Воспоминание спустя 42 года

         Мои повстанческие дни в роте лейтенанта «Домкрата» и позднейшие, снова увиденные с расстояния в 42 года стрелком-добровольцем.
         Волны воспоминаний, их фрагменты, часто оживают по разным поводам, таким как юбилеи, встречи или другие отголоски былых дней, шепчущие о том, что когда-то было. Был август 1944 года – Варшавское Восстание.
         Письменное возвращение к тем дням спустя 42 года может нести в себе обвинение в недосказанности и отсутствии точности и достоверности фактов. Память – ненадежный инструмент, время стирает образы, детали, имена, дни, часы.
         Мой добровольческий отчет будет страдать в результате этих этих недостатков. Из Восстания в мир я вынес карманный календарик на 1944 год. Я писал в нем короткие заметки о значимости уходящих дней. Повстанческие записи короткие, были другие дела, записи о времени в плену набрали разбег.
         Необходимо было отмечать отправку и получение писем из и в Польшу, а также другие важные проблемы, например, было ли голодно или холодно и как проходили дни, пока не пришла свобода. Что ж, пора вернуться к теме, но с предварительным отступлением:
         Перед Восстанием, в сентябре 1939 года, я уже «понюхал пороху», хотя официально числился допризывником. Мне удалось добровольно вступить в Батальоны обороны Варшавы, созданные президентом города Стефаном Стажиньским.
         Я стал на 15 дней (12-27.09.39) солдатом и был направлен в 3-й батальон 26-го пехотного полка, который тогда отвечал за оборону Боэрнерова, который сейчас называется Бемово.
         После этого события я отправился в плен почти на 9 месяцев, чтобы вернуться в Варшаву в июне 1940 года. Было ли причиной освобождения из плена то, что необученные солдаты сентябрьской обороны Варшавы не должны были попасть в плен в соответствии с капитуляцией, или здесь было важно что-то другое, документы шталага, если они существуют, могли бы дать ответ.
         Во всяком случае, в 1940 году я начал работать в Варшаве, а через год, после принятия присяги, вступил в Армию Крайову, имея там позже довольно слабую организационную связь, поэтому в начале Восстания меня не мобилизовали и в результате я снова присоединился к акции добровольно.
         Вторая половина дня 1 августа застала меня в районе площади Варецкого. После работы я поехал в город в семейно-снабженческих целях, но без результата в этой области.
         Зато результатом выезда из дома по улице Коперника, 26 и одновременно начала повстанческой деятельности на обратном пути домой стало мое решение «переночевать» в «Земянской» на улице Мазовецкой. Там, после черного кофе и сна сидя, мне стала ясна категорическая необходимость активного участия в Восстании.
         Таким образом, 2 августа я обратился в находящийся рядом по ул. Мазовецкой отряд — роту лейтенанта Домкрата, и меня приняли туда после описания моей военной деятельности в сентябре 1939 года.
         Наверное, именно в этот день я сделал свои первые «боевые» шаги с помощью лопаты и кирки, когда мы рыли траншею на другую сторону улицы Мазовецкой. При случае я встретил здесь своего младшего брата, который в качестве связного харцерской роты находился здесь с заданием снабжения оружием и боеприпасами.
         Кажется, в этот же день я сопровождал подхорунжего (не помню ни звания, ни псевдонима, ни фамилии) с ручным пулеметом в разведывательном патруле на улице Чацкого. С крыши Торгового банка мы смотрели на площадь Пилсудского, но без стрельбы.
         На следующий день была неудачная вылазка на площадь Наполеона (Варецкую) с намерением разобрать там рупор для дальнейшего нашего диверсионного использования. К сожалению, из-за обстрела со стороны Арбайтсамта ранее упомянутый подхорунжий был ранен, и мероприятие не состоялось.
         Зато более боевым, еще из квартир роты на Мазовецкой, было мое сопровождение ротного начальника сержанта «Шефа» при разведке улицы Чацкого, где этот боевой сержант, несмотря на свою разведывательную задачу, со страстью отдавался охоте на немцев, если они появлялись в здании полиции или в районе костела Святого Креста.
         Именно в Торговом Банке происходил дальнейший набор к «Домкрату», и были приведены к присяге добровольцы, от чего я был освобожден, чтобы не присягать дважды Армии Крайовой. Здесь, в ходе канцелярско-регистрационного процесса, я получил удостоверение АК №. №3837 о том, что я стрелок с псевдонимом «Кароль II». Это удостоверение я до сих пор храню в своих эмиграционных бумагах.
         Первые августовские недели на Чацкого носили характер обучения, набора персонала и сплочения роты. Для рядовых это был период знакомства с оружием и снаряжением – стены, сидолювки, гранаты-мешочки. Кроме того, служба проходила в дозорах или на других постах: вид на подступы Комендатуры полиции и костела Святого Креста со стороны улицы Чацкого, посты в Торговом Банке с видом на Траугутта и далее, пост при въезде с Траугутта на площадь Малаховского.
         Чувствовалось, что рота сплачивается в боевом отношении, несмотря на отсутствие достаточного количества снаряжения, и стабилизируется на закрепленных за ней позициях. Наступало также взаимное сближение в отделениях или взводах, мы узнавали друг друга, поскольку новичков в Домкрате становилось все больше, и прибывали новые. Например, однажды, когда я находился на посту на пересечении Свентокшиской и Чацкого, ко мне подошел пожилой господин, объясняя, что он майор Войска Польского и хочет вступить в ближайшее подразделение. Я показал ему Торговый Банк в качестве места для реализации его намерений. Его приняли. Не зная личных данных этого майора, назову его позже майор Х.
         Из своих сверстников-стрелков того периода я помню только «Зеваку» (доброволец - имя выпало из памяти, хотя мы были вместе все дни восстания и даже первый период в плену). Следующим был молодой парень (я не помню его псевдонима и фамилии), которого я увидел много лет спустя в Нью-Йорке в 1954 году на ежегодном празднике под названием «Парад Пулаского», на котором выступал крупный контингент солдат Армии Крайовой, прибывших из соседних штатов США. Мы узнали друг друга, чтобы быстро вспомнить повстанческие дни в «Домкрате», а затем вернуться к бытию или небытию эмиграции.
         Более реалистично вспоминается «Балтика» - Болеслав Жепко. Я был с ним на протяжении всего восстания, плена и первого периода после освобождения в Германии. Он вернулся в Польшу, кажется, в 1945 или в начале 1946 года. С ним ассоциируется «Сокол», его друг, который погиб 6 сентября.
         После этого отступления я возвращаюсь к августовским дням. О расслабляющем событии тех дней мне напоминает пропуск, который я вытащил из бумаг, со штампом на нем, гласящим, что он был выдан: 3 РОТА. VIII ЗГРП. Рай. I, ОБЛ 3, ОКР ВАРШАВА, который разрешает Людвигу Леславу 10 августа перейти из места расположения в сторону ул. Коперника 26, что я действительно сделал, чтобы встретиться с семьей.
         Тем временем дни боевых действий приближались. С «Зевакой» и вышеупомянутым безымянным другом мы практиковались в дружбе со стенами, получив при случае звание автоматчиков.
         Вечером 22 августа я дежурил в ночное время, как раз с автоматом, возле подвалов сгоревшего дома на углу Траугутта и Краковского Предместья. Этот пост и автомат я передал почти на восходе солнца 23-го числа, получив жалкое распоряжение вздремнуть и отдохнуть, когда как раз начиналось наше наступление через костел Святого Креста на Комендатуру полиции. Отчет об этой акции мне дал позже, на следующий день, "Зевака", которому выпало большее боевое счастье - он стрелял из автомата.
         Что касается меня, судьба в тот день приготовила для меня другие вещи. После короткого сна, вооруженный гранатой-мешочком, я получил задание дежурить и наблюдать за улицей Траугутта, по которой немцы могли наступать от Краковского предместья.
         Это был дом рядом с ГСК, и мы были на этаже. В углу комнаты была выбита дыра с видом на Траугутта до Краковского Предместья. Там был расположен пиат, чтобы приветствовать немецкие танки. И действительно, танк въехал в Траугутта, выпустив голиафа. И тут обслуживающий пиат парень накосячил, вместо того, чтобы выстрелить, ждал, тогда как голиаф не захотел ждать и взорвался с катастрофическим результатом, так что порывом понесло в глаза и ранило их пыль от штукатурки и осколки от дыры в углу, обезвреживая тем самым нашего или приданного нам человека с пиатом. Мне же на голову упал кусок потолка, безвредно ударив меня по черепу и заставив внезапно перейти из боевого положения в лежачее под прикрытием штукатурки и пыли, но все еще с гранатой в руке, что должно было выглядеть поистине компрометирующе, особенно когда я начал выкарабкиваться из этого убожества.
         К счастью, прибежали спасатели или санитары и перевели парня с пиатом через улицу Чацкого на перевязочный пункт в Торговом Банке, куда поплелся и я, являя собой ужасное зрелище. Встреченная мной санитарка оказалась моей знакомой из Варшавской школы экономики и по доброте душевной или по необходимости сделала мне противостолбнячную инъекцию, порекомендовав минутку расслабления на больничном стуле и предложив поесть великолепного вишневого варенья, что я и сделал умеренно, но без сопротивления, несмотря на шум в голове.
         Видимо, факт удара по голове потолком вызвал в ней сумбур, потому что сейчас я не могу вспомнить, что дальше произошло в тот день. Вероятнее всего, поздно вечером я вернулся в казарму, где «Зевака» докладывал о ходе боев в костеле Святого Креста, а эйфория победы также нас поддерживала.
         Из августовских заметок в своем календаре замечаю, что 24 августа я находился в отпуске дома на ул. Коперника, но, вероятно, не по соображениям выздоровления, а по сентиментально-семейным причинам - именины матери 25 августа.
         Из последних дней августа я не могу вспомнить, как проходила моя служба у «Домкрата», но записи говорят мне, что 27, 28 и 30 я по несколько часов находился дома в отпуске, а в тот последний день я имел удовольствие встретить там моего младшего, ужасно воняющего, раненого на Старувке брата, после того как он прошел каналами в Средместье.
         28-го я отметил, что наша рота или ее часть находилась в резерве перед дальнейшими действиями, целью которых было атаковать Саксонский сад через Траугутта и Крулевскую, чтобы отвлечь внимание или помочь прорывавшимся со Старувки отрядам, а на более позднем этапе это выглядело как взаимодействие при наступлении на Университет.
         Мои записки того периода выглядят следующим образом:
         31.VIII - охота и диверсия, 2 дырки,
         1.IX - пропуск, дома, отдых,
         2. IX - вылазка на Траугутта, гранаты и дыры,
         3-5.IX – отсутствие записей,
         6.IX - Чацкого 19, чудом выбираюсь целым, переход через Иерусалимские аллеи, Маршалковкая 77.
         В моей мемуарной трактовке картина была бы следующей:
         31. VIII. Диверсия выражалась в забрасывании гранатами-мешочками из района Торгового Банка развалин по другую сторону ул. Траугутта, где в глубине должны были быть немецкие позиции, тянувшиеся до Крулевской.
         Охота велась из домов, прилегающих к Торговому Банку, и имела целью разведку и обстреливание обнаруженных немецких позиций за улицей Траугутта в направлении Крулевской и пл. Малаховской. Некоторые из нас приняли участие в этом мероприятии.
         У меня была винтовка, у какого-то подхорунжего с помощниками был легкий или ручной пулемет, и он сделал первые выстрелы, к сожалению, настолько неудачно, что при первой серии его отбросило назад, и в результате он был вынужден отказаться от дальнейшей стрельбы, отступая для ремонта оружия.
         Мне разрешили остаться там с винтовкой, что дало мне возможность подстрелить какого-то немца, попавшегося в мое поле зрения. К сожалению, он не упал замертво, а поковылял за завалы, став для меня невидимым. В результате я попал под немецкий огонь, а осколки стены от пуль оставили мне две царапины. Не видя возможности сделать что-либо еще, я отправился в Торговый Банк.
         1.IX. Я записал как спокойный день, хотя в нашем районе начинался все более интенсивный минометный и гранатометный обстрел, а также и налеты «штукасов».
         2.IX. В этот день наша группа, наверное, в составе отделения, перебежав через улицу Траугутта, пыталась атаковать немецкие позиции в домах с тыла улицы. Крулевской, которые мы разведали двумя днями ранее. Здесь мы попали под шквальный пулеметный огонь, прижавший нас к развалинам и загнавший в какой-то случайно обнаруженный подвал под рухнувшим домом. Отсюда мы скорее бесславно вернулись в Торговый Банк.
         3-5.IX. Отсутствие записей об этих днях свидетельствует о том, что это были трудные дни, под усиливающимся обстрелом, среди горечи неудач и понесенных потерь. Распространилась новость, что лейтенант «Домкрат» тяжело ранен и находится в госпитале на другой стороне Нового Свята, в районе ул. Коперника, что наша рота понесла тяжелые потери в недавних атаках и, таким образом, потеряла боевую мощь, что Торговый Банк, наша база, был занят другим подразделением, а нас следует отвести для перегруппировки. Опеку же или командование нами возьмет на себя майор Х, о котором я упоминал ранее в этих записях.
         6.IX.В этот день, в моем понимании, мы представляли группу выживших, которым предоставили новую квартиру по ул. Чацкого № 19. Я не помню, сколько нас там было, около дюжины. Я бы назвал наши действия службой в тылу в ожидании отправки в резерв.
         Здесь на ум приходят мои друзья: «Зевака», «Балтика», «Сокол». Последний в какой-то момент сменил меня на посту, который я бы назвал наблюдательно-созерцательным. Тогда я спустился в подвал, чтобы вздремнуть, а через несколько минут в наш дом попала бомба, разорвав его на части. Моя койка внезапно переместилась туда, где только что была стена.
         С сумбуром в голове я побежал в соседнюю комнату, из которой доносились крики и стоны. Здесь я заметил «Балтику» в полусидячем положении. Несколько кирпичей упало ему на голову, а большая их часть завалила парня выше колен.
         Сперва я побежал в ближайший санитарный пункт и позвал на помощь, затем начал освобождать из-под завала «Балтику», который, кстати, серьезно не пострадал. Тем не менее, позже у него сложилось ложное представление о том, что я спас ему жизнь.
         Расчистив завалы и отряхнув пыль, майор Х взял нас под свою опеку. Тем временем я узнал, что «Сокол» погиб от этой роковой бомбы.
         Ночью того же (пожалуй) дня мы пересекли Иерусалимские аллеи, получив квартиры на ул. Маршалковской 77.
         В моей следующей сентябрьской записи указана исповедь 7.IX, а 8.IX причастие. Видимо, была такая возможность, а кроме того также бегство от смерти рождало желание свести счеты с Богом.
         Дальнейших сентябрьских записей мой календарик видимо не хотел принимать. Следовательно, я должен попытаться воссоздать эти дни с помощью своей дырявой памяти.
         Первые несколько дней на новой квартире в Средместье Юг были бы расслабляющими, если бы не множество мыслей и осознание страданий и трагедий повсюду, от которых невозможно было отвернуться.
         Мне кажется, в жизни человека бывают периоды, когда сознание подсознательно отключается, чтобы не замечать того, что рвет, ноет и болит.
         Память тогда стирает образы и размывает мысли, чтобы отчаяние не исказило путь, по которому следует идти, чтобы эхо болезненных или трагических переживаний не исказило дальнейшую жизнь. Я бы назвал такое состояние внутренней самообороной. Думаю, именно такое положение дел характерно для моих дней в Средместье Юг.
         Было ли этих дней 7 или 10, больше или меньше, я не помню. Единственным полезным занятием в этот период были какие-то официальные миссии по снабжению. Мы носили с каких-то складов мешки, вероятно, с ячменем, из которого варили суп-плюйку.
         Также была какая-то встреча в больнице со знакомым, чтобы узнать о судьбе Повислья и оставшейся там семьи. А Повислье в районе Коперник-Тамка пало в начале сентября.
         Вероятно, около 15 сентября остатки группы Домкрата вернулась в Средместье Север для направления в другие части. Нашу группу из нескольких домкратовцев, «Балтику», «Зеваку», меня и других, распределили и расквартировали где-то недалеко от пересечения улиц Злота, Згода и Ясна. Мы относились к каким-то саперам из Повислья, командиром которых был лейтенант с каким-то экзотическим псевдонимом «Мимоза» или «Марабу».
         Здесь я должен признаться, что период тех сентябрьских дней полностью исчез из моей памяти за исключением нескольких фрагментов. Я не помню улиц, домов, их номеров, не помню лиц людей, с которыми тогда познакомился. Мы вновь перешли с проводником через Иерусалимские аллеи, он ночью искал казарму подразделения лейтенанта «М». Псевдоним, начинающийся на такую букву, мне показался каким-то экзотическим. Когда я позже, уже во время пребывания в плену, пытался восстановить полное звучание псевдонима лейтенанта, в моей неуверенной памяти всплыло "Мимоза", а относительно недавно в той же памяти возник "Марабу". Я не могу с уверенностью сказать, как было на самом деле. Во всяком случае он был хорошим парнем и, несмотря на приток новых людей в свою часть, заботился обо всех одинаково.
         Никаких боевых действий в сентябре у нас не было. Тогда были рутинные дни ожидания и выживания. Подразделению был выделена позиция с постами на улице Хмельной. Немцы иногда появлялись на другой стороне, но боевых действий на нашем отрезке не велось. Иногда здесь приходилось высматривать голубятников.
         Из других занятий за пределами объекта я помню, как следил за немецкими военнопленными, занятыми обезвреживанием неразорвавшихся боеприпасов. На этом курорте, хотя в другой ситуации, я однажды допустил компрометирующий промах. Однажды нам пришлось держать в районе наших квартир пленного немца под поочередным дежурством охранника. Когда подошла моя очередь, немец сидел на стуле и время от времени грыз куски сахара. Я сидел рядом не вдаваясь в разговоры, но слушая бормотание и высказывания военнопленного. В какой-то момент мои глаза невинно закрылись, и я впал в дрему, из которой меня осторожно вывел арестант, выразив желание выйти по нужде, что впрочем он мог и сделать. Вскоре пришла смена караула, и я до сего дня скрывал свой служебный грех.
         Еще одним моим грехом того периода было мародерство, я нашел на ул. Сенкевича или Бодуэна могилу друга, погибшего при наступлении на Главпочтамт. Мне хотелось как-то почтить память или привлечь внимание к его угасшей жизни. Этой цели может послужить пламя свечи, символ лампады. Я вспомнил, что у костела на ул. Монюшко когда-то был киоск по продаже религиозных предметов. Я пошел туда искать свечу или лампадку. Киоск был разбит, я взял свечу и с раскаянием отнес ее в повстанческую часовню, расположенную в соседнем доме. Там я зажег свечу, прошептал несколько слов молитвы.
         Не буду подробно вспоминать гастрономических волнений того периода. На завтрак бывал суп-плюйка, иногда появлялись плохого качества сухари, сброшенные с российского кукурузника. Раз был суп с мясом подозрительного происхождения, кот это был или собака — никто не проверял.
         Так проходил сентябрь. В октябре мои записи в календаре снова начали появляться. Они говорят, что 2.X. на позиции на Хмельной нашелся мой младший брат. Тогда обсуждалась перспектива капитуляции и плена. Мы с братом решили, что пойдем на эту вечеринку вместе, т. е. будем держаться вместе.
         Следующая запись, в среду, 4 X говорит «уборка к параду», что на практике выражалось в неком приведении в порядок наших особ и подготовке к участи военнопленных.
         «Зевака» прощался с хозяйкой нашей нынешней квартиры. Там и сям капнула слезинка. Я выпросил себе жестяную коробку с надписью «Tea, E.W.I.G., акц. общ. Варшава, Лешно 10», зная по опыту военнопленного 1939 года, что такая «мебель» пригодится для хранения ниток, иголок или других личных, ценных вещей небольшого размера. Кажется, при этом я выцыганил какие-то иголки и нитки. Глядя сейчас на эту коробочку, я всегда посылаю абстрактноую благодарность забытой дарительнице.
         Запись в четверг – 5.Х - "Выход - Ожарув", что означает, что после церемонии сборки и перед выступлением мы прошли по Иерусалимским аллеям, чтобы сдать оружие на площади Нарутовича и продолжить путь по шоссе на Ожарув.
         В пятницу – 6.Х - был Ожарув с его очарованием.
         Субботняя запись – 7.Х - гласит «Письмо через ГОС в Плоцк, посадка на поезд в 16.00».
         Письмо, адресованное тетке в Плоцке, поскольку семейный адрес в Варшаве был уже неактуален, дошло. Мы хотели окольными путями дать знать матери, что мы живы и отправляемся в Германию в плен.
         В понедельник – 9.Х — нас принял барак № 37 шталага XI в Фалинбостел. Позже номер барака изменился на 39 Б, и мне присвоен номер военнопленного № 140724.
         Позже пошли дальнейшие дни военнопленного, принесшие переезд в шталаг VI J в Дорстене. А 24.10.44 тут из домкратовцев остался «Зевака», а меня вместе с группой из примерно 150 аковцев отправили на работы в Крефельд на Рейне. Из домкратовцев со мной остался «Балтика», который объединился со своим братом Юзэфом Жепко.
         Аковские узы как-то объединяли нас в течение нескольких месяцев пребывания в Крефельде, где нас гоняли на работы, а также позже во время эвакуационного марша в марте 1945 года, и когда в мае того же года к нам пришла проблематичная свобода, принесшая как возвращение в Польшу, так и отъезды в широкий мир.
         На этом, пожалуй, следует закончить стрелково-добровольческое повстанческое описание, воссозданное спустя 42 года:

Леслав К.Людвиг
некогда "Кароль II"
Спрингфилд, Массачусетс
28 окттября 1986 года


редакция: Мацей Янашек-Сейдлиц

перевод: Катерина Харитонова