелен ряд стволов. Это зенитные орудия и пулеметы размещенной на наших огородных участках зенитной артиллерии. Однако немцы нас не заметили.
         Ксендз вручил мне свой плащ и требник и перебрался на другую сторону, пообещав вернуться через 20-30 минут. Я ждала больше трех часов. Ксендз не вернулся. Я убрала лестницу, чтобы не подвергать опасности жильцов соседнего дома, а чтобы дать ксендзу возможность вернуться, попыталась вырвать доски из забора. Безуспешно. Во время моей возни я услышала в темноте голос: "Что пани здесь делает?" - "Как пан видит, выламываю доски" – сказала я – "А пан что?" "Я сбежал из подожженной немцами мокотовской тюрьмы, – ответил он – и не знаю, что мне дальше делать".
         Мы быстро пришли к согласию. Вместе мы выломали доски, а потом, накормив чудом уцелевшего беглеца на ул. Келецкой 46, мы провели его на "Польский Мокотув". На следующий день на рассвете я отправилась на чердак дома на ул. Акациевой, чтобы увидеть, что происходит в монастыре. Никого не видно, темной струей вьется над крышей дым, но я заметила, что он идет не из трубы, а из окошка подвального этажа. Вокруг газона бегает, опустив нос к земле, пес отцов и отчаянно воет. Я поняла, что случилось что-то страшное.
         Ночью один из санитарных патрулей, которым руководила Эльжбета Гаршиньска, пробрался на территорию монастыря и нашел в кладовой семь человек раненых и обожженных. Это были двое отцов — отец Монько и отец Пенькош, два монаха и трое мирных жителей. От них мы узнали, что немцы сразу же после начала Восстания вошли в монастырь, вывели и расстреляли настоятеля отца Эдварда Косибовича, а всех находившихся в монастыре согнали на склад изданий в подвальном этаже и забросали гранатами. Этим семерым удалось выбраться из-под трупов и спрятаться в кладовой с углем. Обоих отцов через пару дней проводила на "Польский Мокотув" связная "Эва 319" (Эва Ожеховска). Отец Монько оставался в качестве капеллана до капитуляции на позиции Мисевича на Аллее Неподлеглости, а отец Пенькош погиб на ул. Мальчевского, неся раненого. Наш капеллан, ксендз Шиманяк, не зная, что произошло, вошел в часовню и был застрелен немецким солдатом на ступенях алтаря, когда хотел взять облатки.
         Началась чрезвычайно трудная и опасная жизнь. По улицам можно было ходить с 6 до 10 утра. После 10 часов по ул. Раковецкой и Аллее Неподлеглости ездили танки и обстреливали из орудий отдельные квартиры, а из пулеметов людей, где бы их ни заметили. В том числе очередь из пулемета экипаж танка направил на двух санитарок, которые выбежали за раненым на угол Нарбутта и Аллеи Неподлеглости. У одной из них, 16-летней "Рени" из бедра были вырваны мышцы до самой кости.
         В этот период жизнь в той части Мокотова можно было разделить на дневную и ночную. Днем улица принадлежала немцам. Ночью они боялись выходить из казарм, поэтому мы могли спокойно передвигаться.
         Постепенно немцы начали проверять дома и квартиры. Если нашли что-то подозрительное, жильцов либо расстреливали на месте, либо забирали в гестапо в Stauferkaserne [временная тюрьма СС] и там казнили. Из квартир также выгоняли мирных жителей и гнали в направлении ул. св. Анджея Боболи (Волоская).
         8 VIII группу около 300 человек согнали в дом на углу ул. Мадалиньского и св. Анджея Боболи, запретив им под угрозой расстрела выходить. Возле двери поставили охранника.
         К ним пробралась санитарка-связная, 18-летняя "Эва 319" (Эва Ожеховска). С трудом ей удалось убедить согнанных запуганных людей, что есть возможность выйти из лагеря через двор. Этих людей Эва разделила на группы и с помощью санитарки "Поли" и 13-летнего связного Яна Кулаковского сначала отвела на санитарный пункт доктора Коэппе на ул. Мадалиньского 73/75, а потом на "Польский Мокотув" или же в окрестные уцелевшие дома.
         На ул. Раковецкой время от времени среди бела дня появлялся санитарный патруль с носилками (девушка и молодой мужчина). Мы боялись вступить с ними в контакт, подозревая ловушку со стороны немцев, которые вероятно хотели сориентироваться, где находятся повстанческие санитарные пункты. Впрочем, возможно, что этот патруль высылали с ул. Хотимской, на которой находился немецкий госпиталь и другой - польский. Немецкие патрули уже проверяли дома по соседству с Келецкой 46.
         Мы знали, что если бы немцы вошли в наш дом, это закончилось бы резней всех находящихся в нем, включая раненых. Мы применили хитрую уловку.
         В группе наших санитарок были две 18-летние близняшки, красивые и милые девушки, прекрасно говорившие по-немецки – Ада и Реня Хытровские. Так вот одна из них каждое утро садилась на ступеньках со стороны фасада, другая со двора. Я, при наличии свободного времени, ходила от одной к другой. Мы были снабжены семейными альбомами и фотографиями. Когда приближались немцы, намереваясь войти в дом, мы начинали с ними беззаботный разговор, обычно заканчивавшийся рассматриванием снимков. Идея оказалась превосходной. До того момента, как немцы подожгли дом, ни один из них в него не вошел. Но каждый вечер Реня и Ада были так измучены тем, что весь день надо сдерживаться и скрывать свой страх, что часто с плачем бросались на кровать.
         В этот период обязанности капеллана на нашем пункте выполнял и служил мессу ксендз Сьвидерски, временно проживавший на ул. Раковецкой. Облатки мы пекли сами.
         Примерно 5 августа к нам во двор пришел в одиночку солдат-эсэсовец, относительно симпатично выглядевший. Оказалось, что по профессии он был санитаром. А на наших пунктах лежали три тяжелораненые санитарки, которым требовалась операция и больничная опека.
         Мы рискнули. Мы спросили, может ли он провести нас улицей Раковецкой до госпиталя на ул. Хотимской с тремя ранеными девушками.
         Получив согласие от своего коменданта, наш эсэсовец появился на следующий день. Поставленные им условия были следующими: место сбора на углу ул. Раковецкой и Аллеи Неподлеглости. Каждые носилки должны нести только две санитарки с повязками красного креста, от Аллеи Неподлеглости до ул. Хотимской – без остановки и отдыха. Наверно он думал, что мы не решимся, не справимся. Мы согласились – добровольцев было много. Я выбрала самых сильных.
         На другой день в условленный час мы пришли на место сбора с нашими девушками на носилках. Начался утомительный поход. Раненые на носилках становились все тяжелее. Я посмотрела на санитарку, которая несла вместе со мной носилки. На ее шее набухли синие вены. Когда мы приближались к Stauferkaserne, из бункера выскочил офицер-гестаповец, с разъяренным выражением лица. "Halt!" - что за облегчение, что мы можем поставить носилки, и одновременно ужас. Наш "опекун" что-то быстро объясняет офицеру. Тот подбегает к раненым и срывает одеяла, проверяя, женщины ли это.
         И короткий приказ: "отнести в немецкий госпиталь и возвращаться этой же дорогой". Мы знали, что нас ждет на обратном пути. Двигаемся дальше. На углу ул. Ольшевской и Хотимской замедляем шаг. Мы знаем, что в немецкий госпиталь надо свернуть налево, а в польский – направо. Наш немец резко произносит одно слово: "rechts". Мы благополучно доходим до польского госпиталя, отдавая наших раненых в руки польских врачей. Минута передышки, и мы собираемся в обратный путь. Тут наш санитар говорит: "Не пойдем по улице Раковецкой, потому что у того офицера был недобрый взгляд". Ну и мы пошли по Нарбутта и благополучно дошли до Келецкой. Оказалось, что и среди эсэсовцев попадались "люди".
         Наши продовольственные запасы уменьшались с каждым днем, а прежде всего у нас не было картофеля, овощей, помидоров. Однако всего этого было в избытке на моем участке, который находился на поле, прилегающем к Главной школе сельского хозяйства, в настоящее время занятом зенитной артиллерией. Мы с Реней Хытровской решили рискнуть (теперь мне это кажется полным безумием). Одетые в летние платья, с большой корзиной для белья, беззаботно махая белыми платочками, мы пошли прямо в направлении направленных в нашу сторону орудий и пулеметов. Нас остановил часовой. Мы объяснили ему, чего хотим, стараясь смягчить его сердце сказочкой о голодных детях. Поэтому он пошел к своему командиру, который согласился, приставив к нам для присмотра солдата. Мы пришли на участок и начали копать. Внезапно солдат спрашивает, нет ли у нас третьей мотыги. Когда она нашлась, солдат начал энергично копать картошку для повстанцев.
         Закончив работу, он вступил с нами в беседу, вытаскивая семейные фотографии, а потом начал жаловаться на "бандитов". Говорил, что из каждого выходившего на разведку патруля, состоящего из 12 человек, возвращаются только 4-5 солдат. Наши сердца радовались, хотя мы не могли этого показать. А потом, показав на монастырь Отцов Иезуитов, он спросил: "А вы знаете, что это за дом?". "Ну конечно, - отвечаем мы, - это монастырь, в котором живут монахи, которые делают для людей много хорошего". "Они уже ничего не делают, - заявил он, - они все мертвы, я сам их всех в подвале перебил гранатами". Я посмотрела на рыжую голову и использовала всю силу воли, чтобы не врезать ему мотыгой, которую держала в руке.
         И так проходили дни. Не помню, какого августа немцы начали систематично поджигать дома и выгонять людей, двигаясь по ул. Раковецкой от Аллеи Неподлеглости.
         Дом на углу Раковецкой и Келецкой был подожжен 10 VIII. Профессорский дом на Келецкой 46 прилегал к уже горящему дому. Мы выносили раненых, санитарное оборудование и остатки продовольствия в виллу на углу Келецкой и Мадалиньского. Вышли также все жильцы. Дом был сожжен 11 VIII.
         12 VIII под сильным обстрелом мы перенесли раненых и оборудование через Аллею Неподлеглости на "Польский Мокотув".

         Часть 4
         На "Польском Мокотове"
         12 VIII я привела 15 санитарок и раненых на носилках, вместе с запасами лекарств и перевязочных материалов на "Польский Мокотув". Мы обратились к коменданту госпиталя Эльжбетанок (на ул. Гощиньского) майору "Косьцеше" (доктору Петрашкевичу).
         Он поручил мне организовать отделение госпиталя в вилле на ул. Мальчевского 18. Нашим ординатором стал доцент доктор Петр Слонимски (брат Антония). В нашем отделении кроме раненых военных и штатских лежали на II этаже больные заразными заболеваниями, а на III этаже трое раненых пленных – немецкие летчики. У нас также лежали раненые женщины, которых в ужасном состоянии принесли с ул. Опочиньской 5. Эти женщины уцелели после первой резни в подвале (3-5 VIII?) и остались там, ухаживая за уцелевшими жильцами. Немцы вернулись 13-15 VIII и бросили в подвалы гранаты, калеча находившихся там людей.
         В № 16 на ул. Мальчевского тоже работало отделение. Помню, что руководил там доктор Рапацки, а одной из санитарок была операционная сестра Мака Рудзиньска. Почти весь август условия в этой части Мокотова были сносные, периодический обстрел из Мокотовского форта причинял небольшой ущерб. Настроение было прекрасное. По улицам ездили трофейные автомобили и велосипеды – с бело-красными флажками. В больничной часовне служили мессы капелланы – ксендз Ковальски и ксендз Ян Зея, который находился в госпитале в качестве раненого и сперва "в сидячем положении" произносил великолепные проповеди. Особенно торжественная месса с прекрасной соответствующей проповедью ксендза Зеи была для повстанцев отслужена в часовне сестер Эльжбетанок 15 VIII. После полудня в тот день в сквере Дрешера состоялся концерт, во время которого пел Тадеуш Лучай, а декламировал Хенрик Ладош. В часовне проходили также бракосочетания, на которые жених и невеста часто приезжали с первой линии а автомобилях, в сопровождении товарищей с "распылителями" (разговорное название автоматов). Во время бракосочетаний и мессы обычно пел Тадеуш Лучай.
         Со снабжением не было проблем. Подвалы больницы сестер Эльжбетанок были богато снабжены продовольствием, и не лишь бы каким. До начала Восстания эта больница была предназначена для немцев. Прежде всего эсэсовцев. Также в этот период мы не испытывали нехватки витаминов. На полях между Раковцем и Окенцем было множество помидоров и огурцов. Это была "ничья" территория – здесь часто свистели пули, иногда заходили туда немецкие патрули, иногда наши отряды. Конечно, мы рисковали, когда ездили туда с ручной тележкой и бельевыми корзинами и возвращались с запасом помидоров и огурцов.
         На этой ничьей территории находилось хозяйство семьи Доброноки. Ванда — их дочь, дипломированная медсестра, пришла работать в мое "отделение" – ежедневно приходила из дома. Насколько я знаю, ее отец, по происхождению венгр, получил от наших командиров поручение установить контакт с венгерскими отрядами, квартировавшими в окрестностях. Знаю, что контакт он установил, но по каким-то неизвестным мне причинам это не принесло никаких результатов. 30 или 31 VIII немцы пришли в дом семьи Доброноки и всех арестовали. Ванда убежала из поезда (она уже умерла), а пан Доброноки погиб в концентрационном лагере.
         Это относительное спокойствие продолжалось до 29 VIII, когда комендант "Косьцеша" приказал на крыше госпиталя расстелить флаг Красного Креста. Немцы, видимо, только этого и ждали. Они со всех сторон открыли артиллерийский огонь при поддержке "коров" (или "шкафов"). Начались адские сцены. Надо было немедленно эвакуировать раненых, лежавших в госпитале — а их были сотни — на всех этажах. Солдаты прибегали с позиций с носилками и забирали своих раненых, потому что персонал не в состоянии был всех спасти.
         Особенно трагическая ситуация была на верхних этажах. Неизвестно, сколько там погибло раненых и персонала. Когда бомбардировка прекратилась, и нам удалось подняться на верхние этажи, мы застали чудовищную картину. Трупы невозможно было нормально выносить. Мы брали корзины, в которые совковыми лопатами сгребали человеческие останки. Никого невозможно было опознать. Вдоль фасада госпиталя парни выкопали глубокий и широкий ров — длиной около 15 метров, и в этот ров мы сбрасывали эти части человеческих тел.
         В то же самое время бомбежка угрожала нашему отделению. Мы носили раненых в подвал. В тот момент, когда я направилась к входной двери, чтобы пойти за приказом эвакуироваться к коменданту "Косьцеше", над моей головой взорвался артиллерийский снаряд. Стена дома рухнула, засыпав лестницу, вход в дом, погребая мою 15-летнюю связную — Халинку ( которая минуту назад со мной разговаривала), а меня засыпав обломками и пылью. Чудом со мной ничего не случилось, и благодаря этому я могла организовать операцию спасения всех, засыпанных в подвале. Кирками и лопатами их откопали солдаты повстанческой жандармерии, квартира которых, а также тюрьма для подозреваемых в шпионаже и пленных, находились в доме на Мальчевского 20.
         Находящиеся в подвале раненые и санитарки к счастью уцелели, было несколько пострадавших. Теперь уже было известно, что эвакуация необходима.
Постепенно мы относили раненых в окрестные дома. Это была трудная задача, потому что квартиры были переполнены. В конце концов я осталась с последней раненой в позвоночник, сестрой урсулинкой из монастыря на Пулавской. Одна я ничего не могла сделать, поэтому почти заставила нести носилки какого-то бежавшего с Мокотова мужчину. Мы должны были перейти через сильно обстреливаемую немцами Пулавскую. При входе в неглубокую траншею на Пулавской у меня лопнул ремешок от сандалии, что ужасно мешало мне быстро двигаться.
         Мой товарищ постоянно меня ругал, что из-за моей медлительности немцы нас застрелят.
         Когда мы оказались возле 5-6-этажного дома на ул. Пулавской 205, отозвались так для нас характерные и пронзительно скрипящие "коровы". Ведомая каким-то инстинктом, я распорядилась остановиться и положить носилки в углублении в земле – сами мы тоже легли, пряча лица в земле. Через минуту нас потряс мощный взрыв. Мы оказались в туче темного едкого дыма, а рядом с нами начали падать куски металла.
         Когда дым рассеялся, мы увидели перед собой огромную груду развалин. Это был соседний дом, возле которого мы должны были пройти через минуту. Мы были бы как раз возле него, если бы не мой лопнувший ремешок...
         Мы благополучно отнесли монахиню в монастырь. После возвращения в больницу Эльжбетанок мы начали сносить и собирать останки тех, кто погиб в госпитале, а потом из нашего разбитого отделения жердями вытаскивать уцелевшее постельное белье. За этой работой меня застал доцент Слонимски и поблагодарил меня за организацию эвакуации от имени "Службы". За операцию эвакуации госпиталя я была вместе с группой санитарок представлена к награждению Крестом Отважных.
         Больницу Эльжбетанок в настоящее время нельзя было использовать. Надо было организовать операционную, потому что раненых все время прибывало. Мы нашли просторный подвал — убежище под домом на ул. Пулавской. Мы отнесли туда кровати, операционный стол и все то, что было необходимо для операций. 1 IX операционная была готова.
         На части кроватей провели первую ночь врачи из больницы Эльжбетанок. Когда во вторую половину дня (около 17-ти часов) должны были состояться первые операции, прилетели с Окенце самолеты и сбросили бомбы на дома на ул. Мальчевского № 5, № 3 и № 1, прилегавшие к нашей операционной. Под развалинами этих домов погибли несколько сотен человек, среди них доктор Матушевски, доцент доктор Петр Слонимски с женой, жена доктора Яна Рачиньского (главного хирурга Эльжбетанок), в также две санитарки из моего отделния: Ружа Сапега и Тереса Собаньска. Спасательную операцию затрудняло то, что сначала мы должны были погасить пожар, который вспыхнул в развалинах домов.
         Удалось спасти нескольких тяжелораненых солдат из квартировавшего там отряда. Раненых солдат надо было немедленно оперировать. Доктор Рачиньски, великолепный человек и великолепный хирург, после потери жены был совершенно убит горем. Однако он смог взять себя в руки и оперировал почти всю ночь. Ассистируя ему, я с ужасом за ним наблюдала — он оперировал как автомат. Раненых после операции забирали их товарищи из отрядов. В зале осталось трое прооперированных, из них один с простреленными в 14 местах кишками. Мы легли на рассвете. Я не могла заснуть. Около 4-х часов к лежавшему на соседней кровати коменданту "Косьцеше" прибежал из командования связной с сообщением, что согласно показаниям пленного — летчика, дома вдоль Пулавской, закрывавшие обзор на Нижний Мокотув, должны быть утром разрушены – а следовательно и наша маленькая операционная тоже.
         Поэтому врачи перешли в свою разбомбленную больницу. Мы с Мышкой Сулимерской (Ляубе) остались вдвоем с лежащими ранеными, каждую минуту ожидая смерти. Однако самолеты, к счастью, не прилетели, и эти дома уцелели.
         В этой операционной по-прежнему оперировали только ночью, после чего раненых на рассвете забирали.
         Через пару дней пришла с "немецкого" Мокотова Ханка Брыкчиньска, которой я передала нашу операционную, в которой они должны были работать вместе с Мышкой Сулимерской. На помощь им пришли Эва Дунин и Цеся Милевска. Поскольку о бомбардировке дома уже и речи не было, раненых клали и на первом этаже, и в подвальном этаже. В бывшей операционной ночью делали перевязки под руководством доктора Рапацкого и Петра Слонимского (младшего). Этот госпиталь остался до момента капитуляции, после чего раненых перевезли на Служевец.
         3 IX – я с нашей группой санитарок была направлена на работу в госпиталь на ул. Мисийной – угол Раковецкой, в монастыре сестер Францисканок Миссионерок. По другую сторону Мисийной также находился повстанческий госпиталь.
         Раненые лежали в палате в полуподвальном этаже, соединенном с операционной. В этом госпитале мы застали несколько сестер, а также следующих врачей: доктора Блоха (псевдоним "Микроб"), доктора Зана, доктора Слободзяна и доктора Войнича (окулист). Капелланом здесь был ксендз Ян Зея, который ходил выполнять свои обязанности священнослужителя в разных местах сражающегося Мокотова. Операционной сестрой стала прибывшая с нами Мака Рудзиньска.
         Раненых постоянно прибывало. Уже не хватало кроватей. Мы клали раненых в ногах других раненых, уже лежащих на сдвинутых кроватях. Потом клали раненых под кровати, а в последние дни они лежали даже на проходе, так что трудно было пройти с носилками в операционную. Часто не хватало лекарств, за которыми я ходила в разбомбленную больницу Эльжбетанок. Там мне также удавалось время от времени достать для тяжелораненых рис или красное вино для укрепления организма. В этот период мы ели только ячменную кашу, разваренную в воде. Как-то, когда я шла, нагруженная бутылками с лекарствами, ночью через Сквер Дрешера, меня осветили выпущенной из форта ракетой-лампионом и обстреляли из автоматического оружия. Я стояла не шевелясь, а разноцветные шарики (кажется так называемые разрывные пули) сверкали вокруг меня, некоторые вонзались в землю передо мной, обсыпая мои ноги землей. Пока ракета не погасла, ни одна меня даже не зацепила.
         В последние дни перед капитуляцией ситуация была чрезвычайно тяжелая. Мы ощущали нехватку воды. Колодец во дворе был виден кажется со всех немецких позиций. Кто шел за водой - погибал. Возле колодца уже лежали несколько человек. Поэтому мы могли брать воду только ночью. Смертность среди раненых была высокая. Мы не могли их хоронить. Много было также тяжелораненых жильцов из соседних домов.
         Умерших мы складывали в рекреационном зале на первом этаже, оставляя посередине проход. Мы уложили так три слоя. В последний день перед капитуляцией умерла от почечного воспаления сестра Мака Рудзиньска. Ночью перед капитуляцией в каналы — чтобы перейти в Средместье — пошли все врачи за исключением доктора Блоха, который остался с нами. Ушли также несколько сестер. Необходимость капитуляции была для нас страшным ударом.
         С утра в день капитуляции мы в тревоге ждали, как немцы поведут себя в отношении раненых и персонала. Немецкие офицеры в сопровождении нашего майора "Бури" сначала пошли в госпиталь по другую сторону улицы Мисийной, велев всем, кто может ходить, перейти в наш госпиталь. Потом они пришли к нам. Чтобы войти в палату в подвальном этаже, делегация должна была пройти через зал, где лежали все умершие от ран. Видимо, это произвело впечатление даже на немцев, потому что спустившись к нам и установив, в каких условиях лежат раненые, они повели себя чрезвычайно корректно.
         Немцы велели солдатам вынести из зала на первом этаже и похоронить наших умерших, а затем велели на первый этаж перенести раненых. В последние дни у меня была высокая температура, и рот был полон гнойных нарывов. Не помню, в какой день прислали запряженные лошадьми подводы, на которые мы складывали раненых и перевозили на Служевец, укладывая их на соломе в конюшнях. Сестры Красного Креста раздавали там суп и хлеб, которого мы не ели почти месяц. На второй день немцы велели нам отделить раненых военных от штатских. Раненых военных мы погрузили в вагоны-платформы. В каждом вагоне можно было ехать только двум санитаркам. Этот поезд поехал в Скерневице. Штатских раненых мы погрузили в следующий поезд, который отвез нас в лагерь в Прушкове. Там нас с ранеными держали в вагонах пять часов, после чего, к нашей огромной радости, нас перевезли в Миланувек. В Миланувке мы передали раненых сестрам из местных госпиталей, а нас санитарный начальник полковник Мишевски после выплаты жалования уволил со службы. Это было 1 октября 1944 года.

         Анна Данута Станишкис (урожденная Ханицка), псевдоним "Ягенка" – течение военной службы

         Течение военной службы в период 1 IX 1939 - 1 VIII 1944
         1. Сентябрь 1939г. - контроль полевых кухонь в районе I-й линии обороны Варшавы на Воле. Эту обязанность я выполняла по поручению Службы харцерок.
         2. Организация и подготовка отряда из 25 женщин (АК-ВСЖ) на территории Научного института сельского хозяйства на ул. Раковецкой 8 [нынешний адрес Раковецкая 30]. Этот отряд (санитарная и продовольственная служба) затем принимал активное участие в Варшавском Восстании.
         3. Будучи назначена дирекцией Института (с одобрения властей АК) комендантом противовоздушной обороны на территории Института, я добилась устройства и снаряжения за "немецкие" деньги операционной, предназначенной для использования во время вероятного восстания.
         4. В лаборатории Отдела производства крахмала и сиропа Института совместно с коллегами мы готовили противотанковые бутылки, ампулы со слезоточивым газом и пробирки с серной кислотой, которые разбрасывали в кинотеатрах.
         5. В момент опасности для Института (ожидаемый обыск гестапо в результате провала родственной организации) я вынесла и сохранила весь материал, угрожающий товарищам.
         6. Я опекала и помогала в контактах парашютисту из Великобритании - "Биллу".
         7. Я организовала продовольственный пункт на Келецкой 46 (в доме профессоров Главной школы сельского хозяйства) и благодаря самоотверженности людей собрала там значительные запасы продовольствия (использованные в начале Восстания).
         8. В 1943 году власти АК назначили меня комендантом всех санитарных пунктов в районе улиц: Раковецкая - Мадалиньского, Висьнёвая - св. Анджея Боболи. Эти обязанности я выполняла до 13 августа 1944 года, когда вместе с санитарками, ранеными, медицинским оборудованием мы перешли под обстрелом на "Польский Мокотув".

         Течение военной службы во время Варшавского Восстания
         1. 1-13 VIII 1944 года – я выполняла обязанности коменданта на так называемом "немецком" Мокотове, как я сообщила выше, а также была комендантом санитарного пункта на ул. Келецкой 46.
         2. 13-29 VIII 1944 года – я была комендантом сестер санитарок в организованном мной — по приказу коменданта больницы Эльжбетанок — отделения этой же больницы на ул. Мальчевского 16. Эти обязанности я выполняла до момента бомбардировки больницы. За эвакуацию раненых во время бомбежки я была представлена вместе с подчиненными мне санитарками к награждению Крестом Отважных.
         3. В течение следующих дней я организовала вместе с Мышкой Сулимерской ночную операционную, в которой должны были оперировать хирурги из разбомбленной больницы сестер Эльжбетанок. Я оставила там больничный персонал из нескольких человек.
         4. С 4 IX 1944 года с остальными сестрами я работала в повстанческом госпитале на углу ул. Мисийной и Рацлавицкой. Обязанности коменданта сестер этого госпиталя я выполняла до капитуляции Мокотова. 28 и 29 сентября мы перевезли раненых на крестьянских возах на Служевец (в конюшни ипподрома) и оттуда товарным поездом до Миланувка. Там санитарный начальник Мокотова уволил меня со службы.

Анна Данута Станишкис, ур. Ханицка

Фотогалерея

Данута Ханицка с отцом Витольдом на Хеле, 1925 год. Витольд Ханицки был в 20-х годах вице-министром сельского хозяйства.

Данута Ханицка — выпускница гимназии им. Цецилии Плятер-Зыберк (1930 год).

Свадьба Дануты Ханицкой и подпоручика Ольгерда Станишкиса, костел св. Михала в Варшаве, 4 августа 1935 года.
Муж, Ольгерд Станишкис (1910-2006), воспитанник гимназии им. Стефана Батория в Варшаве, выпускник Главной школы сельского хозяйства,
деятель Лагеря Великой Польши (Obóz Wielkiej Polski), член студенческой корпорации Сарматия.
Выпускник Школы подхорунжих кавалерии в Грудзёндзе, ротмистр 3 полка Мазовецких кавалеристов, участник сентябрьской кампании и битвы под Коцком, ранен в битве под Ольшовом,
награжден Крестом Виртути Милитари и дважды Крестом Отважных, военнопленный офлага IIC в Вольденберге.
В 50-х годах дважды сидел в тюрьме, доктор инженер зоотехники, специалист шерстеведения, многолетний сотрудник Института зоотехники
и член правления Палаты шерсти, занимался профессиональной деятельностью до 90 лет.
В начале 30-х годов был также хоккеистом Полонии Варшава.




Снимок опубликован в 2000 году в "Нашей газете".

Данута Станишкис с дочерью Йолей в сквере на ул. Нарбутта в Варшаве, в том месте, где в настоящее время находится кинотеатр "Иллюзион" (1938 год).

Данута Станишкис (вторая слева) с сотрудниками Научного института сельского хозяйства, о котором пишет в своих воспоминаниях, начало 40-х годов.

Данута Станишкис (справа) с дочерью Йолей (род. 1936), свекровью Вандой Станишкис (1887-1977) и свекром Витольдом Теофилом Станишкисом (1880-1941).
Профессор Витольд Т. Станишкис, в 1919-35 годах посол на Сейм РП, в течение многих лет народный деятель, член руководства Народно-Националистического Союза и
Национальной партии (с 1939 I вице-председатель), профессор Главной школы сельского хозяйства в Варшаве и многолетний декан Сельскохозяйственного факультета,
в 1939 году один из 12 заложников Варшавы, взятых в связи с вступлением немецких войск и приездом Адольфа Гитлера,
арестован немцами в мае 1941 года, вывезен в лагерь в Освенциме, где умер в ноябре 1941 года.
Снимок сделан в квартире дома на ул. Келецкой 46 в1941 году, незадолго до ареста проф. Станишкиса. Это его последняя фотография на свободе.

Данута Станишкис с дочерью Йолей в квартире на ул. Келецкой 46 (ок. 1942 года).	Данута Станишкис с дочерью Йолей на огородных участках на Мокотовском поле, в том месте, где во время Варшавского Восстания стояла немецкая зенитная батарея, что автор описывает в воспоминаниях. Вдали видно довоенное и послевоенное здание Главной школы сельского хозяйства в Варшаве на ул. Раковецкой, а также дом на углу Раковецкой и Келецкой
Данута Станишкис с дочерью Йолей в квартире на ул. Келецкой 46 (ок. 1943 года).	Данута Станишкис с дочерью Йолей и знакомой перед входом в дом на ул. Келецкой 46 (ок. 1943 года). На фасаде видны следы от пуль с сентября 1939 года.
Йоля Станишкис на балконе квартиры № 11 дома на Келецкой 46 (ок. 1943 года). Под этим балконом была подвешена трапеция, на которую должны были влезать — в случае прихода гестапо — укрывающиеся в квартире люди, о чем Данута Станишкис пишет в воспоминаниях.	Йоля Станишкис в квартире на Келецкой 46 – на заднем плане фрагмент рояля, о котором Данута Станишкис пишет в воспоминаниях (ок. 1943 года).
Данута Станишкис с дочерью Йолей и родственником Тадеушем Древновским (племянником Ванды Станишкис, род. 1926, после войны известным литературным критиком и журналистом) в Ботаническом саду в Варшаве (ок. 1943 года).	Ванда Станишкис с внучкой Йолей, а также племянниками Тадеушем Древновским и Лешеком Куцем (справа, 1927-1986, после войны католическим ксендзом, профессором теологии и философии) на балконе дома на ул. Келецкой46 (ок. 1944 года).
Данута Станишкис с дочерью Йолей в Чорштыне, где последняя вместе с бабушкой Вандой Станишкис провела период Варшавского Восстания, июль 1944 года. Вдали видны очертания развалин Чорштынского замка.	Данута Станишкис с дочерью Йолей и ее подругой на берегу Дунайца в Чорштыне (в том месте, где в настоящее время находится Чорштынское озеро), июль 1944 года.
Данута Станишкис с дочерью Йолей и ее подругой Марией Сьлёнской в Чорштыне, июль 1944 года.	Данута Станишкис с дочерью Йолей в Новом Тарге, где после Восстания встретилась с ней и свекровью, январь 1945 года.

Семья Станишкис на каникулах в Елиткове в 1948 году. Данута Станишкис сидит первая слева в центральном ряду, с дочерью Гражиной (род. 1947) на коленях.
В верхнем ряду слева направо: муж Ольгерд Станишкис, брат мужа Витольд Винценты Станишкис (1908-2008, инженер-строитель, до войны один из конструкторов Ипподрома на Служевце,
после войны работал также при восстановлении порта в Гданьске, в 30-х годах деятель Лагеря Великой Польши, один из основателей и заместитель руководителя
Национально-радикального лагеря "Фаланга"(ONR "Falanga") Болеслава Пясецкого,
во время оккупации в Конфедерации Народа, после войны сидел в тюрьме по политическим мотивам, в 90-х годах деятель восстановленной Национально-демократической партии,
участник сентябрьской кампании и битвы под Коцком,военнопленный офлага IIC в Вольденберге,
после войны архитектор, работал в Бюро Восстановления Столицы, лауреат многих архитектурных конкурсов, с 60-х до 90-х годов в эмиграции в США,
профессор Университета в Детройте, автор открытого в 1999 году Памятника Армии Крайовой и Подпольного Государства на ул. Вейской в Варшаве).
В центральном ряду возле Дануты Станишкис свекровь Ванда Станишкис, дальше Мария Жентковска-Станишкис (1911-2004, жена Витольда, юрист,
в 30-х годах во главе женской секции Национально-радикального лагеря "Фаланга",
после войны по политическим мотивам лишена возможности работать адвокатом, в течение многих лет юрисконсульт) с дочерью Марией (род. 1948) на коленях,
Эльжбета Шиллер-Станишкис (1920-1999, жена Ежи, внучка Хелены Склодовской-Шалай) с сыном Ежи (род. 1947) на коленях.
В нижнем ряду слева направо: дочь Йоля (род. 1936), сын Томаш (род. 1946), Витольд Казимеж (род. 1943, сын Витольда и Марии),
Ядвига (род. 1942, дочь Витольда и Марии, в настоящее время известный социолог и политолог).

Данута Станишкис на лыжах, Каспровы Верх (ок. 1950 года).

Данута Станишкис в карауле возле могил Полка "Башта" на Военных Повонзках в Варшаве, 1 августа 1975 года.

Последняя фотография Дануты Станишкис, сделанная за месяц до смерти. Семейная встреча на Пасху 1995 года в Коморове.
Слева направо сидят брат мужа Ежи Станишкис, брат мужа Витольд В. Станишкис, невестка Александра Станишкис (жена Анджея), Данута Станишкис,
Мария Станишкис (жена Витольда), Эльжбета Станишкис (жена Ежи). Слева направо стоят: муж Ольгерд Станишкис, зять Мирослав Сьмилович,
внук Петр Сьмилович, внук Шимон Станишкис (сын Анджея), дочь Йоланта Сьмилович, самый младший сын Анджей Станишкис (род. 1955),
внук Енджей Станишкис (сын Анджея), дочь Гражина Станишкис.




Некролог Дануты Станишкис.

Похороны Дануты Станишкис на Повонзковском кладбище в Варшаве, май 1995 года. С левой стороны отряд знаменосцев Полка "Башта", в центре видны, среди прочих, зять Мирослав Сьмилович, муж Ольгерд Станишкис, невестка Александра Станишкис, дочь Гражина Станишкис, сын Анджей Станишкис, дочь Йоланта Сьмилович, внук Петр Сьмилович, брат мужа Витольд В. Станишкис, внук Майкл Станишкис (сын Томаша), внук Томаш Сьмилович, справа читает похоронную молитву знакомый ксендз Ольгерд Нассальски.	Отряд знаменосцев Полка "Башта" на похоронах Дануты Станишкис, май 1995 года.
Улица Раковецка, слева бывшее здание Главной школы сельского хозяйства на ул. Раковецкой 30, справа угол ул. Келецкой, ноябрь 2017 года.	Улица Раковецка, слева бывшее здание Главной школы сельского хозяйства на ул. Раковецкой 30, справа угол ул. Келецкой, ноябрь 2017 года.
Дом на ул. Келецкой 46, а также дом № 48 на углу ул. Раковецкой и бывшее здание Главной школы сельского хозяйства на ул. Раковецкой 30, ноябрь 2017 года.	Дом на Келецкой 46, ноябрь 2017 года.

редакция: Мацей Янашек-Сейдлиц

перевод: Катерина Харитонова

Copyright © 2017 SPPW 1944. All rights reserved.