Скитания и возвращение

         Там нами занялся ГОС (Главный опекунский совет, организация, созданная с согласия немцев в 1940 году, занимающаяся благотворительной деятельностью в пользу людей, пострадавших во время военных действий). Нас разместили у крестьян в близлежащей деревне Речице. Я до рассвета должна была ежедневно очистить котел картофеля на завтрак "для борща", а после завтрака пасти коров.
         К сожалению, становилось все холоднее, а у меня не было соответствующей одежды, правда, у меня была шуба, но голые ноги и летние туфли, ну и конечно я сильно простудилась. У меня была высокая температура, а поскольку было воскресенье, я хотела немного полежать. Хозяйка сказала мне: "Нет работы — нет жратвы". Целый день мы ничего не ели.
         На другой день утром мы пошли в Лышковице, где я купила две булки, кружку горячего молока для ребенка и начала искать какой-нибудь угол. Только к вечеру мне удалось что-то найти. Немка, хозяйка мельницы, муж которой был на фронте, а у нее было трое детей, согласилась, чтобы я поселилась у нее и за "жратву" занялась детьми. Это длилось до середины ноября. Хоть та "жратва", которую она нам выделяла, была нищенским подаянием, она видимо считала, что мы ей слишком дорого обходимся, и однажды сообщила мне, что к ней приезжает семья, поэтому в течение трех дней я должна убраться. К сожалению, за эти три дня мне не удалось ничего найти, и на третий день вечером, хотя лил дождь, я забрала свою сумку и ушла с ребенком.
         Я остановилась в арке. У меня не было смелости идти дальше, было очень холодно, ребенок плакал, по-прежнему лил дождь. Меня увидел директор мельницы, который ее как раз закрывал. С удивлением он спросил, что произошло. Я рассказала. Правда, он не мог много сделать, но тайком отвел нас в контору на мельнице, где был столик, стул и маленькая скамейка, а холодно там было как на улице. Я закутала ребенка и положила на скамейке, а сама села на стул. Примерно через час мальчик принес нам от директора несколько булок и термос горячего чая.
         Утром пришел директор и нас выпустил. Я пошла в магазин-забегаловку, который выдавал завтраки, обеды и ужины работникам местного сахарного завода. Мы напились чаю и съели булки. Я узнала, что хозяйка ищет кого-нибудь, чтобы помочь готовить и подавать еду работникам. Так я стала кухонной помощницей и официанткой. Работа была тяжелая, но нам было тепло, и мы не голодали. Хуже было с отдыхом, потому что у хозяев была только маленькая комната-кухня в подсобке. Поэтому я составляла в магазине два стола, и на них мы спали, накрываясь шубой.
         Однажды жители Лышковиц организовали сбор одежды и передали ее местному ксендзу. Я смирила свою гордыню и пошла туда, чтобы попросить какую-нибудь обувь для ребенка, потому что холод был страшный, а он ходил в сандаликах, к тому же один из них порвался. Я ничего не получила. Ксендз меня отругал, что у меня есть шуба, а я прихожу побираться: "Сними шубу и купи ребенку обувь," – сказал он.
         Конечно, в скором времени сынок простудился, и я снова потеряла работу. Поэтому я пошла с ребенком в больницу, он получил койку, а я спала у него в ногах. Однако мне не повезло, когда простуда у ребенка в принципе уже прошла, в канун Нового года пришел тот самый ксендз, который, видимо, меня узнал и сказал: "Что пани здесь делает, прошу немедленно убираться!" Это уже было выше моих сил. Куда я должна была идти?
         Я пошла вперед, и так шла, не зная куда и как долго. Внезапно кто-то меня дернул и потянул назад. Оказалось, что я зашла на болото. Еще немного, и нам бы был конец. Моим спасителем оказался Роман Поморски, житель Скерневиц, часто приезжающий в Лышковице. Он забрал нас и отвел к своим знакомым, у которых также был ресторанчик. Там я была несколько дней, помогая им готовить еду.
         В Лышковицах был сахарный завод, я решила поискать там какую-нибудь работу. Я пошла. В кабинете директора сидели трое немцев и переводчик. Они сразу потребовали удостоверение личности, а через минуту я услышала вопль "Bandit!", и мое удостоверение личности полетело в сторону двери. Три вытянутых пальца указывали мне на выход. Я вышла очень быстро, ведь в коридоре я оставила ребенка одного, и боялась за него. Теперь я поняла, что мне нечего надеяться на какой-либо заработок, который позволил бы мне обеспечить ребенка на зиму.
         Однако Провидение оберегало нас. Когда я так стояла и прижимала к себе своего единственного ребенка, заливаясь слезами, к нам подошел пожилой мужчина, прилично одетый, с исключительно приятным взглядом. "Что случилось, что пани здесь делает?" Я рассказала ему. "К сожалению, я ничем не могу пани помочь, немцы не берут на работу варшавян, но придите завтра к этому пану," - тут он показал на вахтёра. Я поблагодарила и ушла. Я надеялась, что он все же поможет мне получить работу.
         Назавтра я снова туда пошла. Меня ждал пакет. Я узнала, что тот человек - это бывший директор сахарного завода. В пакете была вся одежда для ребенка. Шерстяные штаны, два свитерка, несколько рубашек, чулочки, варежки, шапка и, что самое важное, высокие сапоги, а в одном из них 500 злотых. На этот раз полились слезы счастья и радости.
         Через несколько дней снова приехал из Скерневиц Роман Поморски и забрал нас с собой. Мы поселились у женщин, которые были беженками из Познани. Нас было восемь. Справедливо делясь тем, что доставал Поморски, рассчитывая картошку и хлеб, мы дожили до занятия Скерневиц советскими войсками, которые продвигались очень быстро. Немцы бежали как крысы, бросая все по дороге.
         Как только мы узнали, что Варшава свободна, я решила возвращаться. С той минуты ежедневно я выходила с сыном на шоссе, пытаясь остановить какой-нибудь автомобиль в надежде, что он нас заберет. Это длилось больше недели. Наконец, однажды водитель какой-то российской цистерны остановился при виде поллитровки (к счастью, Поморски дал мне три поллитровки и дюжину свечей). Ребенка забрали в кабину, он сидел на коленях у конвоира, я сидела снаружи, на платформе, прижавшись к цистерне с бензином.
         Высадили нас на Окенче. Мы направились в сторону Домбрувки, веря, что там найдем родных. Это оказалось кошмарным переживанием. Желая сократить дорогу, мы пошли напрямик. Оказалось, что поля, по которым мы уже шли, заминированы, а снега было "по пояс". Неуверенным, медленным шагом мы возвращались по своим следам. Когда мы добрались до исходной точки, уже стемнело. Наконец, ступив на твердую землю, мы почувствовали себя такими уставшими и замерзшими, что и речи не было о том, чтобы пойти дальше.
         Рядом с Краковской аллеей стояла деревянная хата, я решила пойти туда и просить, чтобы мы могли переждать ночь. Прежде чем я дошла, вышел гостеприимный хозяин, приглашая внутрь. Это была одна комната, в которой стояла кровать, скамья и железная печка, на которой варились кислые щи. Нас угостили этими щами, и мы ожили. Хозяин достал с чердака сноп соломы, постелил на полу, и так возле гревшей всю ночь железной печки мы выспались. На следующее утро мы поблагодарили хозяина (я дала ему четыре свечи, которые тогда были на вес золота) и пошли дальше.
         Солнце пригревало, снег таял, образовывались большие лужи, местами мы проваливались по колено. Наконец, мы добрались до какой-то деревни, где остановились в какой-то хате, чтобы немного согреться и обсушиться. Мы достали по кружке горячей имитации чая, и снова за очередные пол-литра молодой человек взял мой рюкзак, в котором была последняя бутылка, свечи и одежда ребенка, и отвел нас в Домбрувку. Действительно, родня была, но и нищета была ужасная. Самое важное, что у нас была надежная крыша над головой. Мы все поселились в кухне, чтобы согревать воздух нашим дыханием. Мои свечи оказались спасением, я получила за них целых две буханки ржаного хлеба и немного картофеля.
         Через пару дней я выбралась с ребенком, конечно пешком, в Варшаву. Мы прошли по всем знакомым адресам. К сожалению, все квартиры были или полностью разрушены, или так разорены, что трудно было думать о том, чтобы там поселиться. В лучшем состоянии была квартира родных на ул. Фильтровой. На обратном пути я зашла на ул. Мадалиньского. Оказалось, что крестная сыночка, а моя сердечная подруга вместе со своей матерью снова открыли детский сад. Радость была огромной, и уже на следующий день мы переехали к ней. Там у нас была не только крыша над головой, но и сносная температура, ну и что самое важное – мы не испытывали голода.
         Будучи там, я начала доставать табак и гильзы и снова стала делать "самокрутки"(сигареты, изготовленные вручную), чтобы хоть немного заработать на содержание. В начале марта я выбралась с ребенком в Пустельник, чтобы найти остальных родных (это был условленный сборный пункт). К сожалению, в Пустельнике я не застала никого, кроме сторожа. От виллы остались руины. Мы отдохнули один день и отправились дальше.
         Я решила идти до Радости, где жила родственница с семьей. Действительно, интуиция меня не подвела, я застала всех, но выглядели они как тени. Когда мы уже нарадовались друг другу, я легла спать и спала почти 36 часов, а сын 24. Это было следствие пеших странствований из Варшавы в Пустельник, и из Пустельника в Радость. Ведь никакого транспорта не было, только через Вислу мы переплыли на барке. Так закончились мои скитания с маленьким ребенком, после изгнания нас из Варшавы.
         До апреля мы жили на улице Мадалиньского. Наконец, 3 апреля 1945 года мы поселились на ул. Фильтровой 70, в довоенной квартире моей сестры. Собственными руками мы привели в относительно приличное состояние квартиру, которая была только закопченной и неправдоподобно запачканной квартировавшими в ней в течение нескольких дней русскими. Впрочем, нам очень повезло, потому что разрушительная бомба ударили в крышу по другую сторону лестничной клетки, и все квартиры в восьмиэтажном доме с той стороны были полностью уничтожены, поскольку перекрытия рухнули до первого этажа, зато с нашей стороны уцелели квартиры с первого этажа до шестого. Правда, стекла были выбиты, а квартиры ограблены, но осталась часть мебели, так что для тогдашних условий было неплохо.
         И так мы начали послевоенную жизнь... Мы с сестрой делали "самокрутки", а каждый второй день я шла на Мокотув, где продавала сигареты и свечи. Летом я начала искать постоянную работу.