 |
Ежи Кучиньски, |
В.В.: Сначала я попросил бы Вас рассказать о довоенных годах и начале оккупации, а также о том, каким образом Вы попали в конспирацию.
интервью провел Войцех Влодарчик Copyright © 2016 SPPW1944. All rights reserved.
Е.К.: Мои довоенные годы это гимназия имени Сташица в Варшаве, которую я окончил, одна из лучших государственных гимназий, хотя мой друг – потому что я должен сразу его упомянуть – Сташек Сосабовски окончил гимназию Мицкевича. В принципе, эти гимназии были похожи, потому что были государственными гимназиями. В них были хорошие, очень хорошие харцерские дружины, в которых мы состояли. Моей дружиной была 16 ВХД (Варшавская Харцерская Дружина) – первоклассная дружина варшавской хоронгви. Это продолжалось несколько лет, а моей мечтой было попасть во флот. К сожалению, туда я не попал из-за плохого зрения. Второй возможностью была армия, которая тоже меня привлекала. Поэтому я выбрал то, что будет объединять высшее образование и армию – так называемую "санитарку", то есть школу санитарных подхорунжих. Там я впервые встретился со Сташеком Сосабовским, поскольку среди товарищей из провинции нас, варшавян, было несколько человек, и мы держались вместе, только он к нам попал как сын будущего генерала Сосабовского, в то время командира 21 полка Дети Варшавы. Тогда, когда я с ним познакомился, он был полковником, впрочем, это был такой довольно суровый человек.
А в военном училище как в военном училище: мы ходили на лекции, и одновременно нас гоняли на занятия по военной подготовке, как в обычных военных училищах. Мы, конечно, теряли отпуск. В то время, когда у наших штатских товарищей было 3 месяца отпуска, у нас был только месяц, потому что остальное время отнимали лагеря. Так это выглядело. В училище дела у меня шли неплохо. Я дошел до пятого курса медицины в звании старшего сержанта подхорунжего. Так же, как Сташек и мой третий сосед – Мацек Звеж. В конце, на последнем курсе, нас объединили. Это была в некотором роде привилегия, потому что все были в девятиместных комнатах, а мы были в трехместной комнате, что было очень удобно, потому что большие помещения довольно утомительны.
Войну в сентябре 39 года я пережил, получив назначение на санитарный поезд в Люблине, между тем там уже разбомбили железнодорожные пути и поезда. Я только присоединился к отряду, который отступал на восток.
Конец войны застал меня в Замостье, где я состоял в резерве ДКА, то есть Дивизиона Конной Артиллерии, которым командовал поручик Тисек, очень симпатичный парень, резервист, подпоручик. И так продолжалось до последнего дня. Нам приказали окопаться перед Замостьем. Меня назначили в расчет пулемета. Мы не должны были сдаваться, только закончить на этом боевые действия, но на рассвете приехал автомобиль с нашими и советскими офицерами. Мы должны были сложить оружие. Таким образом я оказался в советском плену.
Сначала я бежал из плена, но поскольку я был в мундире, меня очень быстро поймали.
Так я снова оказался в Замостье, в тюрьме, где с изумлением рассматривал советских вояк, потому что они выглядели несколько убого по сравнению с нами. Никогда не забуду того момента, как, попав в плен, я мылся у колодца. Это было какое-то украинское село. Местные говорили нам: "Вы, такое войско, сдались этим оборванцам!", что было очень больно слышать. Из этой тюрьмы мне как-то удалось выбраться. Там были еще такие смешные моменты, когда солдат тщательно меня обыскивал и нашел в моем вещмешке бритву, которая, как известно, состояла из двух частей, и одна чать была у меня в кармане. Он спросил: "Что это такое?". Я ответил, что это используется для бритья. Он спрятал себе в карман только ручку от прибора, а остальное я ему не дал. Такие были забавные моменты. Во всяком случае, мне как-то удалось оттуда выбраться, потому что я назвался рядовым.
В.В.: Не проверили Ваши руки?
Е.К.: У меня на руках было много мозолей, потому что я занимался греблей – плавал на "восьмерке". А мои руки действительно осматривали. Они увидели мои мозоли и сказали: "Ну, так ты рабочий, все хорошо". Будучи в Замостье, я видел, как шла колонна наших пленных. Я стою, смотрю и вижу, что идет мой школьный товарищ – только он был в кавалерии – а здесь выглядел как последний нищий, хотя был кавалеристом. Тогда он шел в валенках. Я говорю: "Ромек, а ты что здесь делаешь?" А он был похож на еврея, потому что был армянином по происхождению. "Проваливай оттуда!" Он тогда сбежал ко мне, и мы пошли в комендатуру, чтобы получить пропуска. И там я начал объяснять, потому что там сидели евреи, все с красными повязками – это была гражданская милиция – и просил пропуск до Львова, потому что хотел перейти границу. Они спрашивают, офицер ли я, я говорю, что нет, я ведь "рядовой". У меня был так называемый "смертный жетон", то есть метрика, на которой не было указано звание, только фамилия и имя, а также дата рождения. Я показал этот жетон, а они посмотрели на него. Звание не указано, видимо на самом деле "рядовой". Я получил пропуск, и мы вышли оттуда.
Приключений было еще много – не буду Вас утомлять. Позже меня схватили на румынской границе, а у меня был пропуск из румынского консульства с фотографиями, потому что консульство выдавало их за сколько-то злотых. Эти пропуска действовали только на территории Румынии. Советы схватили меня на границе и отвели на пост. У меня с собой была дополнительная фотография, в итоге были две фотографии для этого пропуска: одна отдельно, а вторая на пропуске. Пропуск я сразу спрятал в карман. Хочу заметить, что я был уже в штатском. Я размышлял: "Что с ним сделать?" Съесть невозможно, потому что бумага плотная, фотография жесткая. Я свернул пропуск и сунул под шкаф, о который опирался. Входит старший лейтенант, казак, наган висит низко, и смотрит. Там было пару таких типов, тоже вроде бы офицеров, но в штатском, которых схватили в это же время, так что небольшая толпа там собралась, но он выбрал именно меня: "Ты майор!"
- "Какой я майор".
Другие начали меня защищать: - "Какой он майор, он слишком молод для майора".
- "Ээээ... у вас и полковники были молодые".
Он говорит: - "Ты был в армии".
- "Нет, я студент медицины".
- "Обыскать!"
Обыскивали украинцы, которые не очень-то разбирались в наших делах, но нашли фотографию.
- "Ну, так у тебя есть пропуск!"
Они знали, что если есть фотография, то наверняка на пропуск.
Я говорю: - "Нет".
Тогда они порезали на кусочки хлеб, мыло, заглядывали всюду, конечно, раздели меня догола. Не нашли. Вернулись к лейтенанту: "Товарищ лейтенант, у такого-сякого ...скверно выражались... у него есть пропуск, а найти не можем". Тогда он встал передо мной, упер руки в бока и говорит: "Где твой пропуск?". А я в ответ: "Вы же искали и не нашли". А сам думаю: "Если найдут там, под шкафом, хорош же я буду!" Они посмотрели еще там и сям и сказали: "Ну хорошо, молодец. Хорошо спрятал".
- "Отпустить его".
Я получил пропуск, и меня единственного из всей компании отпустили. Это и есть то счастье, о котором пишет Сташек Ликерник в своей книге "Дьявольское везение или перст Божий".
Тогда я поневоле вернулся во Львов и решил, что не буду больше пытаться перейти границу. Впрочем, все запасы закончились, и я решил вернуться в немецкую зону.
Границу мы перешли с приятелем, которого я встретил. Я знал его еще по военному училищу. Мы перешли границу, все время опасаясь, потому что украинцы там не слишком нас любили, а вообще было по-разному. Объясняясь частично по-польски, частично по-русски, я говорил, что иду к германцам, а они (украинцы) русских терпеть не могли, зато немцы им нравились, так что они как-то пропускали меня до последнего села на границе. Там мы попали к типу, который переводил через границу, и он нас перевел за несколько злотых. На прощание он пожелал нам всего хорошего: "Идите с Богом!"
Таким образом мы попали назад в Замостье, где сели в товарный поезд, на котором доехали под Варшаву. Мы боялись въехать в город. В Варшаве очень быстро, потому что вроде бы через месяц, я попал в Тайную Польскую Армию (Tajna Armia Polska) – это была военная организация Токажевского. Позже очень недолго я был в НВС (NSZ, Narodowe Siły Zbrojne – Национальные Вооруженные Силы), впрочем, я быстро от них сбежал и попал не в АК, потому что АК тогда еще не было, а СВБ (ZWZ, Związek Walki Zbrojnej – Союз Вооруженной Борьбы). И так эта конспирация тянулась, зато в 43 году стало немного оживленнее, потому что появилась диверсия. Если говорить обо мне, то я с тремя товарищами попал в Кедив (Kedyw, Kierownictwo Dywersji – Руководство Диверсии) Главного Командования Армии Крайовой. Главными отрядами там были "Парасоль", "Зоська" и "Оса-Коса".
В.В.: Как выглядела Ваша деятельность и жизнь во время оккупации?
Е.С.: Сначала меня назначали на разные операции.
Зигмунт Куявски - "Бром" – быстро начал участвовать в операциях, потому что у него были харцерские связи с "Зоськой", поэтому он к ним присоединился. Я присоединялся к другим операциям. Не хвастаясь – пожалуйста, не поймите меня неправильно – я говорю об этом, чтобы проиллюстрировать ситуацию – я участвовал в отмененной позже операции на Кучеру. В то время я ждал на Театральной площади, но ко мне подъехал автомобиль, и мне сказали, что операция отменена.
В следующей операции на Кучеру принимал участие товарищ по военному училищу, Мацек Дворак, то есть доктор Макс. Для меня это было удачей, потому что он работал в больнице Преображения Господня и отвез раненых во время операции туда и сразу там остался, а я наверняка бы возвращался с ними ("Соколом" и "Юно"), потому что работал в Уяздовской больнице, то есть, собственно говоря, Святого Духа, но к счастью идти выпало ему: Вы знаете, чем закончилась операция на Кучеру – прыжок в Вислу с моста Кербедзя.
Позже, если говорить о крупных операциях времен оккупации, я принимал участие в операции "Паненка" (командир караульной Bahnschutz (железнодорожной полиции) на Западном вокзале, на совести которого была смерть многих поляков, застреленных по пустячным поводам, называемый из-за своей специфической красоты "Паненкой" (Panienka - девушка). Это была наиболее впечатляющая операция, в которой я принимал непосредственное участие, в охране. Я стерег группу рабочих, к которым обратился следующим образом – потому что они хотели бежать - "Подождите, ребята!" Я показал им оружие. "Это операция подпольной Польши!" Я был в штатском, у меня был парабеллум. Так все и продолжалось до конца операции. Тем временем я увидел, как "Колумб" и Янек Барщевски, переодетые немцами, вели Антека Войцеховского в роли пойманного на путях "польского бандита". Помню, что я еще сказал им: "Колумб", будь осторожен!".
Мы попрощались, а потом была стрельба. Что произошло потом, всем известно. При случае я хотел бы уточнить, что этой операцией руководил не "Стасинек". "Стасинек" принимал в ней участие, но в принципе не командовал. Командовал Казик (Казимеж Якубовски), который организовал эту операцию, впрочем – как позже оказалось – к несчастью, потому что отпустил какого-то немца. Этот немец умолял сохранить ему жизнь, а позже узнал Казика в трамвае и выдал (Казимеж Якубовски погиб потом вместе с женой в гестапо на Шуха, никого не выдал).
Я также принимал участие в операции на Дюррфельда (надзиратель варшавских городских предприятий, один из наиболее зловредных и опасных сотрудников немецкой администрации), но это не было непосредственное участие, потому что я ждал товарищей на углу Маршалковской и Вильчей. Но это была неудачная операция, потому что Дюррфельд был только ранен, а они подъехали ко мне и сказали "проваливать". Я не понадобился.
Среди других интересных операций я принимал участие в операции "на Спесса" (фабрика медикаментов Людвика Спесса в Тархомине, в то время на отдаленной окраине Варшавы; в результате операции с предприятия вывезли на грузовиках лекарства на сумму 5 миллионов злотых; операцией командовал "Стасинек"). Это была довольно интересная операция. Мы ехали на двух автомобилях, в легковом ребята, переодетые немцами, а в грузовике был переодетый немцем водитель. Остальные были в штатском. Мы все время притворялись немцами, то есть все делалось по-немецки. Когда мы подъехали к фабрике, то сразу заняли телефонную станцию и охраняли ее, а человек возле телефона должен был отвечать на звонки, что это немецкая операция и он ничего не может сказать. Но он успел уведомить Спесса, который включил сигнал тревоги, ну и было "забавно", потому что мы рыщем по фабрике, и вдруг начинают выть сирены на крышах – довольно громко. "Колумб" ворвался к Спессу, с разгону пнул его в некую часть тела, потому что был в ярости, искал выключатель тревоги. В конце концов, он влез на крышу и оборвал провода, а мы тем временем думали, останемся ли до конца. В итоге мы решили: остаемся, немцы приедут или не приедут. Они не проявляли такого рвения, чтобы ночью ехать по тревоге. Тогда мы с Янеком Барщевским вышли на шоссе, чтобы караулить. Если бы немцы приехали, мы должны были их задержать. Во всем этом был очень "забавный" момент, когда шел какой-то запоздавший прохожий – молодой парень, наверно, от девушки возвращался – и нам пришлось его задержать. Он не знал, немцы мы или поляки. Мы говорили: Halt! Hände hoch! – и были вооружены. В конце концов, оказалось, что у него при себе ничего не было, но надо было отвести его в караульную и держать там, чтобы он не поднял тревогу. Янек остался, а я сопровождал парня. Он – идиот – по дороге хватал меня за руку, в которой я держал оружие! Я говорю: - "Пусти, кретин, иначе застрелю!"
В.В.: По-польски?
Е.К.: Да, по-польски. Он отпустил меня и, наконец, сообразил: - "Так вы наши?"
- "Да, не волнуйся". Я отвел его в караульную. Так это выглядело в общих чертах. Мы загрузили два автомобиля, один взяли на фабрике, но он был на древесном газе – к сожалению. Возвращаемся на рассвете. Я сидел сзади, в грузовике, вместе со Сташеком Ликерником. Так все происходило.
Если говорить о других операциях, я принимал участие в совместной операции с "Зоськой", во время которой ближе узнал "Морро" (Анджей Ромоцки, выдающийся солдат и один из командиров батальона "Зоська", погиб во время Варшавского Восстания). Мы разговаривали во время поездки пригородной электричкой в направлении Гродзиска.
Так выглядят несколько эпизодов моей деятельности перед Восстанием.
Ежи Качиньски со своей женой Анной (с левой стороны фотографии) и ее подругой.
Фотография сделана во время оккупации
В.В.: С каким настроением Вы шли на Восстание? С энтузиазмом? С осознанием того, что Восстание это рискованная операция?
Е.К.: Я шел без энтузиазма, но не думал о восстании, что это рискованная операция, потому что к риску мы привыкли. Я думал о том, что это бессмысленная операция, что нас всех перестреляют, да и мирное население будет отвечать за последствия. Мы знали, каково было вооружение так называемых боевых отрядов – потому что наше было очень хорошее – но этого было мало. Но что было делать – никто не спрашивал нашего мнения. Впрочем, я спрашивал "Стасинека": "Что за ... я не хочу здесь использовать скверные выражения ... выдумали это восстание, именно в эту минуту, когда русские сидят с другой стороны реки и не собираются сюда плыть". Он ответил, а рассуждал он так же, как и я: "Ну знаешь, собрались несколько господ, выпили бутылку коньяка и решили – начинаем восстание!"
Так мы разговаривали перед восстанием. Так же думает сегодня Сташек (Ликерник). Не все согласны с нашим мнением. Скажем так, широкие повстанческие массы совершенно не ориентировались в ситуации. Что они думали, откуда возьмется оружие – с неба?
В.В.: Будучи диверсионным отрядом Кедива, вы могли проявить себя в военном плане и в конспирации еще в операциях перед восстанием?
Е.К.: Прежде всего мы знали силу немцев. Мы знали, что с чем мы против них пойдем? Пистолеты и автоматы против бронетехники.
В.В.: Возможно, у многих повстанцев раньше не было случая проявить себя в бою. Для них восстание было последним шансом принять участие в бою с немцами?
Е.К.: Конечно, но, как я и говорил, никто не спрашивал нашего мнения.
В.В.: Каковы были положительные впечатления – происшествия в начальной фазе Восстания?
Е.К.: Мой первый день Восстания – назначение на Волю, захват складов на Ставках. Мы собирались на Инфлянтской 5, в Zool Amdt, куда я пришел около трех, потому что большая часть отряда уже собралась, не хватало только Жолибожа с командиром "Стасинеком", который должен был приехать на автомобиле и привезти мне оружие, которое было у него. К сожалению, они-то приехали, но не попали на оружейные склады, потому что там (на Жолибоже) уже началась стрельба, так что я остался без пистолета. Я получил пистолет от "Пожарного"– первоклассный парень, он был в пожарной охране во время оккупации, потому что это была самая лучшая должность, чтобы уцелеть. У него было два пистолета, а поскольку я с ним немного подружился в это время, он дал мне свой пистолет. Через минуту, уже идя на операцию, мы встретили патруль синей полиции – двух полицейских. Мы предложили им присоединиться, но они не хотели, так что мы забрали у них оружие. Я взял VIS с кобурой и ремнем, а их мы прогнали.
Фотография группы солдат отряда Кедива "Коллегиум А", сделанная на Воле в первые дни Восстания.
Женщина в косынке это жена Ежи Качиньского, Анна Гурска-Качиньска.
Захват Ставок я не буду описывать, это всем известно. Были первые убитые во время восстания немцы. Мы также взяли в плен двух украинцев или русских, которые там с ними были.
Были также первые наши раненые: "Узелок", который был ранен в живот, Антек, которого задело осколками его собственной филипинки и "Рымвид", у которого была сквозная рана над ключицей. Я хорошо помню эту рану, потому что это были первые перевязки, которые я делал. Больше всего хлопот было с "Узелком", потому что он был ранен в живот, а у нас не было возможности отвезти его в госпиталь.
Была ночь, мы не знали, что происходит. Мы видели первые пожары, так что надо было дождаться утра. Утром приехал офицер от "Радослава" с приказом присоединиться к нему, так что наш отряд первым переоделся в "пантерки" и отправился туда, где находился "Радослав". Мы якобы были в его охране, но он быстро назначил часть наших ребят в "Метлу", а часть осталась с ним.
Не помню точно, какого числа, но через несколько дней к нам присоединились моя жена Анулька (Анна Гурска) и Крыся Дембска, жена "Стасинека". Кажется, это было четвертого. А вот когда пришла Данка (Данута Манцевич)? По крайней мере, через день, мне кажется, что это было шестого. "Стасинек" тогда уже был ранен в лицо. Я был рядом с ним, когда его ранило, он лежал у меня на руках, и его первый вопрос был: "Юрек, что с глазом?" Я осмотрел глазное яблоко – оно было цело, не повреждено – а у него был только один глаз (один он потерял в результате несчастного случая в детстве; во втором глазу отслоилась сетчатка, и "Стасинек" ослеп). Я спрашиваю: - "Ты видишь?".
- "Нет, не вижу".
Плохо... и в этот момент он хватает оружие. Я вырвал у него VIS. Впрочем, "претендентов", приписывающих себе этот VIS, есть несколько, в том числе Анджей (Анджей Рыбицки, комендант Кедива Варшавского Округа) - неправда – тогда его не было со мной. Мы были только вдвоем, другие пришли через минуту. Но это неважно. Что еще можно сказать?
Это удостоверение солдата Арми Крайовой, выданное Ежи Качиньскому, прошло с ним весь боевой путь во время Восстания и уцелело в немецком плену
В.В.: Я бы хотел на минуту вернуться к "Стасинеку". Знал ли он тогда – в начале Восстания – что его отец комадует парашютной бригадой и знал ли – или возможно догадывался – о том, что командование Восстания требовало десантировать эту бригаду в районе кладбищ? "Стасинек" возлагал на это какие-то надежды?
Е.К.: Конечно, "Стасинек" знал, и мы знали, что его отец был командиром Парашютной Бригады, но мы не тешили себя иллюзиями, что они к нам прилетят. Конечно, это было бы мило ... но...
В.В.: Как Вы относились к таким событиям, как раны и смерть ближайших друзей? Будучи опытным врачом, Вы были к этому психологически подготовлены и закалены?
Е.К.: Так же подготовлен, как к собственным. Мы были готовы к тому, что через минуту погибнем. В этом не было ничего необычного.
В.В.: Можете ли Вы что-то рассказать об атаке на Ставки 11.VIII, когда Ваш отряд понес большие потери. Относительно того, насколько серьезны были эти потери, ведутся споры (от 8 до 50 убитых – конечно, не только из отряда Коллегиум А). Известно ли Вам что-либо о размерах этих потерь?
Е.К.: Накануне этой атаки на Ставки я сидел с "Ольшиной" (Виватовским) – тогдашним командиром. Мы разговаривали. Он был тогда адъюнктом в Варшавском Университете, на полонистике. Мы как раз разговаривали о бессмысленности этого восстания. Но на рассвете мы уже пошли в наступление. Потом мы наступали в гетто, которое было, собственно говоря, полностью разрушено, заросло сорняками, растениями, травой, кустами – это не давало прикрытия, а огонь был страшный, невозможно было поднять голову, пули так и свистели над нами. Отряд залег, то есть аръергард залег, потому что невозможно было двигаться вперед, а передовая часть пошла с "Радославом" и "Неборой" - командиром "Метлы", и они были на первой линии. Внезапно раздался крик: "Пулемет вперед!" Ребята были немного подавлены и не очень-то хотели вставать, так что, к сожалению, мне пришлось подняться и вытащить их из этой ямы, потому что от сидения там и так не было никакой пользы. Так что я отправил их с пулеметом вперед, и тут слышу крик: "Радослав ранен!" Я побежал вперед и нашел "Радослава". Он был ранен осколками в живот, но к счастью, довольно поверхностно, у него был довольно сильный шок, а "Небора" погиб во время этой атаки. Первым вопросом Радослав было "Что с Неборой?" Я не хотел говорить, что он погиб. Говорю, что не знаю. Я сделал ему укол морфия, перевязал живот, попытался нести его. Я нес его на закорках, он был тяжелый, я же не был в хорошей форме, так что, к сожалению, мне пришлось его положить и как-то тащить дальше. К счастью, попался патруль с носилками и забрал его.
Позже мы проходили возле Ставок – в то время мы смешались с отрядом "Зоськи". Я бежал с майором Яном, командиром, с которым я познакомился еще до восстания, когда мы обсуждали разные операции. Мы бежали на Качую. Обстрел был ужасный – это были орудия, либо артиллерия, либо гранатометы. Мы перебегали от одной груды кирпичей к другой, и мне запомнилась такая картина. Перед нами бежал какой-то парень, и осколок ранил его в шею, в артерию. Кровь хлестала буквально на два метра вверх. Тогда мы с майором Яном посмотрели друг на друга, потому что было ясно, что ситуация безнадежна, но я затащил парня за стену и сделал перевязку, бесполезную впрочем. Первый санитарный патруль его забрал.
Я узнавал наших погибших только по экипировке – у них были оторваны головы. Янека "Пожарного" я узнал по оружию, по автомату, впрочем, уничтоженному, и по его "Вальтеру". "Ольшину" я опознал, потому что возле него лежала его приметная шапка, все его снаряжение было приметное. Мы забирали у погибших документы и удостоверения.
Позже я оказался на Старувке. Я не присутствовал при взрыве, но был непосредственно после взрыва танка-ловушки на Килиньского. Там я видел прекрасный позвоночник, словно препарированный, окровавленный и висящий на третьем этаже, на балюстраде, он был с черепом, буквально был вырван из тела. Были также останки на стенах.
Мой санитарный начальник из Кедива майор Циприан Садовски "Скиба" велел мне открыть госпиталь "Под Кривым Фонарем". Что происходило на Старувке, все знают. Госпиталь "Под Кривым Фонарем" я открыл вероятно тринадцатого августа.
Ребята из моего отряда притащили туда матрасы из соседних домов и квартир. Там были двухэтажные подвалы, но нижний этаж занимал хозяин со своими друзьями из АЛ. Он состоял в АЛ. Так что они сидели там внизу, а мы немного выше, на втором подвальном этаже. Мне не хочется рассказывать о том, что происходило в этом госпитале, потому что Вы читали о том, что там было (в романе Юзефа Стомпора "Горящие лазареты").
В.В.: Как была организована работа в госпитале? Что было со снабжением (например, электричество – кажется, сначала было, оборудование, лекарственные средства и т.д.). Сколько было врачей, и каким образом они работали (без перерыва – кроме сна? посменно?)
Е.К.: Без перерыва – если была свободная минута, то человек дремал. Но длительных перерывов не было. Снабжение было относительно неплохое, то есть у меня было два врача-помощника. Одним был мой товарищ, Влодек, а вторым доктор Ягодовски, который был директором санатория в Закопане. Он присоединился к нам во время восстания и снабжал меня всеми лекарствами из аптеки, включая сульфамиды, морфий, перевязочные средства и так далее. Поскольку он очень усердно обходил аптеки, я был снабжен неплохо: была масса лекарств и перевязочных средств. У меня было немного своих инструментов на первом этапе, и так мы справлялись.
Были тяжелые случаи. Помню одного раненого. Это был молодой мужчина, у которого не было куска кости черепа, но он никак не мог умереть. К сожалению, таких случаев было больше. Из нашего отряда прибыл один раненый с псевдонимом "Жмудин". У него было ранение позвоночника и паралич нижних конечностей с поражением мочевого пузыря. Он не мог мочиться. Мне пришлось поставить ему постоянный катетер. По профессии он был инженером. Он дал мне часы и попросил передать их жене, которая была стоматологом на Саксонской Кемпе. Я обещал, что отдам – если сам уцелею, потому что в то время, конечно, не было известно, чем все это закончится.
В.В.: Какие виды процедур выполнялись в госпитале?
Е.К.: Хирургические процедуры. Впрочем, это была главным образом малая хирургия. Невозможно было там сделать, например, лапаротомию. Таких раненых мы отсылали на Длугую, где был центральный госпиталь: Длугая 7. Там была операционная и так далее. Я здесь главным образом занимался ранениями конечностей, переломами, мелкими ампутациями, обработкой ран, перевязками.
В.В.: Скольким людям (скажем, в процентах) можно было помочь, а скольким только облегчить страдания?
Е.К.: Помочь можно было, по крайней мере, пятидесяти процентам раненых. Двадцати – тридцати процентам только облегчить страдания.
В.В.: Можете ли Вы привести несколько примеров поведения и отношения раненых. Правда ли, что молодежь переносила боль и страдания гораздо лучше людей среднего возраста, например, сорокалетних, которые начинали паниковать?
Е.К.: Это правда, только у меня были почти исключительно молодые. Это были ребята из отрядов, так что у меня людей среднего возраста не было. Пожилым был мой санитарный начальник из Кедива, у которого был плеврит. Он лежал у меня под "Кривым Фонарем". Он был старше меня на несколько лет, по крайней мере, на десять, остальные были молодые, и они прекрасно все переносили, в самом деле очень хорошо.
В.В.: Мирных жителей тоже лечили в госпиталях?
Е.К.: У меня нет.
В.В.: А немецких солдат?
Е.К.: У меня их не было. Немецкие солдаты были как раз у "Брома", на Медовой.
В.В.: Мы знаем, как выглядела Старувка после завершения боев – море развалин. Пострадал ли госпиталь от бомбежек, или подвалы, в которых он был расположен, выдержали налеты?
Е.К.: Госпиталь был сожжен и разрушен. Зато подвалы выдержали, только были выжжены. Все останки, которые там лежали, были сожжены.
В.В.: Можете ли Вы в нескольких словах описать, каков был звуковой фон, при котором Вы работали в госпитале? Были ли слышны взрывы, выстрелы из автоматического оружия? Или звуковым фоном были только стоны раненых?
Е.К.: Все это я слышал, потому что окошки выходили на улицу. Бесконечная стрельба и бомбы. Я ждал, когда их сбросят на нас. Было все: выстрелы из автоматического оружия, стоны раненых конечно тоже, ведь это был госпиталь.
В.В.: Насколько сильно Вы были измучены этой работой?
Е.С.: Очень – я был на пределе выносливости, разве что человек старался погрузиться в работу, а все потому, что я не надеялся уцелеть. Эта работа действовала как анестезия, человек становился безучастным.
В.В.: Правда ли, что физическая усталость, вызванная постоянной работой, не оставляла времени на воспоминания и не позволяла раскисать?
Е.К.: Наверняка. У меня – как я уже говорил – к счастью было оружие, так что я не собирался сдаваться немцам, потому что знал, какова была участь тех, кто сдался. Оружие также было утешением на случай, если нас засыпет. Тогда можно будет выстрелить себе в лоб, потому что хуже в то время ничего не могло быть.
Так было до 30 августа, когда собирали раненых, и мы должны были их эвакуировать каналами.
Раньше была еще операция прорыва поверху. Были назначены отряды, которые должны были пробиваться и присоединиться к "Зоське" и "Парасолю". Мы не добрались на место, не смогли пробиться через толпу людей. Улица была полностью заблокирована. Всю ночь, шаг за шагом, мы проталкивались среди них. Когда я дошел до "Радослава", то оказалось, что первый отряд уже пошел с майором Яном, с которым я должен был идти. Поэтому я со своим санитарным окружением остался с "Радославом". Позже, как я уже упоминал, была эвакуация каналами. Я взял с собой тех раненых, которые могли идти, среди них Кшыся "Колумба". Дорога была невеселая, потому что запах скверный и надо было бродить во всем этом, а немцы бросали гранаты. Но как-то мы дошли до Варецкой.
В.В.: Этот переход был в течение дня или ночью?
Е.К.: В течение дня, мы спустились утром. Там, на Варецкой, мы вышли из каналов, и неожиданность была полной, потому что и стекла в окнах были, и люди вели себя нормально. Это был разительный контраст, мы с женой собирались добраться на Моктовскую, где мы тогда жили. Там мы переночевали, но это было ужасно, потому что это был шестой этаж, и во время бомбардировки можно было сразу оказаться на первом этаже. Во всяком случае, через пару дней мы получили приказ идти на Чернякув.
В.В.: Там были такие же ожесточенные бои, как и на Старувке. Можете ли вы сравнить оба этих района? Где было хуже?
Е.К.: Не скажу, что хуже. Знаете, человек привыкал ко всему. Мы привыкли к тому, что нас постоянно обстреливают, к взрывам и к бомбам, и к танкам, и вообще ко всему, и к немцам, которые штурмовали, и к голиафам, которые взрывались. Когда я был на Чернякове, на Окронг 2, взорвался голиаф. Именно там я бросил свою гранату. Дело было так: тогда мы праздновали мой день рождения, это было семнадцатого сентября, а семнадцатого сентября был мой настоящий день рождения, который теперь четвертого из-за разницы в календарях.
Мы сидели на первом этаже и ждали, что будет дальше. Когда взорвался голиаф, нас это не слишком взволновало, но поскольку немцы атаковали, то мы с Зигмунтом решили подключиться к операции и побежали на третий этаж. А на третьем этаже сидели берлинговцы. Мы побежали на полпролета выше и через окно стреляли в немцев, которые перебегали через улицу к нашему зданию. В какой-то момент мы поворачиваемся в направлении комнаты рядом, которая была видна через дыру в стене. Смотрим – стоит тип в пантерке и в полевой кепке, как и мы. Он нам кричит: "Kameraden, alles in ordnung?" Тогда еще до нас не дошло на 100%.
У нас была полевая немецкая форма. Были повязки, но они были грязные, и он их не заметил. А Зигмунт его спрашивает: "Kameraden, wer bist du?" В этот момент тот сориентировался и смылся, а я тогда бросил эту гранату, но граната срикошетила от выступающего кирпича и упала по нашей стороне. Когда мы пришли в себя после взрыва, то пошли вниз посмотреть, что происходит с нашими санитарками. На этаже уже не было ни одного из наших берлинговцев – они испугались и сбежали, но наша компания сидела и ждала нас внизу. Девушки, бесспорно, были героинями, это невозможно описать. Они были отважнее ребят. Все были одинаково храбры. Мне известно мало случаев отчаяния среди наших диверсионных отрядов. Я знаю один такой пример, после второй атаки на Ставки, одиннадцатого августа. Когда закончилась эта атака, я сидел на каких-то развалинах и отдыхал после перевязки "Радослава". Рядом сидели девушки и один из наших ребят постарше. В этот момент я потянул носом и сказал: "Слушай, иди, черт возьми, умойся, потому что невозможно сидеть рядом с тобой". С ним это произошло от страха, из-за впечатлительности, но это единственный случай, который мне запомнился, если говорить о физиологических проявлениях страха.
В.В.: Как вы отнеслись к десанту берлинговцев?
Е.К.: Мы думали, что дальше будем сражаться с ними, что они возьмут на себя основную тяжесть боев. Оказалось, что пошел этот первый эшелон, и на этом все закончилось. Они не умели сражаться в городе. Это были ребята главным образом из Люблинского воеводства, там также было много аковцев, и они совершенно не разбирались в правилах боя в городе. Они главным образом прятались и ничего не делали. В то время я без труда раздобыл ППШ – он стоял в углу – и успешно добрался с ним до Мокотова и Средместья, каналами конечно.
В.В.: После эвакуации каналами с Чернякова на Мокотув Вы снова оказались в относительно спокойном, для повстанческих условий, районе. Каково было поведение, настроение эвакуировавшихся солдат, о чем они разговаривали? Я спрашиваю потому, что согласно некоторым свидетельствам, они вызвали на Мокотове панику своими "пораженческими настроениями" и оценкой шансов Восстания (они громко и открыто говорили об "ожидающей Мокотув резне", тогда как на Мокотове в то время еще царил боевой дух).
Е.К.: Ну да, там, куда мы шли, за нами шло кровопролитие, поэтому это был плохой знак для Мокотова. Они были обеспокоены тем, что теперь придет их очередь, но только в этом смысле, потому что они приняли нас скорее как "героев". Они первые салютовали нам на улице, что было несколько смешно.
Зато неприятный прием ожидал меня позже в Средместье. Когда я шел через подвалы, с оружием и в пантерке, то сталкивался с комплиментами такого рода: "Вы бандиты, что вы с нами сделали?" Но к этому мы уже немного привыкли, хотя я ни сном, ни духом не был виноват.
В.В.: На Мокотове Вы принимали участие в каких-нибудь боях?
Е.К.: Там мы уже - de facto – не принимали участия в боях. Мы немного занимались ранеными и ждали конца.
В.В.: Через несколько дней произошло то же, что и в предыдущих районах – массированная атака немцев. Тогда Вы успели снова эвакуироваться каналами вместе с отрядами "Радослава". Как выглядело это, уже третье, странствование каналами?
Е.К.: Нам удалось вовремя эвакуироваться в Средместье, на что "Радослав" впрочем, получил формальное разрешение. Мы эвакуировались организованно, нас не разбили. С оружием, со всем, мы перешли в Средместье. Этот канал был чудовищный, потому что мы шли по трупам. Там было страшно. Из трех моих переходов каналами этот был худшим. Тем более что мы не знали, хорошо мы идем или плохо, хотя мы уже привыкли к каналам, потому что большинство шло каналами не в первый раз. Мы вышли в Уяздовских Аллеях и квартировали вместе с "Чатой" – не помню номера здания, хотя вижу его в воображении, в Уяздовских Аллеях, кажется, на пятом этаже, но все уж шло к концу.
В.В.: Что Вы делали до конца Восстания после второго перехода в Средместье?
Е.К.: Мы оказались на Снядецких, при госпитале. Мы были с нашими санитарками, с "Бромом", с "Колумбом", который снабжал нас продовольствием. Тогда я болел дизентерией, почти не мог есть, и так мы дождались капитуляции и эвакуации.
В.В.: Каковы были Ваши ощущения в момент капитуляции?
Е.К.: Охотнее всего я бы я бы сбежал с этой экскурсии в лагерь, но моя жена тогда была на раннем сроке беременности, и я не мог ее оставить, поэтому пришел к выводу, что лучшим выходом будет пойти в плен.
Нас эвакуировали в госпиталь для пленных. Там были русские, итальянцы и мы. Там мы организовали госпиталь и операционные. Оперировал полковник Бендковски. Так мы и существовали, впроголодь. Питание было ужасное: суп из крапивы, немного хлеба, иногда маргарин, пока не пришли посылки от союзников. Тогда мы уже могли считаться богатыми пленными, потому что можно было за сигареты из посылок покупать хлеб у немцев и еще что-то, но это уже было в конце. Моя жена родила в госпитале, ей делали кесарево сечение, к тому же накануне капитуляции, и у нас снова были связаны руки. Мы с "Колумбом" планировали сбежать в американскую зону. Американцы уже были совсем рядом, и у нас был готовый план, как ехать, но пришли Советы – советская армия.
Помню как сейчас: мне не хочется скверно выражаться, но на лошадках, на возах ехала толпа, грязные и оборванные, они не производили впечатления регулярной армии. Они нам кричали, поскольку видели на руках детей – в госпитале несколько раз принимали роды - "Вот какой маленький повстанец! Ё.. его мать!" Они знали, что мы повстанцы, потому что заняли лагерь. Потом был один неприятный, очень напряженный момент, когда внезапно армия, которая шла вперед, начала убегать, и снова мчались: верхом, на повозках, как только можно. И кричали нам: - "Убегайте! Германцы идут!" Ну и немцы подошли к лагерю. Мы не знали, что делать. У нас было оружие, отобранное у немецких охранников, но это оружие слова доброго не стоило! Теперь, если они придут, то наверняка нас перестреляют, потому что они способны были на это. К счастью, немцы до нас не дошли, потому что русские начали контрнаступление и прогнали их.
Там мы дождались окончания войны и решили возвращаться в страну. Мы с моим другом Кумантом и парой других добыли повозки, оружие и лошадей. Когда-то я уже рассказывал об этом – у меня на руке были часы. Я ехал на велосипеде за нашей колонной с автоматом на ремне. Меня остановили несколько русских, пять-шесть молодых ребят. Я вижу, что они без оружия, и начинается разговор: - " Ты кто?" и так далее, потому что на мне была английская блуза и пилотка. Я говорю, что я варшавский повстанец, а им, конечно, понравились часы. В какой-то момент перестало быть мило, они говорят: - "Продай нам часы!" Я говорю, что это не на продажу, что это память.
- "Ну, так мы у тебя заберем эти часы".
Я рассмеялся (я видел, что у них нет оружия, по крайней мере, на виду). Я поднял свой автомат и сказал:
- "Только попробуйте".
- "Нет, мы просто шутим".
Так мы доехали до польской границы, где нас сразу встретили чудесные плакаты: "Оплеванные карлики реакции из АК и НВС". Мы еще не знали, каково отношение к аковцам, только эти плакаты нам это наглядно показали, потому что раньше, когда я вечером встретил какой-то советский отряд, со мной разговаривал советский офицер и начал мне объяснять: - Знаете, товарищ, здесь в Польше до войны только паны и аристократия и графья служили в армии и т.д."
Я сообразил, что происходит – это был первый такого рода контакт – какой-то политрук. О Катыни каждый тоже раньше слышал. И эти плакаты подействовали на нас угнетающе. Но выхода не было.
Я был в хорошей ситуации, потому что мне не хватало до диплома двух экзаменов, а стажировку (практику) я уже прошел, а эти два экзамена я специально оставил, потому что остальные сдавал на тайных курсах. Я быстро сдал эти два экзамена.
Один из них я сдавал у профессора Гжибовского, убитого позже УБ. Это был великолепный человек и несчастная семья. Он был профессором дерматологии, его брат был профессором топографической хирургии, а третий брат, профессор химии, был за границей. Одного брата убили немцы в больнице на Воле, второй получил ожоги после взрыва в лаборатории, где готовил взрывчатые материалы, ожоги были страшные, и был еще этот "наш" профессор. Он всю оккупацию преподавал на тайных медицинских курсах, где организовал для нас экзамены и так делее. Вместе с профессором Орловским, который был одним из наиболее известных профессоров внутренней медицины и который собирал все записи о сданных нами экзаменах. Все это хранилось у него и у профессора Гжибовского – нелегально.
Когда я добрался до Варшавы, то все подтверждения о сданных экзаменах получил у них сразу. У Домбровского я сдал экзамен по судебной медицине и дерматологии. У Гжибовского – этого я никогда не забуду – я немного нервничал. Я был в высоких сапогах и в брюках, зеленых, армейских. Я сел и, нервничая, заложил ногу на ногу. Он грозно посмотрел на меня: - "Коллега, прошу Вас сесть прилично. Вы на экзамене". Так что сначала он меня сконфузил, но мне удалось с этим справиться, и я сдал этот экзамен, и очень быстро получил диплом.
В.В.: Вернемся еще раз к Восстанию. Было ли для Вас и Ваших товарищей неожиданностью настолько варварское поведение немцев?
Е.К.: Я знал немцев и раньше, поэтому для меня это не было какой-то крупной неожиданностью. Я слышал, что они вытворяли во время Первой мировой войны в Бельгии – там они вели себя похожим образом, может, не настолько ужасно как у нас, но здесь мы более-менее уже разбирались в том, что происходит в Германии, а поскольку я не знал их положительных качеств, то отрицательные не были для меня неожиданностью. Те, кто знал довоенных немцев, были поражены их зверствами, зато для меня это видимо было нормально. Мы тоже не слишком нежничали с ними – конечно, если только представлялся случай.
В.В.: Что бы Вы могли сказать относительно поведения немцев в бою? Например, боялись ли они идти в атаку на Старувке (я читал такого рода высказывания в рапортах немецкого командования, но также знаю некоторые свидетельства участников боев на Старувке), основывали ли мощь своего наступления на преимуществе в оружии и технике?
Е.К.: Нет, они наступали отважно. Хорошие солдаты. Очень хорошие. Хуже были власовцы или украинцы.
В.В.: Поддерживали ли Вы после войны контакт со своими товарищами по конспирации и Восстанию?
Е.К.: Ребята с Воли (из "вольской группы" отряда Коллегиум А Кедива) приезжали ко мне после восстания в течение нескольких лет, потому что тогда я жил в Радиювке, будучи заводским врачом. У меня была там квартира, это местность под Варшавой, там находится радиостанция. Собственно говоря, они приезжали каждые несколько дней, а поскольку они всегда любили выпить, то всегда с "пузырьком". С ними я поддерживал самые близкие отношения. У меня со всеми были хорошие отношения.
Еще до сих пор мне звонит "Медик" – это был один из самых младших солдат нашего отряда.
В.В..: А с паном Ликерником Вы поддерживали контакт в течение всего периода коммунизма?
Или в то время общаться было трудно?
Е.К.: Нет. Он даже приезжал. Его спасла (во время Восстания) подруга моей жены (Ирена Минкевич) из школы медсестер. Он позже поддерживал с ней контакт, и как-то она его навестила (потому что жила в Австралии, куда уехала с мужем). Она навестила его в Париже и вместе с ним приехала в Польшу, впрочем, в первый раз.
В.В.: Пригодился ли Вам позднее в личной и профессиональной жизни врачебный и жизненный опыт, полученный во время Восстания? А может это была своего рода психологическая "заноза"?
Е.К.: Пригодился, потому что если говорить о хирургии, то после возвращения из лагеря я работал хирургом. Я был ассистентом в больнице Братского Общества в Катовицах. До восстания я работал в больнице Святого Духа, а главврач больницы Братского Общества, который тоже работал в Святом Духе, был из Силезии и в Силезии ему сразу дали отделение. Я спросил, захочет ли он взять меня на работу. Он сказал, что с удовольствием. Я сразу же получил должность, с квартирой, со всем. Сташек Ликерник был у нас перед отъездом во Францию. Он спрашивал, сможем ли мы ему как-то помочь. Моя жена ему помогла, потому что у нее были родственники в Закопане. Он попрощался с нами и пошел на границу.
А мы ждали и думали: "Как бы вернуться в Варшаву?", потому что я чувствовал себя варшавянином – нас столько связывало с этим городом, несмотря на развалины, все там было наше и связанное с нами. В один прекрасный день я получил письмо от главврача отделения гинекологии и акушерства больницы Святого Духа – позже Вольская больница. Шведы давали оснащение всего отделения: оборудование, инструменты, все. И этот второй главврач, который работал со мной во время оккупации, предложил перейти к нему, а для меня это был рай на земле. Я поблагодарил пана главврача из хирургии после года работы, и мы вернулись в Варшаву, условия, конечно, были хуже, потому что больница располагала небольшим количеством жилых помещений. Мы с женой получили такую маленькую комнатку наверху в одной из клиник, и там я начал работать в качестве ассистента гинекологии и акушерства. Из хирургии я перешел на гинекологию, но это меня даже устраивало. Одновременно я должен был работать в нескольких отделениях. Я работал в больнице, был в штате, работал в неотложке как врач-специалист (в акушерско-гинекологической скорой помощи), потому что им нужны были врачи и к тому же был заводским врачом на варшавском газовом заводе, а еще у меня были дополнительные часы в хирургической амбулатории в Средместье. Так что я был занят со всех сторон, от дежурства до дежурства, если не в неотложке, то в больнице, а утром надо было вставать на операцию. Это было немного утомительно.
В.В.: Каковы, по Вашему мнению, положительные и отрицательные стороны Варшавского Восстания?
Е.К.: Я снова не поддержу сторонников восстания. Я не вижу положительных сторон - никаких.
В.В.: Некоторые сторонники восстания ссылаются на то, что были спасены моральные устои народа, что чехи не сражались и ...
Е.К.: Ерунда. Полная ерунда. Да, чехи умны, а мы были не слишком умны в этом отношении. Прошу прощения, исстребление более 200 тысяч населения и примерно 50 тысяч солдат, лучших, какие были в Польше в то время, потому что в Варшаве сосредоточились самые ценные кадры со всей страны: из Позани, из Вильно, с Поморья, и все это было уничтожено, и мы этих потерь уже не восполнили, впрочем, это заметно до сих пор.
В.В.: Как бы Вы сравнили людей того времени и современных?
Е.К.: Пожалуйста, не обижайтесь, потому что есть исключения, но это не выдерживает никакого сравнения. Мне жаль это говорить, но – конечно, есть много исключений, пожалуйста, не поймите меня неправильно, но в целом то, что происходит сейчас с нашей медициной – я этого вообще не понимаю. Ни того, что говорят о нашей молодежи, ни того, что мы видим. Я говорю об этой нашей очень юной молодежи, эта агрессия...
В.В.: Вызванная видимо употреблением наркотиков?
Е.К.: Вот именно. Мы не имели дела с такими вещами.
В.В.: Можно ли сказать, что Ваше поколение было исключительным? Что его воспитывали особым образом? Что современное поколение не вело бы себя так же? А может все так, как утверждает пан Ликерник, что это был естественный рефлекс, действия в целях самообороны?
Е.К.: С этим определением Сташека я, пожалуй, не соглашусь - в "целях самообороны" – это не была "самооборона".
В.В.: Возможно, я исказил мысль пана Ликерника. Речь шла о том, что ситуация требовала такого поведения.
Е.К.: Было ли мое поколение исключительным? – не думаю. Но в сравнении с тем, что мы видим теперь, появляются некоторые сомнения. Не столько исключительное, сколько другое – я бы так сказал. "Исключительное" это слишком самонадеянное утверждение.
В.В.: Исключительное возможно из-за того, что жило в исключительное время...
Е.К.: В этом смысле можно так сказать...
В.В.: Смотрели ли Вы фильм "Колумбы". Этот фильм снят по книге, которая описывает приключения Ваши и Ваших товарищей.
Е.К.: Смотрел.
В.В.: Тогда я хотел бы спросить, напоминает ли атмосфера этого фильма: поведение, жесты, манера говорить ... Ваше поведение?
Е.К.: Напоминает, да...
В.В.: Были ли Вы репрессированы после войны?
Е.К.: Врачей не было, они были нужны. Кроме того, мой главврач состоял в ППС (PPS, Polska Partia Socjalistyczna – Польская Социалистическая Партия). Его фамилия была Ханке – он был из немецкой семьи – но был левый, и все эти партийные его поддерживали, так что я в каком-то смысле был под его защитой. Он знал, кто я, но вел себя прилично по отношению ко мне, так что все время мне везло. Разве что работа на нескольких должностях одновременно закончилась не слишком хорошо: позже я оказался в санатории в Закопане.
В.В.: До какого времени Вы работали?
Е.К.: Я сделал специализацию, а позже, когда вернулся, работал в поликлиниках. Тоже как специалист, второй степени. Какое-то время я работал инспектором гинекологии и акушерства на Праге Юг. В то время это была хорошая работа, потому что я знакомился с главврачами, коллегами и т.д. Так это было... Я закончил работу только в 1982 году. В эти последние годы я не был активен, как прежде. Я занимался цитологией, а в последние годы обнаружением раковых клеток в рамках профилактики рака шейки матки.
В.В.: Вы пережили целую эпоху борьбы за независимость Польши: от Варшавского Восстания до "Круглого Стола". Как Вы воспринимали разные события в истории Польши, которые произошли после Варшавского Восстания: Познань 1956, так называемую Оттепель, 1968 год, кровопролитие на Побережье в 1970 году, Радом 1976, Солидарность и обретение независимости в 1989 году, а также развал Советского Союза, а затем вступление Польши в НАТО и Евросоюз?
Е.К.: Эту эпоху я переживал с 1939 года, потому что принимал участие в войне 39-го года. Из того, что Вы перечислили, очень интересным было завершение: развал Советского Союза – это была радостная новость, совершенно неожиданная. То, что Польша вступила в НАТО, это очень хорошо. Если говорить о Познани, оттепели... так, как все... с радостью – говоря вкратце. Если говорить о периоде Гомулки, то я не разделял энтузиазма первых дней после его прихода к власти.
В.В.: Есть ли какие-то аспекты Варшавского Восстания, которые еще не были должным образом освещены, возможно, их еще надо раскрыть?
Е.К.: Была такая хорошая статья – я должен ее достать... (статья Павла Вечоркевича "Безумная концепция восстания"). Ни прибавить, ни отнять. Я могу Вам одолжить ее, чтобы сделать копию, она того стоит.
В.В.: Спасибо за беседу.
Ежи Качиньски (справа) и Станислав Сосабовски "Стасинек" на Съезде Выпускников Медицины – фотография сделана в восьмидесятые годыbr>
обработал: Мацей Янашек-Сейдлиц
перевод: Катерина Харитонова