Свидетельства очевидцев Восстания

Военные воспоминания


         Автору представленных ниже воспоминаний во время Варшавского Восстания 1944 г. было три года. Большинство описанных событий он знает по рассказам своей матери.
         Некоторые эпизоды глубоко врезались в память маленького ребенка. Они стоят перед глазами автора во всех подробностях, несмотря на то, что прошло несколько десятков лет.


Мацей Янашек-Сейдлиц


Ян Эльяшевич,,
родился 29.10.1941 г. в Варшаве
гражданский участник
Варшавского Восстания 1944

Мой Верхний Чернякув

         Был пасмурный вечер поздней осени 1941 г. Без перерыва с неба падали вместе с дождем холодные мокрые хлопья снега. Ветер дул, пронизывая одежду и пробирая до самых костей. Одновременно дождь хлестал в лица возвращающихся домой запоздалых прохожих. От улицы Розбрат и Лазенковской слышен был шум торопливо едущих автомобилей. Время от времени на повороте ул. Ксёнженцей заскрипел сворачивающий трамвай, въезжающий в ул. Людную или Черняковскую. Время от времени слышен был выстрел из немецкой винтовки. Над городом висел густой смог, воняющий гарью догорающих после последнего бомбового налета остатков пепелищ и сожженного оружейного пороха. Несмотря на это, вечер был тихий и спокойный.
         Хотя от нападения Германии на Польшу и начала жестокой оккупации прошло два года, среди людей ощущались злость и раздражительность. Прошедшее время в этом случае не залечило ран. Особенно в городах преобладал страх и одновременно желание отомстить захватчикам. Это было вызвано часто организованными немцами уличными облавами и массовыми расстрелами невинных людей. Немецкая солдатня во время облав срывала злость на беззащитных людях, скрупулезно выполняя личный приказ Адольфа Гитлера и Генриха Гиммлера. Поэтому задержанных во время облавы людей били без зазрения совести прикладами винтовок, пиная и проклиная. Люди, зная, что им грозит, пытались бежать. Раздавались выстрелы. Погибали беззащитные люди. Часто случалось, что немецкие палачи с целью запугивания других устраивали казнь на месте.
         Облавы обычно заканчивались заключением под стражу в Аллее Шуха или на Павиаке. Очень часто задержанных вывозили на принудительные работы в Германию или непосредственно в концентрационный лагерь. Редко задержанный в облаве на улице выходил без ущерба на свободу. Так происходило, если семья и знакомые выкупили его у жандармов. Город был печальным, запуганным и голодным. Население Варшавы испытывало серьезные проблемы из-за нехватки продовольствия в магазинах и трудности с покупкой одежды. Это усиливало ненависть к врагам. В таких условиях росли маленькие дети, и рождалось новое поколение варшавян. Такая же судьба постигла и меня.
Я родился именно в тот вечер в моем любимом городе Варшаве, на Верхнем Чернякове на ул. Пшемысловой под номером 7/9.




Ян Эльяшевич с родителями 1944 г.

         Я был ребенком, который должен был успокоить скорбь и боль моей Мамы после смерти сына-первенца. Мама рожала дома, а принимала роды случайная "акушерка". Мой брат Анджей – окрещенный водой – родился год назад в больнице на ул. Литовской в Варшаве здоровым веселым ребенком.
         Когда пришло время выписывать Маму с братом из больницы, ей сообщили, что ребенок останется еще на несколько дней в больнице для улучшения состояния здоровья. Несмотря на возражения и плач, решение врачей и дирекции больницы было окончательным. Маме позволили приходить к брату в часы кормления. Мама несколько раз в течение дня приезжала в больницу кормить ребенка.
         После двух дней самостоятельного пребывания ребенка в больнице она заметила, что он стал грустным, вялым, появились изменения на теле. Ей объяснили, что каждый маленький ребенок через некоторое время переживает период кризиса. Придя на третий день на утреннее кормление, Мама заметила, что ребенок сильно опух, а на теле появились волдыри как после ожога. На следующий день брат умер. После войны из неофициальных источников мы узнали, что в этой больнице в период оккупации проводили исследования лекарств и иммунных вакцин, предназначенных для солдат СС, сражавшихся на разных фронтах. Умершего ребенка отдали родителям.
         Брат был похоронен на Брудновском кладбище в аллее (на участке), где хоронили маленьких детей. Однако злая судьба стала причиной того, что я не мог встать на колени возле могилы брата, зажечь свечку или положить цветы. Во время одной из многочисленных бомбардировок Варшавы на Брудновское кладбище упало несколько бомб, и были уничтожены могилы, в том числе могила брата. После освобождения Варшавы было необходимо срочно перенести похороненных погибших с территории районов города, из развалин, сгоревших улиц и временных могил на место постоянного упокоения. Разрушенная часть кладбища была выровнена. Там тела некоторых эксгумированных людей нашли постоянное место упокоения. На этих могилах не были указаны фамилии тех, кто был там похоронен ранее.

Восстание

         В Варшавском Восстании Чернякув вместе с Повисльем вошел в состав сражающихся отрядов на территории II Района Области АК Средместье. Командиром группировки был майор Зигмунт Нетцер, псевдоним "Крыска". Группировке для обороны была придана обширная территория вдоль берегов Вислы, что вынудило командование разделить всю территорию на три взаимодействующих друг с другом отрезка обороны.
         Первый отрезок защищал территорию, расположенную между ул. Лазенковской и Гурнослёнской. С юго-восточной стороны отрезок ограничивала Висла, а с западной он соединялся со Средместьем. Командовал им поручик Лешек Скшетуски, псевдоним "Кишка". Это был один из самых сложных стратегически-оборонительных отрезков. Поэтому в оборонительном плане он был обеспечен лучше, чем другие, как офицерскими и сержантскими кадрами, так и подхорунжими. Второй отрезок, который обороняло подразделение поручика Теофиля Будзановского, псевдоним "Тум", охватывал территорию от ул. Гурнослёнской до стоящего на ул. Черняковской здания Арцта. Перед ним стояла баррикада, дальше до здания Управления соцстраха, дома № 26 на Сольце. Оборонительной линией третьего отрезка было здание Управления соцстраха, часть ул. Окронг, Людная и Ксёнженца. Командиром отрезка был подпоручик Мечислав Фаенцки, псевдоним "Квятковски".
         Боевые действия группировка "Крыски" начала на площади Трех Крестов. Так же, как и в других областях города, она не смогла в первые дни Восстания захватить важные пункты сопротивления противника. В том районе их было несколько, в том числе здание Сейма, Уяздовская больница и гимназия Батория. Это произошло прежде всего из-за нехватки необходимого вооружения и боеприпасов. Уже в первые часы боев, в результате ощутимой нехватки необходимого вооружения и боеприпасов, подразделение II Района не в состоянии было предпринять даже наступательных операций, не говоря уже об атаке на противника. Во время перерывов в боях Повстанцы, рискуя своей жизнью, добывали средства для боя, в том числе атакуя неожиданно немецких солдат. Позднее немцы ходили группами по крайней мере по два-три солдата.
         После тщательной разведки выделенная группа Повстанцев внезапно атаковала склады вооружения, продовольствия или обмундирования в самой слабой точке обороны. Добытое оружие перевозили на грузовиках или переносили каналами. Это делали также, перенося его через развалины домов до места расположения сражающегося отряда. Перевозить боеприпасы и оружие было очень рискованно, поскольку на наиболее оживленных поворотах улиц стояли немецкие патрули, осматривающие почти каждый проезжающий автомобиль. Немецкие солдаты, контролирующие машины, для собственной безопасности людей из задержанного автомобиля ставили возле стены здания под присмотром эсэсовца с ручным пулеметом, готовым к стрельбе. Остальные солдаты поста осматривали машину. У Повстанцев были разные способы прятать оружие. Его прятали под кузовом автомобиля, среди предметов домашнего инвентаря и мебели во время мнимого переезда в другое место и т.п. Любое подозрительное поведение или попытка побега задержанного грозили смертью.
         Мой отец, служивший на баррикаде, как и большинство Повстанцев несколько раз принимал участие в перевозке оружия из других районов города. Товарищи из подразделения шутили, что когда группа идет с ним, то наверняка вернется целой. Трижды вместе с боевыми товарищами он стоял под стеной, готовясь к расстрелу, а тем временем немцы проверяли автомобиль. Однако ему везло. Он возвращался только избитым, потому что эсэсовцы во время таких экспедиций не скупились на "любезности".
         Однажды после остановки автомобиля и контроля на углу ул. Гурнослёнской и Розбрат немцы включили людей с автомобиля в состав так называемого "живого щита" – людей, которых гнали на баррикаду под пули Повстанцев. По сигналу с баррикады "Бегите!" люди, зная, что и так могут погибнуть, мгновенно рассыпались в стороны. Очереди с баррикады остановили атаку противника. И на этот раз повезло, люди выжили, а наступление было остановлено. Вот пример героизма, мужества и самопожертвования не только отдельных личностей, но и целых групп людей, сражавшихся с угнетающими народ оккупантами.
         Кроме трех отрезков у "Крыски" в качестве резерва был взвод кавалеристов подпоручика "Вольфа", взвод подпоручика "Леха", сформированный из добровольцев с Чернякова, и подразделение саперов подпоручика "Болеслава". При командовании была организована повстанческая почта, интендантство, полевой госпиталь "Жестянка", оружейная мастерская и фабрика гранат на ул. Пшемысловой. Фабрика использовала приносимые Повстанцами немецкие неразорвавшиеся снаряды, из которых изготавливала наступательно-оборонительные гранаты собственной конструкции. Была также запущена типография "Арцета" на ул. Черняковской 225, выпускающая собственную газету "Чернякув в бою". Очередным организованным повстанческим полевым госпиталем был госпиталь № 2 в здании школы на ул. Загурной 9. Для нужд рот или взводов были открыты ремесленные мастерские. В общей сложности на территории Верхнего Чернякова были созданы четыре повстанческих полевых госпиталя.
         Между Средместьем и Черняковом, под градом пуль снайперов, гражданское население выкопало несколько сквозных траншей, позволяющих поддерживать постоянную связь командования и четкую работу полевой почты. С риском для жизни женщины готовили черный кофе для Повстанцев, сражающихся на баррикадах и в пунктах сопротивления. По инициативе населения района был создан ряд спасательных бригад, гасивших пожары и переносивших раненых в повстанческие госпиталя. Дополнительно было организовано несколько наиболее необходимых для населения и Повстанцев ремесленных мастерских. Вся деятельность проходила под постоянным обстрелом немцев, во время бомбовых и артиллерийских налетов. Об ожесточенности проходивших боев может свидетельствовать то, что немцы и Повстанцы многократно отбивали друг у друга отдельные здания или фрагменты улиц района. В одном из подразделений сражался мой отец Хенрик. Предполагаю, что в подразделении, сформированном из добровольцев Чернякова.

Повседневная жизнь

         Наше здание со стороны фасада от ул. Пшемысловой 7/9 выглядело внушительно. Вход во двор преграждали ворота. Со стороны пустой площадки и ул. Лазенковской территория двора была огорожена забором из сетки. Все это создавало замкнутое пространство. Это было благоприятное для жильцов обстоятельство, поскольку имело место сквозное проветривание двора.
         По рассказам мамы, подвалы были очень маленькие, в них не помещались семьи, особенно более многочисленные. Люди все время кочевали в коридоре. Было темно, царила духота от пропотевших тел и горящих свечей. Сначала были свет и вода на первом этаже, позднее уже нет. Если у кого-то было что приготовить, он с соблюдением осторожности готовил во дворе. Наблюдавшие за окрестностями немецкие снайперы, заметив кого-то, передавали координаты, и сразу же во двор падал снаряд.
         Участие отца в боевых действиях частично ограничивало наши с ним контакты и создавало постоянную опасность для семьи. После окончания службы на позиции у каждого сражающегося периодически было свободное время для отдыха и контактов с семьей. Это была наблюдательная служба. В это время отец приходил к нам в подвал, где мы прятались вместе с другими жильцами домов.
         Отец, используя время для отдыха и согласовывая с командованием уход с территории боевых действий, старался разными способами добыть для нас продукты. Рискуя собственной жизнью, он полз по развалинам разбомбленных зданий, двигая перед собой ведро или какой-нибудь другой бак, добирался до берега Вислы, набирал воду и тем же путем возвращался домой. Размещенные на крышах зданий немецкие снайперы "голубятники", располагавшие оружием с оптическим прицелом, стреляли во все, что двигалось. Надо было быть очень осторожным и удачливым, чтобы передвигаться на такое расстояние. Очень часто бывало, что в ведре с водой, после доставки до дома, оставалась едва 1/4 содержимого. Пользуясь не слишком большим расстоянием, отделяющим наше место жительства от Мокотовского поля, на котором росли картофель и другие овощи, отец, также рискуя жизнью, время от времени пробирался туда ползком. Это было открытое пространство, поэтому он перескакивал от одного укрытия до другого, принося несколько не созревших еще картофелин (это был август — начало сентября).
         Из этих картофелин, небольшого количества воды и манной крупы, после приготовления, мне и другим детям давали теплую еду. Маме совесть не позволила бы не поделиться добытой едой с другими детьми, часто плачущими от голода. Сама она преимущественно ела только черный хлеб и пила черный кофе, которые отец получал в интендантстве. Суточный продовольственный рацион повстанца состоял из 200 граммов черного хлеба и 1/2 литра черного кофе (сваренного из цикория). Этого должно было хватить для нас троих преимущественно на целый день. Как и у каждой хорошей домохозяйки, у моей мамы также были небольшие запасы продуктов.
         Иногда, когда его место службы было неподалеку от интендантства, а оставалось немного еды, отец мог получить суп. Суп готовили назначенные интендантами женщины из продуктов, которые Повстанцы нашли, обыскивая развалины зданий, особенно подвалы, магазины, склады и т.п. Порцию горячего супа получали прежде всего больные и раненые, лежащие в госпиталях, остальное делили между повстанческими подразделениями — что случалось очень редко.
         Мы жили на пятом этаже с восточной стороны, в конце коридора. Однажды Повстанцы, узнав, что на стадионе Войска Польского (в настоящее время стадион Легии) пройдут какие-то немецкие торжества, используя факт, что из нашего окна был очень хороший вид на территорию стадиона, обстреляли из пулемета участвующих в торжествах солдат. Немцы не ожидали атаки. В результате обстрела из ручного пулемета погибли или были ранены многие немецкие солдаты и офицеры. С этого времени днем и ночью у нас был постоянный контроль этого фрагмента здания. Ночью даже верх здания подсвечивался светом прожекторов, стоящих на стадионе. Круглосуточно поддерживалось постоянное дежурство немецких "голубятников". Каждое движение занавесок на окне или внутри квартиры вызывало сильную стрельбу снайперов.
         Живущий на том же этаже и в том же самом коридоре каменщик предал Польшу — подписал фолькслист. Он должно быть приносил немалый вред, потому что вскоре его выследило командование Армии Крайовой и отдало ликвидационному отряду приказ о его ликвидации. Казнь состоялась ранним утром в его квартире. Этот случай произошел в начале сентября. Остальную семью, жену и двоих подрастающих детей, забрали из дома. Жильцы дома опасались последствий с немецкой стороны. Однако все закончилось сильным испугом, никто из-за этого не погиб.
         Очередным опасным для всех жильцов здания событием было выполнение смертного приговора ликвидационно-ударной группой Армии Крайовой в отношении фольксдойча, состоявшееся напротив входа в наш дом через несколько дней после предыдущей казни. Это привело немцев в бешенство. На этот раз нам не настолько повезло. Всех жильцов собрали во дворе. Были крики немецких офицеров, и избиение невинных людей, немцы угрожали ликвидацией всех жильцов.
         Бои в оборонительном районе повстанческих подразделений велись с огромной самоотверженностью. Сражались за удержание каждого дома, двора, площади или части улицы, которые в результате боев переходили из рук в руки. Резкий запах и даже смрад разлагающихся тел убитых, лежавших под развалинами животных, мочи, кала, дыма горящих остатков обстановки квартир, пыли, а также сгоревшего пороха перехватывал дыхание и делал его неглубоким. Все это вызывало рвотный рефлекс. Из ближайших дворов и подвалов домов доносились костельные песнопения и молитвы мирных жителей. Люди молили Бога о помощи и окончании этой ужасной, неравной войны. Слышен был плач испуганных детей, стоны, крики раненых о помощи. Это был ад.

Казнь

         Немцы, захватив в результате боев отбитую у Повстанцев территорию, особенно жестоко мстили мирным жителям. Вот один из множества примеров.
         Недалеко от костела на ул. Солец, между ул. Людной и Вилановской, есть такой маленький сквер, где был установлен валун, напоминающий о геенне тех дней. Это память об истории, рассказанной моим родителям через несколько лет после окончания войны родственником во время семейной встречи у моей бабки, также живущей после войны в Варшаве на ул. Гурнослёнской 3.
         Немцы в результате ожесточенных боев отбили у Повстанцев часть ул. Солец вместе с костелом. Было раннее летнее утро. Над Вислой поднимался туман, сквозь который с востока просвечивало пригревающее солнце. Легкий ветерок дул со стороны Вислы. Ожидался прекрасный день позднего лета. Мой старший двоюродный брат Бжезиньски (не помню его имени) вместе с родителями и старшей сестрой отправились, как обычно в воскресенье, в костел на ул. Солец, чтобы прослушать обедню. Во время священнодействия туда приехали на машинах немцы, окружили кордоном войска всю близлежащую территорию, ожидая выхода участников обедни. Всех участвующих в священнодействии собрали в соседнем скверике. Группа верующих была довольно многочисленная и состояла из более чем ста человек. Мстя беззащитным мирным жителям за сопротивление Повстанцев, немцы из пулемета, установленного в кузове грузовика, открыли стрельбу по ничего не подозревающим людям.
         Казнь пережил один мальчик — мой двоюродный брат, который благодаря предназначению мог рассказать эту историю. Так произошло потому, что он был низкого роста: ему было всего одиннадцать лет, и для своего возраста он был относительно маленький. Летящие пули пролетели над его головой. К сожалению, погибла вся его ближайшая семья и много других людей. Сраженная пулей мать, падая, потянула сына на землю, одновременно закрывая его своим телом. Напуганный звуком выстрелов ребенок, придавленный телом матери, замер неподвижно.
         Когда пулемет перестал стрелять, немцы занялись добиванием раненых и умирающих. Неподвижного мальчика, залитого кровью, текущей из тела матери, сочли мертвым. Возможно, такова был воля Бога, чтобы он выжил. После казни отряд палачей сел на машины и уехал, оставляя тела убитых.
         Двоюродный брат от страха пролежал так до вечера. Видя, что родители и сестра мертвы, он выполз из-под их трупов. Убегая в строну Мокотова, он бежал вдоль береговой линии Вислы, среди развалин и зарослей. Много раз падая от усталости и страха, он убегал с места трагедии. Измученный огромными усилиями, он заснул в зарослях. Бредя дальше, блуждая, он добрался до деревни в окрестностях Груйца. Там он встретил порядочного человека, местного крестьянина. Мальчик рассказал ему свою историю. Этот человек позаботился о ребенке. Он дал ему убежище, а также одежду своих более старших детей.
         До времени прихода Войска Польского, сражавшегося вместе с Красной Армией, с левого берега Вислы на правый, мальчик работал у хозяина, выполняя вспомогательные работы в хозяйстве. С Войском Польским шла значительная группа встреченных по дороге детей-сирот и потерявшихся в ходе боев. С ними отправился также двоюродный брат и дошел почти до Берлина.
         После войны Войско Польское позаботилось об этих детях. Из группы собранных сирот был создан, по образцу бывшего Рыцарского корпуса, детский Корпус кадетов. В Корпусе действовал военный порядок. Дети получали соответствующее военное обмундирование. Они были собраны в отдельных казармах, где их не только учили военным премудростям, но также готовили к повседневной жизни. Благодаря этому двоюродный брат, у которого были музыкальные способности, кроме начального, а затем среднего образования получил музыкальное образование. Он учился и одновременно играл в Представительском оркестре Корпуса кадетов. Затем, как образованный музыкант, он много лет играл в Представительском оркестре Войска Польского. Корпус кадетов завершил свою деятельность в середине пятидесятых годов XX в.

Последние дни

         Издалека слышны были стоны пушечных выстрелов, а через несколько минут взрывы бомб в городе. Трудная ситуация мирного населения привела на каждый двор, в каждую арку, дом символы веры и надежды. В крупных скоплениях домов строили символы любви к Богу в виде полевых алтарей, выставленных икон и костельных даров. Молились за близких, которые уже погибли от пуль оккупанта, были заживо засыпаны под развалинами домов, за больных, раненых, страдающих и детей, прося Бога о помощи и опеке над ними. Молитвы часто прерывали авианалеты и взрывы бомб, а также очереди из пулеметов. Со всех сторон слышны были причитания, песни и молитвы, перемешанные с плачем детей, стонами раненых и больных. Возле каждого импровизированного алтаря горели свечи, лампадки, чаще всего сделанные собственными руками.
         Над Варшавой постоянно поднимался удушливый, не дающий дышать смог. Умерших, убитых и извлеченных из развалин хоронили где только можно, чтобы их тела не разлагались. Снова хоронили в развалинах — обозначенных местах, на маленьких площадках, где можно было выкопать могилу. Могилы неоднократно отмечали двумя сбитыми между собой кусками дерева, делая символический крест. Молились все, невзирая на веру или вероисповедание. Каждый молился по-своему, как умел. Молясь, хоть на минуту успокаивали свою боль и страдания. У многих не выдерживали нервы. Не осознавая опасности, они шли под огонь немецких винтовок. Были случаи самоубийств. Население голодало, измученное и не выспавшееся, сломленное физически и психически. Его спасали торговцы, которые приносили в город продовольствие, рискуя жизнью — и конечно, требуя за него огромную цену.
         Кирпичные здания в несколько этажей рассыпались как спичечные домики, поднимая вокруг тучи пыли, чада и дыма. Значительная часть мирного населения, надеясь, что немцы в соответствии с подписанным договором не будут атаковать больниц и костелов, отмечала места своего укрытия символом красного креста, нарисованным на крыше. Так было и в нашем месте проживания. После тревоги, извещающей об очередном бомбовом налете, многие люди спрятались в огромном, трехнефном костеле на ул. Лазенковской — на свою погибель. Несмотря на то, что костел был отмечен на крыше большим красным крестом, он был разбомблен почти до основания (после войны удалось часть одного нефа костела на ул. Лазенковской восстановить, и там много лет проходили сакральные церемонии). Находившиеся в нем люди погибли, частично сраженные осколками бомб, частично погибая под рушащимися стенами храма и в результате бушующего на пепелище огня. Здания, стоящие по левой стороне ул. Загурной, были сильно разрушены в результате немецких артиллерийских атак, направленных на Черняковский плацдарм, куда Войско Польское направило десант. Ожесточенность сражавшихся в этом районе немцев была вызвана          необходимостью срочно захватить левый берег Вислы с целью предотвращения предполагаемого наступления российских войск на Варшаву.
Бомбежки с немецких самолетов охватили всю оборонительную территорию Верхнего Чернякова, начиная с газового завода на ул. Людной и включая Окронг, Черняковскую, Загурную, Солец, Розбрат, Гурнослёнскую, Фабричную, Вилановскую и Лазенковскую. Пшемысловая от ул. Черняковской в результате бомбежек лежала в руинах. Разбита была фабрика спирта "Оцтувка". К счастью, Повстанцы несколько дней назад эвакуировали повстанческий полевой госпиталь, так называемую "Жестянку". Фасад здания на ул. Пшемысловой 7/9 был сильно поврежден. В одном из подвалов прятались мы, всей семьей. Тут мы сидели на протяжении всего Восстания.
         В сентябре мама заметила, что я все чаще плачу, держусь за животик и неохотно принимаю пищу. Она заметила в моем кале кровавые прожилки. Мама была в отчаянии. Благодаря знакомствам и знаниям других людей она добралась со мной до врача повстанческого госпиталя. Обследовав меня, а также проверив мою слизь и кал, он сказал, что не имеет возможности лечить меня. Он открыто сказал маме, что в нынешней ситуации у меня нет шансов выжить, что мои дни сочтены. Врач заявил, что у него нет никаких лекарств, чтобы мне помочь. Видя огромную озабоченность матери, он предложил ей, чтобы для спасения моей жизни она отдала меня его знакомой бездетной супружеской паре, носившей ту же фамилию, что и мы. Он объяснил, что муж — офицер Войска Польского, у которого есть возможность вывезти меня из Варшавы и спасти мне жизнь. Маму оскорбило это предложение, и она отказалась от такой помощи. Как позже выяснилось, это был даже довольно близкий родственник — Анджей Орвид Эльяшевич, офицер военного флота и курьер Польского правительства в Лондоне.
         Заплаканная мама вернулась в подвал. Пани Доминяк — деревенская женщина, больная, слабовидящая, едва передвигавшаяся, родственница соседей по этажу, которая случайно приехала в Варшаву, услышала плач мамы. Она также обратила внимание на мое хныканье и заинтересовалась, спрашивая, что случилось. Мама рассказала ей обо мне и моей болезни. Подумав минуту, старая женщина успокоила маму, что все будет хорошо, только пусть мама сделает так, как она ей посоветует. Она посоветовала, чтобы отец обязательно купил лошадиного жира, сколько только сможет. Этот жир следует перетопить. У него будет консистенция жидкой грязно-серой сметаны. Его следует перелить в бутылку и долгое время давать ребенку три раза в день, по одной чайной ложечке. Она упомянула, что жидкость не загустеет, ее можно будет наливать в ложечку. После огромных проблем с покупкой лошадиного жира, отцу удалось приобрести этот препарат. Он купил его у случайного знакомого — Повстанца, у которого недавно пала лошадь. Отец получил жир путем обмена: 1 литр сливовицы за жир. В то время так лучше всего и чаще всего торговали. Правда, жира было относительно немного, но это была надежда для меня. Мама перетопила жир, и с тех пор я регулярно перед едой получал маленькую ложечку этого драгоценного лекарства. Кровотечение из кишечника через некоторое время значительно уменьшилось. Мама заметила, что я меньше плачу и реже держусь за животик. Этого "эликсира" хватило не только до конца Восстания, но и во время пребывания в лагере Дулаг 121 в Прушкове.

Падение восстания

         После мощной артиллерийской и авиационной атаки, бомбящей территорию Верхнего Чернякова, немцы приступили к массированному наступлению танков и пехоты. 23 сентября 1944 г., на 54 день Восстания, капитулировал Верхний Чернякув, а вместе с ним рухнула надежда на независимость и спокойный выход из подвалов. Отец узнал о капитуляции Чернякова от командования отряда раньше. Он пришел попрощаться с нами, не зная, увидимся ли мы еще когда-нибудь. Они с мамой договорились, что если кто-то из них выживет, то будет ждать или оставит сообщение о себе у тетки моей мамы, постоянно живущей в Милянувке. У тетки моей мамы Марии Словиньской уже до войны и немецкой оккупации был там небольшой продовольственный магазин.
         Когда были вывешены белые флаги, символизирующие капитуляцию, через широко открытые ворота во двор ворвались немцы, проверяя, нет ли здесь Повстанцев или оружия. После получасового грабежа они вышли и закрыли ворота, оставив перед ними нескольких солдат с оружием. Со стороны забора также поставили несколько вооруженных солдат. У одного из них была собака — немецкий волк. Какое-то время мы были заперты. Еще слышны были бои в районе ул. Вилановской и Черняковской.
         Через некоторое время открыли ворота, в которые вошла большая группа немцев. Они приступили к грабежу верхних этажей неповрежденных зданий. В подвалах оставили жильцов. Проверили, все ли жильцы находятся в подвалах, обыскали квартиры на всех этажах трех зданий и вынесли награбленные вещи. Затем приступили к проверке первого этажа зданий. Когда немецкие грабители закончили предварительную деятельность и вышли к стоящим на улице автомобилям, во двор ворвалась группа эсэсовцев с украинцами. Всех жильцов, находившихся в подвалах зданий, выгнали во двор-колодец. Люди, выглядевшие здоровыми, должны были выносить раненых, больных и старых. Немцы торопили, выгоняя всех, не жалея прикладов винтовок, собственных кулаков и сапог.
         Двор заполнился жильцами. Слышен был шум разговоров, плач детей, стоны раненых и больных. Людей ставили в соответствующих местах. Тех, кто не мог ходить, раненых и тяжело больных ставили под стенами зданий. Мужчин среднего возраста и старых, женщин и детей направляли в центр площадки. Молодых мужчин направляли к воротам. Били всех, не глядя, дети ли это или больные, чтобы показать жильцам, кто здесь хозяин. Было очень тесно. Ощущался чудовищный смрад инфицированных ран, а также немытых много дней тел. Соседка пани Рогальска предложила отойти подальше, к забору, огораживающему двор. Все вокруг охотно согласились. Там было гораздо больше свободного места. Это спасло нас от смерти.
         Большинство жильцов толпились возле ворот. Через некоторое время солдаты по определенному сигналу отступили на лестничные клетки и за ворота. Быстрый глаз человека, стоявшего в середине толпы, мог бы заметить, что на крышах зданий стоят немцы, державшие в руках гранаты. Все почти одновременно сняли их с предохранителя и бросили вниз, на стоящих там людей. То, что произошло, невозможно описать или представить себе. Такое могли сделать только бандиты, не имеющие ни капли совести. Многие люди погибли мгновенно, многие потеряли руки, ноги, у них были вырваны внутренности, было много раненых. Всюду кровь, куски одежды, человеческих тел, пыль, дым, смрад горящих тел. Слышны были пронзительные стоны, вой боли. Окровавленные люди без рук, бегущие в неизвестном направлении...
         Все это я видел своими глазами. Это останется в моей памяти до конца моих дней. Когда я пишу об этом, я все еще храню эту картину в памяти, и на глазах появляются слезы. Хотя я стар и многое пережил, я не могу с этим справиться. Мы, стоявшие в отдалении — благодаря Божьему провидению к счастью пострадали не слишком сильно. Повернувшись спиной ко двору, мы смотрели на развалины, оставшиеся после большого трехнефного костела, стоявшего на ул. Лазенковской. Мама и соседка без перерыва молили Матерь Божью о спасении. Несомненно, Бог нас защитил. Мою маму осколок гранаты ранил в руку над плечом. Рана была довольно большая, кость к счастью не была повреждена. Соседа осколок гранаты также ударил в руку. У него была только содрана кожа нижней части предплечья. Оторвав часть нижней юбки, соседка обвязала рану мамы, сильно зажимая, чтобы остановить кровь. Второй частью материала она перевязала руку мужа. Нам повезло — мы выжили.

Плен

         Через несколько минут после того, как пыль осела, и удалось успокоить панику среди выживших, во двор вошли немцы. Они разрезали сетку забора, отгораживавшего часть двора от площадки, популярно называемой "бабушкина птичка" (почему? не знаю). Прикладами винтовок они выгоняли жильцов и раненых, которые могли идти, за ограду. Многие люди не хотели расставаться с ранеными, умирающими или мертвыми близкими. Немцы отрывали их силой, при этом били, кричали и ругали. Среди убитых и раненых были дети и старики.
         На глазах всех, в пронзительном нечеловеческом вое и плаче, разыгрывались драмы и трагедии. Когда я был старше, один из драматических случаев рассказала мне мама, а рассказывая — несмотря на то, что тогда прошло уже много лет - плакала. Мальчик в возрасте 10- 12 лет был сильно ранен осколком гранаты в живот. Кожа на животе мальчика лопнула, наружу вывалились кишки. Ребенок держал внутренности вместе с одеждой собственными руками, опираясь на мать. Мать в шоке тянула ребенка, подгоняемая прикладами бандитов. Мальчик стонал от боли, плакал и просил мать, чтобы оставила его, потому что каждое движение причиняет ему страшную боль. Он умолял мать не трогать его, потому что он умирает и хочет умереть спокойно. Материнский инстинкт не реагировал. Только сильный удар прикладом солдата заставил ее упасть и выпустить тело ребенка. Немцы оттащили ее от умирающего мальчика. Немец пинал ее, бил кулаками и ругал, а потом погнал туда, где формировалась колонна. Таких случаев в этом дворе было много.
         Раненые, больные, люди, которые не могли самостоятельно идти либо возможности передвижения которых были ограничены, остались во дворе. По иронии судьбы тогда был прекрасный осенний день, с задымленного неба светило солнце. Приятное дуновение ветра от Вислы отгоняло смрад города. Казалось, что мы идем на экскурсию. Маршируя, а точнее спотыкаясь на развалинах домов, часто падая, плача и молясь, мы несколько отошли от города. Над городом был виден дым, а внизу кое-где стелющиеся языки огня между обрубками разрушенных домов. Город словно уменьшался, дома вжимались в землю. Издалека чувствовались дым и пыль.
         К группе жителей с Чернякова немцы присоединяли другие группы схваченных людей. Из все более и более отдаляющегося города доносились очереди выстрелов, крики, стоны. Все догадывались, что немцы убили оставшихся во дворе жильцов нашего дома, которые не смогли пойти с нами. Некоторые люди не могли расстаться с небольшими свертками, домашним инвентарем, который было всем их имуществом. У них были также личные памятные вещи. Поэтому они шли медленнее, задерживая движение группы. От голода, долгого отсутствия движения люди падали на землю. Задерживающих движение конвоя били и пинали сапогами разозленные немцы. Измученные должны были подниматься и нести более слабых. Людей, не дававших надежды на продолжение движения, оставляли вместе с "опекуном" – немецким солдатом. Когда группа отошла дальше, можно было услышать выстрелы из винтовки и заметить возвращение немца.
         Нас гнали через Мокотув, Мокотовские поля в направлении Охоты. Узкие полевые дороги были неровные, входили в плантации растущих кустов помидоров и других овощей. Куда не посмотри, всюду висели — давно невиданные – красные блестящие гроздья пахучих помидоров. Великолепная картина полей помидоров, их заманчивый запах сильно привлекали изголодавшихся измученных людей.
         Солнце начало клониться к закату. На одном из участков дороги стояла группа немцев и какие-то штатские. Возможно, это были немцы, а может представители Польского Красного Креста. На длинном столе в ящиках лежали помидоры. В присутствии стоящей группы немцы давали детям по одному красному помидору. Испытывающие жажду, голодные дети жадно хватали помидоры. Рассудительные родители, зная, что может произойти, если их съесть на пустой желудок, забирали их у детей и украдкой избавлялись от них. Голодные дети не понимали этого, часто ворча и даже плача. Трудная и тяжелая для истощенных людей дорога затягивалась. Немцы сильно нервничали, что не дойдут вовремя до назначенной цели, т. е. до прушковского лагеря. Полагаю, они договорились со своим начальством, что из-за существенной задержки они переночуют вместе с конвоируемой группой заключенных в поле. Так и произошло. Нас продержали несколько часов в заранее выбранном для привала месте. Это позволило многим людям, особенно больным и раненым, отдохнуть.
         Заключенных собрали в тесном кругу, окруженном многочисленной группой конвоиров. Несмотря на теплый день, ночь была холодной. Я — маленький ребенок — с огромным интересом наблюдал за небом, которого не видел много дней. Оно было безоблачным. На небосводе висело много звезд. Однако меня больше заинтересовали цветные пролетающие огоньки, красные, зеленые и желтые. Мне страшно нравились висящие на небе огромные лампы. Это так отпечаталось в моей памяти, что спустя годы я спросил маму, что это было. Она объяснила мне, что маленькие пролетающие огоньки были ракетами, которые выпускали немцы, желтые были пули из винтовок, а большие люстры, так красиво светившие, это ракеты, освещавшие территорию города. Измученный всем этим, я уснул. Неподготовленные к пребыванию ночью на открытом пространстве, в неподходящей одежде, мы все замерзли довольно сильно. Дети от холода плакали. Родители пытались согреть своих чад, согревая их своими телами. Так мы продержались до утра.
         Нас подняли рано, построили в колонну и погнали в направлении Охоты, на станцию Варшава Западная. До назначенной цели мы дошли после девяти. Нас загнали на железнодорожную ветку, где были подставлены товарные вагоны, приспособленные для перевозки скота. Началась погрузка прибывшего конвоя. Невозможно было войти в вагон. Люди подсаживали друг друга. Немцы не дали заключенным времени на то, чтобы справить свои нужды, даже негде было это сделать. С использованием — как обычно — винтовочных прикладов, рук и сапог они ускоряли погрузку, впихивая людей хуже чем скот в подставленные вагоны. Всюду, из каждого вагона слышны были крики, плач детей, стоны старых и больных людей. Одни плакали от боли и страха, другие молились, прося Господа Бога о помощи. С огромным трудом наконец закрыли двери нашего вагона. Никто не знал, что стало с близкими, оставшимися во дворе среди зданий на ул. Пшемысловой.
         Время от времени слышно было, как закрываются очередные двери. Внутри вагона было тесно, не было и речи о том, чтобы сесть на пол. Раненых и больных передвинули к стенкам вагонов, чтобы у них была какая-то опора. В верхней части вагона с двух сторон были маленькие зарешеченные окошки. Во время езды поезда было небольшое движение воздуха, но только вверху. Это не сильно помогало свести к минимуму спертый воздух, которым мы дышали, а также вонь потных тел. Хуже всего было маленьким детям и сидящим у стен раненым и больным. Им не хватало воздуха, они задыхались.
         Моя мама почти всю дорогу, от дома на ул. Пшемысловой до железнодорожной ветки Варшава Западная, несла меня, несмотря на свою раненую, не перевязанную руку. Я — в то время трехлетний ребенок — не мог так быстро идти и не задерживать колонну. Не имело значения, что у моей мамы была заметная рана предплечья: для нее не было никаких льгот, ее так же били и толкали. Здесь, в вагоне, ей также пришлось держать меня, несмотря на боль руки.
         После завершения погрузки и соединения всех вагонов в состав, поезд тронулся. Проезжая через очередные станции, испуганные люди, не знающие, куда едут, хотели сообщить близким о том, что живы и едут в неизвестность. Через окошки вагонов они бросали записки на перроны в надежде, что кто-то их найдет и сообщит их семьям. Как говорили более высокие мужчины, стоявшие и выглядывавшие через окошко наружу, возле каждой двери вагона стоял немецкий солдат. Поезд ехал не слишком быстро, часто останавливался. Мы ехали очень долго. Наконец, поезд после разъездов постепенно остановился. Мы были на месте назначения, на территории Ремонтного завода железнодорожного подвижного состава Прушкув.

Дулаг 121 Прушкув

         Немцы не без причины выбрали это место на временный лагерь Дулаг121. Решающее влияние на выбор этого места имело небольшое расстояние от Варшавы, близость железнодорожных путей, большая площадь, занимаемая заводом, большие площади в производственных цехах, позволяющие разместить последовательно даже несколько сотен тысяч человек. В первом варианте немцы предположили, что лагерь будет временного характера. Заранее было решено, что пребывание заключенных не будет превышать трех дней, позднее пяти дней. Были случаи, когда — из-за отсутствия места в лагере и его переполненности – людей в лагере сразу перегружали из одного состава в другой. Много неподтвержденных фактов указывает на то, что немцы, в результате непредвиденной большой перегрузки железнодорожных линий на юге и западе Польши, что блокировало столь необходимый транзит военных эшелонов, рассматривали возможность создания в центре страны лагеря смерти, чтобы быстро избавиться от недисциплинированного, живущего здесь населения, особенно после начала Варшавского Восстания.
         В начале сороковых годов немцы приступили к реализации на заводе ремонта вагонов, особенно платформ, необходимых для перевозки военного снаряжения, доставляемого на российский фронт. Позднее, хотя все время оккупации продолжался ремонт товарных вагонов, они ограничились проведением ремонтных работ в одном цеху. Поскольку работниками были поляки, выставляли охрану как от внешней опасности, так и от атаки изнутри. Вокруг ограждения был построен ряд стрелково-оборонительных вышек. Подобного типа вышки были построены также внутри производственных цехов, в среднем по четыре в каждом из цехов. В крупных цехах их было гораздо больше. В самом крупном, ремонтном цехе пассажирских вагонов, было построено двенадцать вышек. В ремонтном цехе товарных вагонов построено семь в главном цехе и три в цехе отливки букс. Во время работы рабочих и пребывания заключенных на стрелковых вышках круглосуточно стояли немецкие солдаты с ручными пулеметами, готовыми к стрельбе.
         Усиливающиеся поражения на восточном фронте вынудили немцев готовиться к эвакуации. С фундаментов снимали машины, демонтировали конструкции подъемных устройств. У работников мастерских в Прушкове отбирали более ценные механизированные инструменты, оставляя только самые необходимые для проведения ремонта, паковали все в вагоны и вывозили на запад. В июле 1944 г. быстрое продвижение Советской Армии, атакующей почти по всему восточному фронту, а также неудачная попытка покушения на Гитлера вызвали огромную панику среди немцев. В вагоны грузили все, что имело большую ценность. Применяли различные стимулы в отношении польских работников, давая им, например, по буханке солдатского хлеба и по пачке маргарина, чтобы работали даже ночью, грузя оборудование в вагоны. Уговаривали семьи польских железнодорожников выезжать в Германию, обещая им удобные места в эвакуационном поезде. Казалось, что день освобождения приближается. События приняли другой оборот. После нескольких дней отсутствия в Прушкув вернулись немецкие ведомства. В районе Прушкова разместили отряд парашютистов дивизии "Германн Геринг", а в окрестностях Жирардова танковую дивизию СС "Викинг". Остановка советских войск позволила немцам продолжать грабеж.
         Медленно, колесо за колесом, наш поезд доехал в район конторы бывшего правления мастерских — характерного особняка с остроконечной башней, построенного из красного кирпича в конце XIX века. Тут был деревянный перрон. К нему подъезжал поезд. Поочередно открывали двери вагонов, из которых выходили заключенные. Не все вагоны с привезенными заключенными помещались возле перрона. Незначительная часть людей выходила из подставленных вагонов на перрон, а другие должны были прыгать из вагона на землю. Немецкие конвоиры построили заключенных в колонну. При разгрузке не обошлось без побоев и ругани солдатни.
         Сортировка проходила на территории железнодорожного вагоноперестановщика, в зависимости от планируемого назначения заключенных. Это сопровождалось трагическими сценами. Отделяли мужей от жен и маленьких детей. Особенно мужчин, предназначенных на работы в Германию. Отбирали раненых у остальной семьи. Отдельно ставили молодых, здоровых людей, отдельно матерей с детьми, стариков, больных на носилках, Повстанцев. Принципы сортировки устанавливались следующим образом: неподходящими для работы в Германии считались матери с детьми до 15 лет, женщины старше 50, беременные с более чем шестимесячным сроком беременности, больные и увечные. Остальные были предназначены на выезд в Германию. Отдельную группу составляли работники железной дороги и трамваев. Их вывозили в Германию отдельными вагонами и транспортными эшелонами. Сортировку в соответствии с этими принципами проводили не врачи, а военные чиновники, без предупреждения, с неслыханной жестокостью.
         Плач разлучаемых людей, оскорбления, крики, перетаскивание людей назад вызывали дикую реакцию немецкой солдатни. Они толкали, пинали, били прикладами и кулаками даже женщин и детей. Проводившие сортировку люди не признавали справок и других документов, объясняя, что к врачу по этому поводу можно будет обратиться в цеху. В цеху это было невозможно, потому что там толпилось обычно до 5000 человек. Добраться до врача могла только небольшая часть людей, действительно больных (?). Также проводилось деление годных для работы в Германии, отдельно мужчин и женщин.
         После повторного формирования в колонны отдельных групп людей одна группа за другой переходили по путям вагоноперестановщика до центральной аллеи лагеря, а затем расходились вместе с конвоирующими их солдатами в предназначенные для этой группы цеха. Каждому из лагерных (заводских) цехов был для удобства передвижения присвоен номер, написанный на воротах у входа, хорошо заметный с разных мест. Все цеха дополнительно были ограждены забором, сделанным из колючей проволоки. Забор был установлен на некотором расстоянии от стен цеха. Земля в выделенном месте была страшно опустошена, вытоптана людьми так, что не было даже маленькой травинки — а может, голодные люди вырвали их и съели? Цех, предназначенный для пребывания Повстанцев и людей, подозреваемых в непосредственном участии в Восстании, схваченных с оружием в руках, имел двойное ограждение. В аллейке, образовавшейся между рядами проволоки, ходили патрули с оружием наготове. Цеха, огороженные одним забором, также патрулировались охранниками с оружием, но менее интенсивно и снаружи. Люди, заключенные в цехах, могли с согласия представителей лагеря временно перейти в другой цех, например, процедурный и больничный пункт.
         Нас всех: маму со мной и семью Рогальских, вместе с группой загнали в цех № 5 — ремонта пассажирских вагонов. Входя в цех, мы заметили много стоящих людей. Люди стали как внутри цеха, так и снаружи, на огороженной колючей проволокой территории. От заключенных, находившихся внутри, мы узнали, что находимся в лагере в Прушкове. Внутри, в цеху, по бетонному полу текло вонючее, грязное, смешанное с песком месиво. Всюду лежали тряпки, бумага, куски железа. В огромном, запущенном, замусоренном разного рода мусором, вонючем цеху было много измученных, грязных людей. Въездные ворота были открыты. Уже на дороге в цех ощущался сильный смрад. Как прибывшие, так и присутствующие там заключенные были растерянными, голодными, страдающими от жажды, истощенными физически и психически. Никто из персонала не обращал внимания на детей. С разных сторон слышны были споры людей из-за занимаемого места в цеху, призывы, крики потерявшихся детей, плач. Реже слышались разговоры религиозно-патриотического характера.
         Пани Рогальска немного отошла от нас и через минуту, оглядевшись, позвала нас и предложила быстро перейти к одному из столбов цеха, где было еще немного места. Там можно было опереться спиной о столб и присесть на корточки. О том, чтобы сидеть на бетонном полу, и речи не было из-за повсеместной грязи и мочи. У всех нас — по разным причинам — была одна и та же проблема: головная боль.
         Вскоре пришло время обеда. Мама случайно заметила, что какой-то мужчина несет в котелке теплый суп. Этим наблюдением она поделилась с соседями. Пан Рогальски решил узнать, где можно достать какую-нибудь еду. Однако он не дошел до места, где выдавали еду, потому что в это время она кончилась. Он узнал, что питание выдается в полдень в установленном месте медсестрами Польского Красного Креста или Главного опекунского совета. Чтобы получить суп, надо было иметь свою посуду и столовые приборы.
         Следуя рекомендациям пани Доминяк, мама три раза в день выделяла мне порцию жира. На какое-то время я засыпал, видимо тогда не чувствуя голода, но это был очень короткий период.
         Приближался вечер. Мама попросила проходившего мимо рабочего указать место, где можно справить физиологическую нужду. Он объяснил ей, что в начале работы лагеря было несколько деревянных временных уборных, но их разобрали грабители, а может, они развалились. Доски использовали, ломая их на подкладки для сидения. Уже давно эти потребности справляют прямо в ревизионные каналы, неважно, женщины или мужчины. Они находятся там — он указал рукой на пути, между железнодорожными рельсами. Кому надо, идет туда.
         Раненая в руку, с грязной, истекающей кровью и засохшей повязкой, под которой была болезненная рана, мама расспрашивала о медсестре. Не промытая открытая рана сильно болела. Она была воспалена и сильно покраснела. Ей объяснили, что, чтобы получить помощь и перевязать рану, надо пойти в медпункт при временной больнице, где есть сестры Польского Красного Креста. Чтобы туда дойти, надо было иметь пропуск или уведомить о выходе кого-то из администрации цеха. Для этого было уже поздно.
         Так прошел наш первый неполный день в лагере. Мы все были истощенными, голодными и уставшими. Если человек выходил хоть на минуту, то рисковал, что потеряет свое нынешнее место. Люди были раздражены и напуганы. На каждом шагу сталкивались с агрессией и насилием. Решал тот, кто был сильнее или имел деньги. Ночью и днем на территории лагеря слышны были отдельные винтовочные выстрелы, плач детей, стоны и крики. Мама, держа меня на поджатых ногах, опираясь о несущий столб, просидела всю ночь. Я сладко спал, как и дочурка супругов Рогальских. Однако утром я плакал и держался за животик. Болезнь давала о себе знать.
         На следующий день мы охотились за едой. Кто-то сообщил нам, что около 12.00 будут выдавать питание. У нас не было никакой посуды, чтобы взять суп. Найти емкость за пределами цеха было почти чудом. Мама пыталась одолжить какую-нибудь посуду, но об этом и речи не было. У кого была посуда, тот несколько раз бегал за супом, чтобы больше съесть. Большинство людей были в семейных группах. Поэтому посуда была необходима и охранялась как сокровище. Первой еды мы не съели.
         Раздобыть посуду стало основной задачей. Посменно два человека искали всюду, где только можно. Один взрослый должен был остаться с детьми, а также стеречь место. Перед цехом, из которого какая-то группа выехала в лагерь или на работы в Германию, сосед нашел жестяную коробочку от рыбных консерв. Вымыв и наполнив водой из гидранта, он принес ее в цех. Его жена намочила в воде носовой платок и смыла засохшую кровь с предплечья больной руки мамы. Рана к счастью была неопасной. Холодный компресс из мокрого платка охладил больное тело, и плечо меньше болело. Имея банку и зная, где находится гидрант, мы наконец напились воды.
         Если у кого-то были деньги, он мог у лагерных торговцев купить еду и даже лекарства. Мама, ходившая и искавшая банку, молясь и прося Бога о помощи, заметила в кустах денежку. Это были два злотых. Она заметила торговца, продававшего маленькие булочки. Мама спросила, сколько стоит одна штука, он ответил: два злотых. Обрадовавшись, она купила булочку. У меня и дочери соседей был ужин. Так прошел лагерный день, в голоде, недосыпе и усталости.
         Ежедневно вывозили на жбиковское кладбище в среднем 7 в начальный период действия лагеря, а позднее 10-12 человек. Часто вывозили на грузовиках человеческие тела, которые не всегда попадали на окрестные кладбища. В начальный период ксендзы регистрировали смерть людей, которых можно было идентифицировать. Позже это прекратилось. Люди умирали в прушковском лагере, как и на Зеленяке в Варшаве: из-за нехватки простейшей медицинской помощи, плохих санитарных условий и голода. Холод и усталость отражались на здоровье все людей. Особенно высокая смертность была среди детей, лишенных какой-либо помощи. При родах, из-за отсутствия надлежащего ухода и условий существования, младенцы в основном умирали. Предполагается, что при разных обстоятельствах в лагере могло погибнуть около 3000 человек – новорожденных, детей и стариков, а также застреленных без причины, во время попытки бегства или из-за неповиновения. Были также групповые расстрелы, о чем свидетельствует обелиск, стоящий на глиняных карьерах в Жбикове.
         В лагере ощущалось бремя кошмарной атмосферы, страх, усугублявшийся из-за постоянной опасности и смерти. Выстрелы из винтовок сопровождали нас весь день. Люди стали равнодушными к постоянному шуму. Стреляли по любому поводу. Были случаи ранений, а довольно часто и убийств во время бегства. Стреляли даже, когда гнали в вагоны – на транспорт.
         Очередной день начался с мысли о том, как добыть обед, приготовленный ПКК или ГОС. Еду выдавали чаще всего в полдень. Ее готовила значительная группа людей, разделенная на ряд специальных секций. Приготовить еду для стольких тысяч людей было почти невозможно, поэтому не все могли ею воспользоваться. Чаще всего пользовались люди молодые, оперативные и сильные, имеющие свою посуду. В первые дни лагеря еду готовили в шести более чем трехсотлитровых котлах, о чем я узнал от знакомого, жена которого работала тогда в кухне. Продукты для приготовления еды для заключенных доставляло добровольно местное население, своими средствами передвижения, по доброй воле.
         Сложнее всего было довезти "обед" в цеха и раздать его. Не было транспортных средств для доставки еды в цеха. Ее носили в корзинах или перевозили на железнодорожных тележках, что не слишком облегчало работу. Инстинкт самосохранения приводил к тому, что заключенные забывали о такте, личной культуре и этике. Хотели только выжить, спасая свою жизнь. Особенно молодые заключенные недостойным образом воевали словесно, а иногда и тумаки шли в ход, из-за желанной - пресловутой – ложки горячего супа. Через некоторое время немцы разрешили, чтобы несколько мужчин помогали обеспечивать выдачу еды. Несмотря на самоотверженную работу, кухонный персонал, работающий днем и ночью, не в состоянии был сделать ничего больше. К этим трудностям следует добавить бродивших и вынюхивавших по всем углам жандармов, их крики, толчки, оскорбления. Случалось, что даже и выстрелы — для устрашения. И тут случались раны и даже случаи смерти.
         Пользуясь найденной баночкой, "питание" съели сперва соседи, а было их трое, поэтому надо было ходить за супом три раза. Затем пошла мама, накормила меня, сама только попробовала. Когда она пошла второй раз, супа уже не было.
         Выходя из пассажирского цеха, туда, где было отведено место для выдачи питания, поднимая голову вверх и глядя в восточном направлении, над крышами других стоящих в отдалении производственных цехов, она увидела среди бела дня над Варшавой висящий смог дыма и зарево пожаров. Он умирал медленно и с достоинством, город-герой, город детства и воспоминаний. Вместе с ним пропадало достояние всей жизни не одной живущей там семьи. Стоя и глядя вдаль, не один человек плакал, а стекающие по лицу слезы падали на лагерную мостовую.
         На третий день соседка узнала, что больные, имеющие документы, подтверждающие болезнь, могут обратиться к врачебной комиссии. Комиссия в составе двенадцати псевдо-врачей могла временно отложить отправку в Германию, направить на выздоровление в больницу. Мама, оставив меня с соседом и их дочуркой, пошла вместе с пани Рогальской узнать, примет ли нас комиссия. У соседки были документы, подтверждающие, что вся ее семья больна туберкулезом, у нас же не было никаких справок. В месте работы комиссии пани узнали, что больных будут принимать около 9.00 утра на следующий день.
         Пользуясь подвернувшейся возможностью, отказавшись от места в цеху, мы предстали перед врачебной комиссией. Один из предполагаемых врачей, входивших в состав комиссии, посмотрев мамину кенкарту и обратив внимание на ее возраст, не соглашался отправить нас в больницу. Началась дискуссия среди принимающих решение. Воспользовавшись замешательство, сестра ПКК, приводившая больных на комиссию, велела нам перейти в группу людей, уже направленных в больницу в Гродзиске Мазовецком на время выздоровления.
         После завершения работы комиссии мы были направлены вместе со всей группой во временную лагерную больницу. Только тут мама получила профессиональную медицинскую помощь от сестер ПКК. Затем нас перевели в амбулаторию, где можно было уснуть на полу и переночевать.

Больница в Гродзиске Мазовецком

         На пятый день пребывания в лагере после полудня группу больных посадили на крестьянские подводы, конвоируемые немецкими жандармами, и нас перевезли на станцию электрической железной дороги (в настоящее время Варшавская пригородная железная дорога). Там стоял состав, предназначенный исключительно для заключенных. В него нас погрузили и вместе с товарищами по несчастью перевезли в Гродзиск Мазовецкий. Сформировав колонну, мы пошли пешком в больницу, находившуюся недалеко от железнодорожной станции. В больнице был всеобщий хаос и кавардак, результат переполненности. Было лучше, чем в лагере, можно было сесть, лечь на пол, что-то съесть и даже немного умыться. Однако страх перед вывозом на работы в Германию не проходил. Всюду были немецкие охранники, готовые воспользоваться оружием. Рана предплечья мамы, которую не лечили, по оценкам санитарок выглядела очень плохо. Санитарки, после консультации с врачом, несколько раз промывали рану, вводя какие-то лекарства. Судорога ног, вызванная тем, что мама несколько дней находилась в позиции на корточках, а также длительное отсутствие лечения раны предплечья отрицательно сказались на здоровье мамы.
         Движение фронта привело к тому, что вскоре больница должна была быть эвакуирована. Многие немцы из страха бежали, особенно медицинский персонал и высшие офицеры. Однажды больным, которые могли ходить, велели одеться и приготовиться к выходу, давая им на это полчаса. Приехали крестьянские подводы, на которые погрузили отобранных больных, дающих надежду на быстрое выздоровление, с повреждениями главным образом нижних конечностей, а остальные должны были идти сами. Как обычно, людей, задерживающих поход, били прикладами винтовок. Из страха перед приближающимся фронтом очень редко делали остановки для отдыха.

Свобода

         Вероятно в окрестностях Томашова Мазовецкого немцы оставили подводы вместе с едущими на них людьми. Мы не знали, что с ними сделают. Пока что нас гнали дальше. Все меньше становилась группа немцев, конвоирующих нас в неизвестность. Они уже не обращали особого внимания на больных. Все чаще, при более благоприятных условиях, в конвоируемой группе убывало заключенных. Также и моя мама вечером, когда нас гнали через какую-то рощу, а может лес, вышла из колонны, отошла в сторону, якобы раздевая меня для высаживания. Колонна шла дальше, не останавливаясь. Также никто из немцев-конвоиров нас не ждал. Мы остались одни, не зная, где находимся. После того, как колонна отошла дальше, мама, держа меня на руках, без размышлений бросилась в заросли и побежала изо всех сил, не обращая внимания на то, что случится. От страха, усталости и усилий — как она много раз рассказывала — она не помнила, кричал ли кто-то нам вслед, и стреляли ли в нас немцы. Не помнила, как долго бежала, налетая на молодые деревца, ветки и кусты. Мама бежала, чтобы быть как можно дальше от лесной дороги, по которой нас гнали. Все время мысленно она усердно молила Бога о помощи. Мама ожидала, что немцы будут нас искать, что в лесу было бы трудно, особенно без собаки-ищейки и ввиду приближающейся ночи.
         Из-за огромного усилия и отчаянного страха мама упала от усталости в какие-то заросли. Измученный бегом, я также вместе с ней заснул. Проснувшись, мы отправились в дальнейший путь, не зная куда. Ранним утром мы добрались до стоящего на окраине леса какого-то хозяйства, точнее говоря — крестьянского двора. Хозяева приняли нас не слишком охотно. Они опасались немецкой проверки, что могло быть опасно для их семьи. Они угостили нас едой: великолепной сухой картошкой, ничем не заправленной, и похлебкой. Наконец, после столь продолжительного времени, мы ели что-то вкусное, я даже получил немного молока. После короткого разговора с женой хозяина в другом помещении хозяин отвел нас в овин, где был спрятан выкопанный в земле погреб, закрытый сверху какой-то плитой и засыпанный соломой. Здесь мы просидели до вечера, отдыхая перед дальнейшей дорогой.
         Укрытие охраняло обе стороны от опасности со стороны немцев. Отпустить нас без опеки было опасно как для нас, так и для хозяев. Мы отдыхали на мягкой соломе. У меня были возражения, потому что был день, а здесь было темно. Мама мне как-то объяснила, а усталость и тепло взяли верх, и я не ныл. Вечером, когда было уже темно, пришел хозяин, частично открыл крышку и дал нам еду.
         Хозяин фермы запряг коня в подводу, на которой были уложены снопы сена и солома. Поев и получив несколько вареных картофелин на дорогу, мы спрятались в сене, а хозяин отвез нас на несколько километров в лес в направлении Варшавы. Там он объяснил, как мы должны идти, чтобы обойти Томашув Мазовецкий, называя одновременно названия городов, через которые мы должны идти.
         Мы шли по окраине лесов или протоптанными тропинками вдоль дорог, прячась от каждого едущего автомобиля, часто спрашивая у деревенских дорогу. Спали мы преимущественно в рощах и лесах, в углублениях, несколько отдаленных от дороги, поросших кустами и сорняками или высокой лесной растительностью, чаще всего среди папоротников. Ночи были очень холодные. Мама согревала меня своим телом. Идя полевыми тропинками, часто неся меня на руках, мама падала от усталости, иногда из-за неровностей почвы раня измученное тело. Мы были голодны и измучены. Мы шли, счастливые, что живем, не думая о том, что будет дальше.
         После нескольких дней марша мы добрались до какой-то деревни под Гродзиском Мазовецким. Ели мы мало, чаще всего неубранные фрукты, овощи, сушеные ягоды и картофель, испеченный на костре (если появлялась возможность, и его пекли деревенские дети). Мама систематически давала мне, уже остатки, перетопленного лошадиного жира. Наконец Гродзиск Мазовецкий. Этот город мы обошли с юго-восточной стороны, двигаясь в направлении Подковы Лесной. Куда мы должны идти, чтобы не наткнуться на немцев, объяснил маме встреченный железнодорожник. Он посоветовал идти чаще всего вдоль путей электрической железной дороги.
         Вокруг станции ЭЖД Подкова Лесная рос лес. Никто не ждал прихода поезда. До момента прибытия электрички мы спрятались за стоящим неподалеку от станции бараком. К несчастью, в тот же вагон, что и мы с заднего помоста прошли двое немецких солдат, о чем-то разговаривая. Они не вошли внутрь вагона. Заметив нас, кондуктор, с опасностью для жизни, толкнул маму на место кондуктора, а сам удобно уселся рядом, якобы он сильно устал, отвернув полу плаща таким образом, чтобы нас закрыть. Немцы, осмотрев вагон, не видя подозрительных людей, на следующей остановке пересели в другой вагон. Кондуктор велел нам выйти на остановке Милянувек Граничный, предупреждая, что если мы доедем электричкой до конца, нас могут задержать немцы.
         Поблагодарив кондуктора за помощь, мама вместе со мной вышла, как он посоветовал. Спросив у прохожего дорогу до рынка, мама без труда добралась вместе со мной до своей тетки, которая жила на ул. Дворской (в настоящее время Костюшко), тянувшейся вдоль городского рынка. Какая судьба ждала остальных людей из конвоя из больницы в Гродзиске Мазовецком, мы не узнали никогда.
         С семьей Рогальских мы встретились после войны. После военных скитаний они вернулись в Варшаву и поселились на Чернякове, в сильно разрушенном здании на ул. Загурной. Встреча произошла случайно благодаря моей бабушке, которая, потеряв после войны квартиру на ул. Солец, поселилась на ул. Гурнослёнской 3. Мы узнали, что они также бежали из конвоя, во время ночного привала, организованного немцами на лесной просеке.

Милянувек

         Тетка мамы (сестра моего дедушки) жила в Милянувке с 1930 г., вместе с мужем и маленьким сыном содержа небольшой продовольственный магазин, одновременно живя рядом с ним. Она занимала две маленькие комнаты с кухней. Комнатки были очень маленькие и следовательно тесные. Кухня еще меньше. Из кухни был выход через складское помещение в магазин с выходом на ул. Дворскую. Тетка содержала магазин как до войны, так и в течение всей оккупации. Она была личностью известной и, по тогдашним меркам, богатой. Добравшись до нее, мы почувствовали, что нас не слишком охотно приняли в таком состоянии, в каком мы тогда были. Вскоре оказалось, что у тетки с июля 1944 г. живет подруга из Варшавы с мужем и двумя детьми.
         В первые дни пребывания мы спали на полу в кухне, вечером готовя спальное место, а утро рано поднимаясь и убирая постель, чтобы дать возможность ходить по кухне и входить в магазин. У мамы в Милянувке также была подруга, которая жила с мужем недалеко, на ул. Дембовой (на которой была почта), и которая охотно время от времени пускала нас с мамой переночевать.
         Только когда за день до Рождества, после расформирования повстанческого отряда в Кампиносе, до Милянувка добрался мой отец, тетка решила предоставить нам на какое-то время часть подвала. В подвале было маленькое окошко, служащее для ссыпания угля, а на внутренней стене дымоход. Отец навел порядок в помещении: сложил дрова и пересыпал уголь таким образом, чтобы можно было спрятаться от немецких патрулей. Тем самым он получил место, чтобы поставить печку для обогрева помещения. Отец сбил из досок нары для сна, а положив на них солому, сделал для нас троих великолепную кровать. Стол заменила старая столешница, положенная на двух крестовинах, к которым отец прибил снизу доску, чтобы стол не двигался. Стулья заменили два деревянных пенька. Вечером помещение освещала свеча.
         Отец нанимался за оплату вместо людей, назначенных немцами на принудительные работы, беря от них удостоверение личности (кенкарту). На основании документа заменяемого человека засчитывали выполнение распоряжения и человекодни. Работая вместо других людей, отец получал средства для содержания нас, а также защищал себя, потому что работал для немцев, а они не проверяли удостоверения личности человека, прибывшего для выполнения принудительных работ. Чтобы прийти на работу, он должен был встать очень рано. Немцы очень рано пригоняли машины, вывозившие людей на работу в отрембуские леса. Чаще всего это была работа при вывозе товаров из ликвидированного склада боеприпасов или копание противотанковых окопов. С работы отец возвращался очень поздно. Таким образом он зарабатывал на наше содержание.
         Мама, очень предприимчивая и трудолюбивая, видя, что денег, которые зарабатывает отец, не хватает на жизнь, нанималась стирать белье. Она работала во дворе, не обращая внимания на холод и плохую погоду. Я всегда играл рядом с мамой.
         Однажды пошел пронизывающий дождь. Мама поставила на табурет круглую лохань и с утра стирала полученное белье. Я сидел под лоханью, зная, что там не промокну. Неожиданно во двор вошли немецкие жандармы, которые искали подозрительных людей, без документов, или тех, у кого была варшавская кенкарта. Их было трое. До сих пор помню их красные лица, огромные — как мне тогда казалось — шлемы и висящие на цепочках бляхи. Увидев маму, стоящую над лоханью, и меня, исхудавшего, с любопытством выглядывающего из-под лохани, они остановились. Явно в них заговорила совесть. Ни о чем не спрашивая маму, они начали разговаривать между собой. Один из них, наклонившись над мамой, что-то говорил, показывая ей как бы три разных по высоте уровня. В глазах у него были слезы. Отвернувшись немного в сторону, он незаметно вытер слезы. Он полез в карман плаща, вынул из него кусочек шоколада или шоколадную конфету, и осторожно дал мне. Сказав что-то коллегам, он повернулся и пошел к калитке. Ничего не говоря, они пошли за ним. Мама поняла это таким образом, что и у него дома остались трое маленьких детей, и он не знает, что с ними теперь происходит. Он должен был быть добрым человеком, несмотря на то, что служил в такой жестокой армии. За такое поведение немецкие власти карали даже расстрелом.
         В таких условиях мы жили несколько месяцев. Однажды из-за меня произошел несчастный случай. Я бегал вокруг отца, который рубил дрова для тети и для нас. Я нечаянно толкнул его под руку. Отец, ударяя топором по пеньку, попал вместо дерева по собственному пальцу, который отрубил с костью, и полилась кровь. Палец не был полностью отрублен, висел частично на куске кожи. Надо было его ампутировать, что сделал врач в еще существующем неофициальном послеповстанческом госпитале на ул. Грудовской в вилле "Жемчужина". Из-за этого отец не мог ходить на работу. Отсутствие лекарств усугубляло боль и затягивало выздоровление отца. Нам было еще тяжелее.
         Мама искала какую-нибудь работу. Идя со мной на руках по ул. Дворской напротив улицы, которая сейчас сворачивает на железнодорожный виадук, она попала в как раз организованную немцами облаву. На повороте в то время стоял большой двухэтажный деревянный дом, в котором со стороны улицы было два или три магазина, в том числе сапожника, ремонтирующего обувь. Это был базарный день, поэтому было много приезжих, торгующих крестьян. В грузовики сажали схваченных мужчин. Не задумываясь, мама схватила за руку одного из мужчин, сунув ему меня. Немцы, занятые погрузкой задержанных, не заметили этого инцидента. Мужчина в замешательстве, не понимая что происходит, шел за мамой, которая тянула его за руку. Отойдя довольно далеко и свернув в другую улицу, мама забрала меня у мужчины и, ничего не говоря, пошла своей дорогой. Она была очень отважной — спасла его от вывоза, а может и смерти. Случались также в Милянувке, даже в конце войны, случаи расстрела людей, попавших в облаву. Примером пусть будет массовая казнь, главным образом мужчин, на рынке на ул. Дворской.
         Немцы в облавах, организованных в это время, задерживали прежде всего мужчин для работы при вывозе боеприпасов со складов, находившихся в отрембуских лесах, или на работы в Германию. Немцы любой ценой хотели как можно быстрей перенести склады вооружения и боеприпасов на тылы своих войск. Это также должно было быть предостережением для тех, кто не выполнял повинностей в пользу Германии.
         Очередная облава, в которую мама попала вместе со мной в поисках работы, была организована немцами по другую сторону города - напротив нынешнего городского правления, в границах ул. Мицкевича и Литератской. С другой стороны открытой площади был построен приходской дом. Немцы подставили грузовики, на которые сажали задержанных. Мама рискнула так же, как и в прошлый раз, и на этот раз снова получилось. Никогда больше она не видела и ничего не слышала о спасенном мужчине.
         Через несколько дней, идя к подруге, которая жила за зданием почты, возле магазина сапожника, мама услышала, что внезапно кто-то начал кричать и звать ее. Это был пан, которому она помогла выйти из первой облавы. Он выбежал вместе с женой поблагодарить за спасение. В разговоре они узнали от мамы, что мы из Варшавы и попали сюда через лагерь в Прушкове и больницу в Гродзиске Мазовецком. Мама рассказала им также о наших проблемах из-за несчастного случая, произошедшего с отцом. Пан сказал, что охотно нам поможет. Он уговорил маму прийти с отцом, а он ему покажет, как ремонтировать обувь.
         Встреча с сапожником была для все еще больного отца поучительной и интересной. Работа была не слишком трудной и тяжелой, он мог ее выполнять без особых усилий, несмотря на отрубленный четвертый палец на левой руке. Жена сапожника дала отцу несколько старых деревянных колодок, служащих для прибивания подметок, а также для начала немного деревянных шпилек и гвоздей. Эти скромные, не слишком богатые люди таким образом хотели выразить маме свою благодарность, что свидетельствовало об их огромной личной культуре и желании помогать другим.
         Так мы прожили конец 1944 г. Огромным переживанием и удивлением для маленького ребенка было освобождение. Это было шоком также для взрослых. Помню. как 17 января 1945 г. мы пошли приветствовать, стоя возле шоссе, входящие в городок советские войска. Мы смотрели на колонну танков, едущих по шоссе в направлении Гродзиска Мазовецкого, махая им. Мы были свидетелями незаурядного события, когда один из танков, съехав немного на обочину, не обращая внимания или намеренно наехал на стоящую телегу, на которой сидели убегающие немцы. На глазах всех он раздавил повозку вместе с сидящими на ней людьми и лошадью. После него остались только пятна крови и деревянные обломки. Не останавливаясь, он поехал дальше.

После войны

         После того, как прошел фронт, отец начал искать работу. Случайно, идя по улице в Милянувке, он услышал знакомый зовущий его голос. Оглянувшись, он увидел вдали знакомое лицо своего бывшего профессора из Торговой школы в Варшаве. После короткого приятного разговора о прошедших годах речь пошла о нынешней ситуации. Профессор сообщил отцу, что ждет начала работы в учебном заведении в Варшаве. Он спросил, что в настоящее время делает отец. Отец с иронией сообщил ему, что прибивает подметки. Тогда профессор с улыбкой спросил его, не видит ли он себя в роли кладовщика. В Милянувке ГОС организовал пункт питания для людей, прибывших из Варшавы, из лагерей, а также для стариков, калек и больных. Кладовщик должен одновременно быть хранителем объекта, за что получил бы в постоянное пользование квартиру.
         Отец согласился не задумываясь, зная, что другой такой случай может долго не появиться, но объяснил, что кроме кенкарты у него нет никаких документов, поскольку они пропали или сгорели в подвале дома в Варшаве. Профессор успокоил его, что есть много таких случаев, и согласно действующему распоряжению, достаточно заверенного собственноручной подписью заявления двух свидетелей, подтверждающих фамилию или образование — факт посещения той же самой школы или вуза. Он сообщил отцу, что в Милянувке живет также другой преподаватель вуза, который наверняка помнит его. Уладив все формальности, отец получил свидетельство, подтверждающее его образование — которым он уже никогда позже не воспользовался. Теперь он мог стать кладовщиком и сторожем одновременно.
         Через несколько дней мы переехали в большое пустое здание с огромным, частично заросшим кустами и не огороженным садом. Это был дом на ул. Жабье Очко 1, популярно называемый Вилла "Мария". Когда мы прибыли на виллу, соседи смотрели на нас с удивлением. На протяжении многих лет немецкой оккупации никто туда не приходил, потому что "что-то пугает". "Страхи" были связаны с мнимым убийством жены, а потом смертью владельца. Сначала нашей квартирой был подвал с двумя большими зарешеченными окнами с восточной стороны. Поскольку окна углублялись в землю, вокруг них были выложены кирпичом дождеприемники.
         Здание и территория вокруг него представляли собой любопытное архитектурное решение. Вилла своим внешним видом имитировала классическую форму с характерным углубленным крыльцом-террасой, с двумя колоннами и нишами, размещенными по противоположным сторонам крыльца. В красивом просторном бальном зале с тремя искусно сделанными хрустальными люстрами, висящими на цепях, была дубовая мозаика, уложенная на полу очень искусно и красиво. Такой же дубовой мозаикой были выложены полы во всех помещениях, конечно, за исключением, туалета и огромных кухонных помещений. На противоположных стенах бального зала очень интересно выглядели оригинальные углубления в стенах с нишами, в которых стояли гипсовые, почти в натуральную величину скульптуры. В зале была красивая огромная печь с интересными по цвету, богато орнаментированными плитками и состоящими из двух частей чугунными дверцами. Мне — маленькому ребенку — очень понравились искусно выполненные на них ажурные узоры. На стенах висело несколько огромных хрустальных зеркал. Похожие ниши, но с другими скульптурами были выполнены на "внутреннем" балконе возле главного входа здания, с южной стороны. К нему была пристроена большая терраса, также с бетонной лестницей, ведущей на виллу. Напротив террасы хорошим специалистом-садоводом была сделана огромная круглая клумба с красивыми, разноцветными, искусно посаженными цветами, вокруг которой наверняка в прошлом останавливались коляски и брички, привозившие гостей.
         В глубине сада стоял построенный из красного кирпича каретный сарай, вместе с конюшней и небольшим дополнительным помещением для прислуги. Дальше была видна находившаяся примерно в 60 м, расположенная на несколько снижающейся местности железнодорожная линия, по которой ходили поезда. Со стороны железнодорожной линии, справа, была выделена большая территория на огород. С противоположной стороны каретного сарая, на небольшом расстоянии, рос фруктовый сад. В нем росли красивые большие яблони, груши и вишни. По вкусу фруктов можно было определить, что это отборные сорта фруктовых деревьев.
         На расстоянии от сада рос лес-парк, а за ним была огромная не заросшая поляна. Позже на этом месте была построена начальная школа № 3 в Милянувке. Можно было заметить, что за парком старательно ухаживали. Об этом свидетельствовали растущие в нем красивые экзотические деревья и кусты, а в лесной части могучие старые дубы. Никогда и нигде я не видел такой огромной сосны, какая росла в этом парке. Обхват ствола был такой большой, что только трое взрослых мужчин могли его обхватить. Именно с этой территории для целей расширения костела в Милянувке вывезли три огромных валуна весом более 3-4 тонн, разного геологического происхождения. Разбитые на более мелкие элементы, они были вмурованы в фундамент перестроенного костела. Еще до сих пор их можно увидеть.
         За железнодорожными путями виден был фабричный цех из красивого красного кирпича, а вокруг него другие здания. Это была фабрика натурального шелка. Если смотреть более направо, в глубине поля можно было заметить ворота футбольного спортивного клуба "Шелкопряд". Сразу же за ним протекал ручей.
         В парке мы собирали прекрасные боровики и другие виды грибов. На поляне росли красивые моховики и – о чудо - также рыжики. Видимо как и каждому ребенку, лучше всего мне запомнились места игр. Таким местом было небольшое насыпанное возвышение, бывшее подземным погребом с арочным сводом, которое в изоляционно-охлаждающих целях было засыпано толстым слоем земли. Для предыдущих владельцев погреб был местом хранения продовольственных товаров, как сегодня большой холодильник. Для детей это была горка для бега летом, а зимой — чтобы кататься на санках. Поскольку территория сада была открытой, сюда приходило играть много окрестных детей. Большой интерес у всех детей вызывал колодец, с большим маховым колесом и ручкой для вращения.
         К новому сторожу приехала насчитывающая несколько человек делегация под руководством профессора Гейштора (о чем я узнал спустя годы). Отец, поступая на работу, подписал заявление о соблюдении тайны, а также ответственности за находящее в здании оборудование и оснащение. Примерно в 1952 г., будучи в Национальном музее, я заметил выставленные там картины, которые когда-то видел и трогал....
         Идя на чердак, отец забирал меня, чтобы собрать высохшее постельное белье, а я рылся на чердаке и заглядывал в разные закоулки. Случайно я заметил, что в неработающем, намеренно забитом дымоходе спрятаны картины. Отец сильно сердился на меня за это, поэтому я долго не мог их посмотреть. Когда он попал в аварию, у него был сложный перелом ноги, все семейные и служебные обязанности легли на плечи мамы. Однажды маму кто-то срочно отозвал с чердака. Она руководила продовольственным складом, поэтому быстро побежала вниз, забыв закрыть чердак на ключ. Тогда я вынул все картины и долго их рассматривал. Не могу сказать, сколько их было. Они были разного размера, все были а рамах, в основном позолоченных. Они мне очень понравились. Потом я спрятал их так, чтобы мама ни о чем не догадалась, закрыл чердак на замок и отнес маме ключи. Она немного понервничала и быстро пошла проверить — якобы, хорошо ли я закрыл замок.
         Позже я уже один несколько раз ходил на чердак, чтобы ворошить сушеный липовый цвет. Летом там было жарко от покрытой жестью крыши, поэтому цветы липы прекрасно сохли. Врач рекомендовал отцу пить настой из сушеного липового цвета из-за проблем с почками, появившихся от долгого лежания навзничь. Нам также вместо настоя из цикория к еде мама давала чай из липового цвета.
         Когда приехала комиссия из Варшавского университета, которая должна была осмотреть здание, увидев наши жилищные условия, она переселила нас из подвала на первый этаж здания. Новая квартира была очень большой и очень высокой. Комната была более 40 квадратных метров, кухня — 25 метров. В кухне одни кухонные плиты занимали почти половину помещения. Их было несколько, был также огромный, вмурованный в кухонную печь резервуар для подогрева воды, используемой как для мыться грязной посуды, так и для купания. Помещения были очень высокие, более трех метров. В комнате стояла большая, более двух метров высоты изразцовая печь, выложенная красиво украшенными плитками, завершенная редко встречающимся орнаментом. Мы преимущественно все время находились в комнате, только летом ели в кухне. Зимой невозможно было обогреть такое большое помещение — мы топили железную печку, присоединенную металлической трубой к изразцовой печи.
         После почти двухлетней болезни, связанной с переломом ноги и многочисленными операциями, отец поправился. Постепенно семейная жизнь стабилизировалась. Несмотря на больную ногу, мама часто пешком ходила на базар в Гродзиск Мазовецкий. Там она покупала товары по более низким ценам, чем в магазинах в Милянувке. Мы жили скромно, экономя на покупке одежды, но достойно.
         Из Варшавы мы вышли только с тем, что было на нас одето. После окончания войны отец сразу пошел пешком в Варшаву. Он шел почти целый день. В подвале разрушенного здания, в котором мы находились во время Восстания, никаких наших вещей он не нашел. Чтобы доказать маме, что он был в доме, отец принес найденные на пепелище обрывки ее платья. Мама была элегантной и скромной женщиной. Она также была человеком расторопным, инициативным и энергичным. Поскольку зарплаты моего отца не хватало на скромное содержание семьи в достойных условиях, она вынудила его пристроить к задней стене каретного сарая сарайчик, сколоченный из старых досок. Растущие там заросли дикой сирени были вырублены, а остальные самосейки маскировали сарайчик, закрывая его от воров. В сарайчике мама разводила домашнюю птицу — преимущественно несколько кур, иногда несколько уток. Мама также купила козу, которая паслась на забытой и неиспользуемой территории вдоль железнодорожных путей. Коза была кормилицей и одновременно, для нас, детей, развлечением.
         Около 1952 года в Милянувек приехала из Варшавы, на двух автомобилях, комиссия с профессором Гейштором во главе. Они показали документы, позволяющие получить информацию о хранящихся в здании вещах и позволяющие их получить, после чего отец отвел их туда, где хранились картины. Были проверены все картины на основе предыдущего протокола. Подписали протокол приема, и комиссия с картинами уехала. С тех пор больше никто из нас никогда не говорил на эту тему.
         Отцу никто не сказал даже символическое "спасибо" за то, что он подвергал свою жизнь и жизнь своей семьи опасности, пряча бесценное народное достояние. По Милянувку в то время кружили банды, например, арестованная и наказанная банда Войдальских с ул. Окульной, а не было телефонов или другого средства связи с милицией. Нередки были нападения на людей в садах.
         В здание пытались вломиться, используя разные методы. Хорошо, что у нашего здания был высокий первый этаж, а в окна были вставлены стальные решетки. Неоднократно их пытались распилить или вырвать дверь, защищенную на ночь двумя толстыми металлическими решетками, входящими в стену. Когда начинались сумерки, учитывая грозящую опасность, мы должны были входить в дом. Предполагалось, что в доме хранится что-то ценное, но ночью в дом попасть было невозможно. Днем его сторожила большая грозная собака, а также — неосознанно — сотрудники ГОС и люди, приходившие за едой. Пересказываемые много лет рассказы о призраках перестали действовать на воображение людей — ведь мы жили в этом доме так долго, и с нами ничего не случилось.

Мечислав Клюге

обработка: Петр Сьмилович

редакция: Мацей Янашек-Сейдлиц

перевод: Катерина Харитонова



Copyright © 2019 Maciej Janaszek-Seydlitz. All rights reserved.